Приключения 1968 - Жемайтис Сергей Георгиевич - Страница 89

Бланка приладила карабин на плече, вышла из вестибюля, начала прохаживаться вдоль подъезда. Мануэль сделал несколько шагов следом за ней, но остановился, оперся о стену — высокий, с узкой талией и широкими, сильными плечами, пропахший бензином и маслом.

— Небось тянет туда? — кивнул он в сторону бара.

— А тебе не хочется потанцевать? — Бланка дробно постучала ботинками по камню. — Ча-ча-ча! Ча-ча-ча!..

— Ваш шик не на мой вкус, — сплюнул шофер. — В этот кабак раньше без галстука и не пускали. А мне галстук — как петля висельнику.

Он снова сплюнул:

— Ишь, веселятся, слизняки! Как будто ничего и не изменилось!

Девушка сняла с плеча карабин, обхватила его, как партнера:

— Люблю танцевать! Ча-ча-ча!..

— Смирно! — приказал Мануэль. — Карабин заряжен. И не забывайте, сеньорита, что вы на посту.

— Виновата, камарадо начальник! — козырнула она.

— Все кривляетесь, — сердито посмотрел на нее Мануэль. — Чувствую я, что вы за штучка.

Он передразнил:

— Ча-ча-ча!..

— Бланка была в Сьерра-Маэстре, — отозвался из темноты вестибюля Варрон.

Шофер стоял, раскачиваясь с пяток на носки.

— Когда мы уже оттуда спустились. — Он насмешливо хохотнул. — Много всяких хочет присосаться к революции после нашей победы.

Девушка вспыхнула:

— Я не хочу присасываться. Слышишь: не хочу!

— А чего вам хочется? — спросил шофер. — Мороженого с вафлями? Зачем вы пришли к нам? Я чую — не нашим пахнет.

Редактор засмеялся.

— На тебя надо надеть ошейник.

Мануэль бросился в вестибюль.

— Это шутка, амиго? Я не позволю называть себя собакой!

— Убери кулаки, — добродушно сказал Варрон. — Это шутка.

— Если так… — неохотно согласился шофер. И снова подступил к Бланке. — Так что же вы замолчали? Почему вы с нами, а не с ними? — Он показал на бар.

— Разве обязательно: «С нами — с ними»? — тихо спросила она.

— Вот видишь, Варрон! Выкручивается.

— Обязательно, компаньерита, — сказал редактор. — У баррикад только две стороны — или с той, или с другой, когда идет стрельба.

— А если посредине?

— Пустое. Никому не нужно. Снимут, даже не целясь.

— «С нами — с ними»! «Или — или!..» Как это плохо!..

Бланка замолчала, стала ходить вдоль подъезда.

Как плохо! Раньше ей ничего не надо было решать. Все было определенно. Она любила свой город, свой дом, отца, мать. И ей было этого вполне достаточно. Она писала стихи о луне, о любви, о море. Ее стихи печатали в журналах. Ею гордились родители и друзья. И ей больше ничего не было нужно. А потом все закружилось в каком-то сумасшедшем вихре, все смешалось. Будто на остров обрушился тайфун: студенческие демонстрации, расстрелы, солдаты, повстанцы… Горы Сьерра-Маэстры стали популярней самого модного курорта. Она с интересом следила за успехами повстанцев. Даже мать, даже отец сочувствовали им. Отец говорил: «Давно пора скинуть этого грязного выскочку!» Он сам терпеть не мог Батисту. И когда отряды повстанцев вошли в Гавану, Бланка вместе с подругами дарила бородачам цветы, танцевала и целовала победителей. Сколько было цветов, флагов и поцелуев!.. Бородачи были пропыленные, пропахшие дымом. Как тогда было хорошо!.. Казалось, наступает какое-то необыкновенное, замечательное время, с этого дня у всех будет только радостное настроение, все будут улыбаться и станут необыкновенно добрыми. И начнется жизнь, исполненная какого-то нового смысла…

Даже ее отец приколол к пиджаку черно-красный флажок «Движения 26 июля» и выступал на митингах. А потом началось непонятное. Новое правительство стало отбирать земли и раздавать их крестьянам, стало конфисковывать заводы, а в дома известных людей переселять бедноту. Однажды отец сказал, что он напрасно восторгался Фиделем. Он отколол от пиджака флажок и выбросил его в окно. Вскоре он умер от инфаркта. А мать, когда у них отобрали все, решила уехать к сестре в Бостон. Бланка в это время была в горах, в Сьерра-Маэстре. Многие ее друзья уехали в Майами или готовили заграничные паспорта. Звали ее с собой. А она все не решалась сделать выбор. Мучительные мысли не давали покоя: «Почему я должна уезжать? Почему я вдруг должна стать человеком без родины — как разбитая шлюпка, которую подхватил океан?..» Но что же тогда делать? Она не знала. Она осталась. Решила сама все увидеть и понять. Мерильда уверена, что она связана с подпольной «Белой розой». Эти — тоже: «С нами ты или с ними?» Баррикады! Две стороны! «Или — или!» Зачем заставлять ее сделать выбор? Она не хочет ожесточать свое сердце, не хочет быть на баррикадах. Но как объяснить вот этим людям, что ей так же дорога Куба, как дорога она им?.. Как объяснить: раньше она думала только о себе, о своих стихах, а теперь ей близка сердцу ее новая работа? И мил этот старик редактор Варрон. И волнует каждое событие, происходящее в ее стране.

Мысли ее прервал голос шофера:

— Непонятно, как вас взяли в милисианос?

— Я заслужила это в Сьерра-Маэстре, — тихо ответила Бланка.

Рядом с подъездом радиостанции, в лоджии соседнего дома была оборудована маленькая кофейня. Стойка кофейни выходила на улицу. За стеклами ее витрины громоздились ящички сигар, были рассыпаны цветные открытки. Тут же стоял телефон-автомат. За прилавком хозяйничала красивая мулатка лет восемнадцати. Она молола кофе, протирала чашки и все время внимательно наблюдала за Мануэлем. «Его подружка, что ли?» — подумала Бланка.

Мулатка перегнулась через стойку и пронзительно закричала:

— Мануэль! Мануэль!

Шофер поправил автомат, сплюнул, вразвалочку подошел к прилавку.

— Ну чего ты дерешь глотку на всю Гавану?

Девушка сверкнула глазами.

— Грубиян! А ты чего любезничаешь с этой рыжей?

Она говорила нарочито громко, чтобы Бланка ее слышала.

— Тебе-то какая забота? — ухмыльнулся парень.

— Ах, вот ты как заговорил! Тебе лишь бы новая юбка! — Девушка в сердцах так громыхнула чашками о стойку, что они чуть не слетели на тротуар.

— Дуреха, — примирительно сказал Мануэль. — Ты же знаешь…

— Что я знаю? — Грациэлла выскользнула из-за стойки, обняла его, прижалась щекой к куртке: — Говори.

Мануэль похлопал себя по лбу.

— Я уже забыл, что хотел сказать.

— Вот видишь! Тебе и сказать нечего — ведь я права. Ты втрескался в эту новенькую рыжую, хотя непонятно, что ты в ней нашел.

— Конечно же, ты права! — оттолкнул девушку шофер. — Права, права, права! Разве может быть иначе?

Девушка еще крепче обняла шофера, дотянулась до его подбородка, поцеловала. Мануэль сердито дернул плечом, пытаясь стряхнуть ее руки. Грациэлла обняла его крепче, примирительно прошептала:

— Все, все, больше я не буду! Хочешь баккарди?

— Нельзя, — неуверенно отозвался он. — Я на посту.

— Глоток не повредит революции. Для бдительности.

Девушка достала из-за стойки начатую бутылку.

— Разве что для бдительности, — согласился парень и отхлебнул из горлышка.

Бланка с интересом наблюдала за ними. «Вот и все конфликты… Быстро и просто. А после смены он придет к ней домой…» Она почувствовала щемящую тоску. Как она одинока! И как все сложно в ее жизни!..

И, словно бы услышав ее мысли, Грациэлла спросила:

— Когда придешь?

Мануэль задумался:

— Не знаю. На рассвете, как только сменюсь с поста, уезжаю.

— Надолго?

— Может — на день, может — на год. Я — солдат.

Он кивнул в сторону подъезда.

— В командировку с ней.

— С этой рыжей? — снова насторожилась девушка. — Ох, не нравится мне эта командировка!

— Обычная командировка, — равнодушно сказал Мануэль. — Можешь быть спокойна: я с нее глаз не спущу.

— То-то и оно!..

Шофер поставил на стойку полупустую бутылку.

— Пойду на пост.

— Здесь еще есть, — встряхнула Грациэлла бутылку. — Приходи!

Мануэль вернулся в вестибюль радиостанции. Старик редактор посапывал в кресле. Бланка все так же ходила вдоль подъезда.

Парень кивнул на Варрона.