Сильвия и Бруно - Кэрролл Льюис - Страница 34

К далёким сыновьям:

“Я дам вам пирожных, вернитесь ко мне,

Я дам, я дам, я дам!”

Сказала Треска: “Знать, ошиблись путём

Они в чужедальних краях”.

Ответил Барсук: “Лучше впредь их запрём

И станем на часах”.

Вот так старики рассуждали вдвоём

В слезах, в слезах, в слезах».

Здесь Бруно внезапно произнёс:

— Для той песенки, Сильвия, которую пели три Трески, нужна немножко другая мелодия. Но её я не смогу спеть, если ты не подыграешь.

Сильвия тут же уселась на крошечный грибок, который по чистой случайности рос рядышком с маргариткой, словно самый обычный в мире стульчик перед самым обычным в мире музыкальным инструментом, и принялась наигрывать на лепестках, как будто это были клавиши органа. Зазвучала музыка, такая восхитительная маленькая музыка! Просто крошечная!

Бруно склонил головку на бок и несколько секунд очень внимательно вслушивался, пока не сумел ухватить мотива. И тогда снова зазвенел мелодичный детский голосок:

Чудеснее сказок об эльфах и слаще

Ночных сновидений в таинственной чаще —

Для шумного пира, для тихой минуты,

Ночная ли тьма или блещут салюты —

Отбрось ты любые сомненья —

Подходит одно угощенье:

Ты пудинг Ипвергис себе нарезай,

Затем Аззигума в бокал наливай!

И если когда-то найдутся причины

Приюта искать на цветочках чужбины,

И спросят меня, приглашая обедать:

“Какого ты блюда желаешь отведать?”

То нет никакого сомненья —

Отвечу я без промедленья:

“Мне пудинг Ипвергис скорей подавай,

Затем Аззигума в бокал наливай!”

— Теперь можешь не играть, Сильвия. Ту первую мелодию я гораздо лучше пою без комплимента.

— Он имел в виду, без аккомпанемента, — прошептала Сильвия, улыбнувшись при виде моего удивлённого лица. Затем она сделала руками движение, словно задвигала регистры органа.

«Никак не признают рыбят Барсуки;

Трескучий противен им всхлип.

Они отродясь не едали ухи,

Не то б любили рыб.

И только щипают их за плавники,

Всё щип, да щип, да щип».

Должен заметить, что всякий раз, когда Бруно пел последнюю строку куплета, запятые он вычерчивал в воздухе указательным пальцем. Мне ещё в первый раз подумалось, что он это ловко придумал. Ну в самом деле, для них же не предусмотрено никакого звука — точно как и для вопросительного знака.

Предположим, вы сказали приятелю: «Тебе сегодня лучше» — и вам нужно показать ему, что вы задали вопрос. Тогда что может быть проще, чем начертить в воздухе пальцем знак вопроса? Вы тот час же будете поняты!

«Вдруг старший промолвил: “Не рыбы ль они,

Чья Мать с чешуёй и хвостом?”

Второй отвечает: “Они! — и одни,

А где их отчий дом?”

А младший воскликнул: “Вдали от родни

Втроём, втроём, втроём!”

Потопали к берегу три Барсука —

К полоске, где плещет прибой;

У каждого в пасти живая Треска

Счастливая с лихвой.

Звенят голосочки: “Зверята, пока!

Домой, домой, домой!”»

— Короче говоря, они все отправились по домам, — сказал Бруно, подождав с минуту, не собираюсь ли я чего спросить — он, очевидно, чувствовал, что хоть какое-то пояснение сделать всё же нужно. А мне, в свою очередь, сильно захотелось, чтобы в Обществе тоже было принято какое-нибудь такое правило, согласно которому в заключение каждой песни исполнитель сам бы высказывал направляющее замечание, не морща понапрасну лбы слушателям. Предположим, что некая юная леди закончила щебетать («скрипучим и срывающимся голосом») утончённое стихотворение Шелли «В сновиденьях о тебе прерываю сладость сна...» — насколько было бы приятнее, если бы не вы должны были тотчас же разражаться словами искренней благодарности, но сама певица, покуда натягивает перчатки, а в ваших ушах ещё дребезжат страстные слова «Ты прижми его к себе и разбиться не позволь», обязана была бы пояснить: «Должна заметить, что она не выполнила эту просьбу. Так что оно в конце концов разбилось» [48].

— Так я и знала, — прозвучал спокойный женский голос, когда я встрепенулся от звона бьющегося стекла. — Сначала вы всё сильнее наклоняли его, пока шампанское не пролилось, а потом... Мне показалось, что вы засыпаете. Очень сожалею, что моё пение произвело на вас такое действие!

ГЛАВА XVIII. Дом номер сорок, не все дома

Это произнесла леди Мюриел — и это было единственным, в чём я был уверен в ту минуту. Но как она здесь оказалась — и как я сам здесь оказался — и как тут очутился бокал с шампанским — всё это были вопросы, которые я счёл за благо втихаря обдумать потом, не ограничивая себя какими-либо суждениями до тех пор, пока ситуация не начнёт проясняться.

— Сначала накопим необходимое количество Фактов, а уж затем сформулируем Теорию. — Таков, полагаю, по-настоящему Научный Метод. Я, всё ещё сидя на земле, распрямил спину, протёр глаза и принялся накапливать Факты [49].

Гладкий, поросший травой склон, увенчанный полускрытыми плющом почтенными развалинами и окаймленный снизу речушкой, поблескивавшей сквозь нависающую крону деревьев; дюжина ярко разодетых людей, которые расселись там и сям небольшими группками; несколько корзин с отброшенными крышками; остатки нашего пикника — таковы оказались Факты, накопленные Учёным Исследователем. Ну а теперь? Какую глубокую и богатую выводами Теорию должен он сформулировать, опираясь на эти Факты? В тупике оказался Исследователь. Но постойте! Один Факт он выпустил-таки из виду. В то время как все остальные кучковались по двое и по трое, Артур сидел в одиночестве; в то время как все языки без умолку болтали, его рот был закрыт; в то время как все лица были веселы, его лицо выглядело мрачным и упадническим. Вот это Факт что надо! Исследователь почувствовал, что Теорию нужно формулировать без проволочек.