Ратное счастье - Чудакова Валентина Васильевна - Страница 33

— Тьфу,— сплюнул старшина. — Тоже мне — хвороба. Я о ней с сорок второго и не слыхивал.

На всякий случай я приказала Кузнецову не ставить Воробьева на ночную вахту — вдруг и в самом деле не притворяется.

Мимо нас, возвращаясь с рекогносцировки, в сопровождении офицеров артиллерийской разведки торопливо прошел комбат. На ходу кивнул мне: «Салют, старлей!» Гм... давно не виделись. Отошел, авансом пережив свою «слепую» атаку. Ах, комбат, комбатище, пусть нам повезет!..

Комбатов Мишка тоже на ходу передал мне приказание: через час на оперативку.

Когда я была на позициях Серикова — приятно удивилась. Он стоял у своего центрального пулемета рядом с капитаном Пуховым. Супротивники тихо и мирно совещались. Увидев меня, Александр Яковлевич откровенно рассмеялся:

— Вот она — твоя командирша! Тут как тут. Небось, думала, что я тебя без соли трескаю...

Я не стала расспрашивать, как они поладили. Обошлось — и ладно. Ко мне с разрешения командира взвода обратился сержант Вася Забелло и, явно конфузясь, передал четыре смятых листка, вырванных из полевого блокнота.

— Вот, товарищ командир... от меня, от Приказчикова, Мити Шека и от Малышева... в партию. Только не знаю, так ли написали?

Заявления были одинаково лаконичны: «Идя в бой за Родину, прошу считать коммунистом». А пониже текста рекомендации на каждого — от старшины и Николая Пряхина.

— Хорошо,— одобрила я.— Сейчас отдам парторгу.— И мельком подумала: «А Вовка Сударушкин молодец! Не забыл».

Парторг батальона капитан Никандров только накануне марша возвратился из госпиталя, и мы еще не успели познакомиться. От первой нашей встречи я о нем не вынесла никаких особых впечатлений. Обыкновенный пожилой человек: маленький, довольно полный и почти лысый. Впрочем, к политработникам у меня особое почтение со времен комиссара Юртаева и Димки Яковлева. Я не сомневалась — поладим, хотя принял парторг меня хмуро, молча взял заявления и одобрил кивком головы. Мы вместе отправились на оперативку, но и по дороге я от него не услышала ни одного слова.

Оперативка уже началась. Все офицеры батальона (кроме взводных командиров) в просторной трофейной землянке сидели плотно на двухъярусных нарах и прямо на полу вокруг опрокинутой вверх дном бочки из-под горючего. На бочке, как расписная скатерть,— карта, испещренная красными и синими пометками. Трофейная лампа была подвешена к центру потолка на трофейном же телефонном проводе.

Тут собрались не только наши — батальонные, но и представители всех приданных средств: артиллерии, связи, поста воздушного наблюдения, и даже были три танкиста, среди которых выделялся моложавый и дородный подполковник: глазастый, розовощекий и по-партизански бородатый. Мне уступили место на нижних нарах.

Комбат Кузьмин, хозяином стоящий над бочкой-столом, прервал себя на полуслове и, мельком взглянув на свои наручные часики, величиною с блюдце, ехидно осведомился:

— Проснулись, синьорита? Позволите продолжать?

Кто-то невидимый в углу захихикал. Танкисты уставились на меня в шесть пар глаз. Уши мои запылали, как ошпаренные.

— Это я ее задержал,— заступился парторг Никандров. Комбат — ноль внимания. Наш Фома Фомич, оказывается, умеет быть не только сердитым, но и весьма ядовитым, потому и «выкает». Ишь ты,— «синьорита»...

Но после ночной взвинченности он опять был собран, лаконичен и точен. Распоряжаясь направо и налево, вертелся, как на пружинах, все видел и все помнил.

— Полагаю, все готовы? Но, друзья мои, умерьте на время наступательный пыл. У нас пока другая задача. Яволь?

Значит, наступления в ближайшие часы не предвидится. Вот тебе и «яволь». Но здесь не было рвущихся в бой взводных командиров, и потому заявление комбата не вызвало разочарования.

Обстановку в подробностях докладывал начальник штаба полка майор Корнилов, который, разумеется, был во всем осведомлен больше любого из нас.

Мы пока не можем наступать потому, что фланги отстали. Наш теперешний тактический рубеж представлял собой дугу, вогнутую вовнутрь, с узкой петлей-коридором посередине — уступом вперед в десять километров. Этот небольшой плацдарм имел кодовое название «Чертов палец»: позиции нашего полка пришлись как раз на самое его острие. Наша ближайшая задача — во что бы то ни стало удержать рубеж до начала штурма с флангов. На случай контратак и будущего наступления нам и придали танки — грозные «тридцатьчетверки», .зарывшиеся в землю за нашими спинами в тыловой лощине чертовой петли. Нас будет поддерживать масса артиллерии — около двухсот орудий на квадратный километр! Они уже начали пристрелку и беспокоящий огонь по переднему краю и ближним тылам противника. Надрывный рев пушек разного калибра глухо, но отчетливо слышался даже тут — в подземелье. Фома Фомич, улыбаясь, по-мальчишески поднял вверх большой палец:

— Сила!

Противотанковые, заранее выкаченные на прямую наводку, до поры до времени молчали. На артиллерийский пробный огонь отвечали только фашистские дальнобойки, и то с большими интервалами. Взрывы огромной силы сотрясали глубину земли где-то за стенами нашего убежища. Лампа моргала вспышками. Со щелястого потолка прямо на наши головы, как живой, струился песок. Никто на это не обращал внимания. Только Парфенов после особо громоподобного взрыва, с сомнением поглядев на потолочное перекрытие, пошутил:

— Вот ляпнет сюда такая дура, и, как говорит комбат, аллее капут.

— Генук трепаться,— отмахнулся Фома Фомич.— Не ляпнет. Нечего ей здесь делать. Не отвлекаться, товарищи офицеры! Время!..

Тот же Парфенов с уверенностью заявил!

— Да не будет контратак! Только хорохорится мразь арийская. Им не до жиру — быть бы живу. Перегруппировку-то прозевали! С нами теперь надо на «вы», да и то не сговоришься...

Майор Корнилов предостерегающе растопырил широкую ладонь:'

— Уверенность, товарищи офицеры, хорошее дело Но... — он выдержал многозначительную паузу,— умеренность — золотая середина. Вредно считать противника слабым. Перехвачена шифровка. Гитлер не намерен с нами шутить. Наверняка попытается выровнять линию обороны. Потерю Орши заранее расценивает как сдачу половины Берлина. Перед нами их штрафники под пулеметами отборного полка СС. Без суда и следствия по приказу Гитлера на месте вешают и расстреливают не только дезертиров, но и всякого рода пацифистов. Так что…

Ясно! — выразил общее мнение комбат. — Ближе к делу. — И вдруг напал на меня:—Заруби, старлей, на своем коротком носу: не трогать танки! Ишь умница, командует: «По смотровым щелям огонь!» Едва вражью пехоту не прозевала. Чуть до рукопашной дело не дошло.

Да не подавала я такой команды! Что я, по-вашему, идиотка? — От возмущения мне стало жарко, как в бане.

— Сядь!—прикрикнул комбат. — Лупят, понимаете ли, по танкам без пользы...

«Лупят!..» Справедливо, ничего не скажешь. Да один только Вахнов и «лупил»! За что его и жучили все, кому не лень. Награды заслуженной лишили. Это ли не наказание? Чего ж тут старое вспоминать?..

Когда начались взаимные претензии, все оживились. По мелочам перекинулись наши с приданными и наоборот. По-настоящему перепало только командиру полковой роты связи, которого я видела впервые. Молодой щеголеватый капитан, чувствуя себя без вины виноватым, не оправдывался; но он и в самом деле не имел возможности удовлетворить наши претензии по своей линии, кроме одной смехотворной. Полковая телефонная связь недавно по приказу перешла с цифровой на словесную. И молодые телефонисты, подражая в озорстве разведчикам и пользуясь бесконтрольностью, изобретали такие позывные, от которых сами кисли от смеха по всем линиям связи.

Развлечение себе нашли! — возмущался комбат. — Да какой я к чертовой бабушке Горыныч?

А я почему Питон? — поддержал его капитан Ежов. — Ишь юмористы! Мы и так на этом пресловутом коде изъясняемся как папуасы...

И верно. За войну наивный код осточертел — совсем разучились разговаривать нормально. Ну, куда не шло: снаряды — «огурцы»; патроны — «картошка»; перловая каша — «шрапнель»; раненый — «сломанный карандаш»; бой — «сабантуй» и тому подобные премудрости в кавычках. А то ведь даже сам командир полка осведомляется у комбата: «По зубам получили?»— что означает: поели? «По ноздрям выдали?» — это о куреве.