Ратное счастье - Чудакова Валентина Васильевна - Страница 26

Ты, браток, вот что. Условия учти. Тебе и самому видно, что ни черта не видно...

Я не ценитель каламбуров,— отрезал капитан деревянным голосом. — И мы, извините, не пили с вами на брудершафт.

Бедному нашему Фоме хоть сквозь землю провалиться. Комбат Бессонов, страдая за собрата и усмиряя гнев, кусал тонкие губы. А я снова и теперь уже окончательно настроилась на волну неприязни к чужаку. И мне теперь было уже решительно все равно, что подумает о нас капитан Рубанович, что он скажет и что запишет в полевой служебный блокнот своей щегольской трофейной ручкой. Более того, мне вдруг неудержимо захотелось ему досадить хоть в чем-нибудь. И случай не замедлил представиться.

Когда по требованию капитана мой Илюхин не мог «построить боевой расчет», я и бровью не повела. Этот же вопрос поверяющий задал Вахнову, а тот вернул его, как бумеранг:

— А на что мне боевой расчет?-Я сам себе — расчет.

То есть как это? — опешил капитан Рубанович.

Из-за его спины я строжайше погрозила Вахнову пальцем. И все же, опасаясь, чтобы он и еще чего не ляпнул, бесцеремонно вмешалась в разговор:

Что вас возмущает, товарищ капитан? Они же не учились в полковой школе! Боевой расчет отлично знают на практике, а не в теории. Надо же все-таки знать, о чем спрашивать.

— Послушайте... э... э... вы бы не могли... — Капитан Рубанович едва не утратил дара речи. — Вы не могли бы объясниться хотя бы не в присутствии солдат?

Извините, товарищ капитан, но я всегда беру пример со старших. Вы только что в присутствии этих же солдат объяснялись с заместителем командира батальона. Продолжим стрельбу?

Спасибо. Достаточно.

Капитан Рубанович задал моим подчиненным еще несколько вопросов и, не получив ответа, поглядел на нашего комбата с сожалением. Это могло означать только одно: «Увы и ах, но, как видите, помочь ничем не могу. И горите вы, дорогой товарищ, как швед под Полтавой». Он даже вежливо пожелал нам всем разом:

Счастливо оставаться! — Уселся в «виллис» и укатил в штаб, недовольный и, очевидно, разобиженный.

Колесом дорога,— напутствовал высокого гостя кто-то из толпы солдат. По-моему, Вахнов, бродяга.

Ну, пого-ди!..

Финита ля комедия,— со вздохом заключил комбат Бессонов.

Окончен наш роман,— невесело рассмеялся капитан Кузьмин. — Спектакль с треском провалился.

И меня одолел смех. Не смешной — какой-то непонятный.

Спектакль — комедия. Первое действие — стрельба... по воробьям. Второе: «Танки — справа!» — Митя Шек глядит на капитана Рубановича с обезоруживающей улыбкой, отвечает:

«Какие танки, товарищ капитан? Откуда им тут взяться?»

А дальше и еще смешней:

«Воздух! Командир взвода, ваши меры?».

А мой Сомочкин:

«Это наши, товарищ капитан. Фрицы в такую погоду не летают...»

Заварила кашу и смеется,— нервно похохатывая, упрекнул меня замкомбата Кузьмин.

А сам? — парировала я. — Теперь небось не будешь заигрывать с начальством.

Не буду. Ха-ха-ха! Ну его. Кусачее. А что заступилась— спасибо.

Рано смеетесь,— упрекнул нас обоих комбат Бессонов. Его мрачное настроение все еще не прошло, да и причины к тому не было. — Капитан Рубанович устроит нам веселую жизнь. Вот тогда и посмеемся сообща... другими голосами...

Дальше фронта не пошлют, меньше взвода не дадут! — отшутился Кузьмин. — Верно, пулеметчица?

Верно-то верно, а все ж таки как-то...— Мне не удалось до конца высказать свою мысль,.не могла ее сформулировать. Но комбат, видимо, понял.

Отличились,— усмехнулся он криво. И укоризненно на меня поглядел. — Ну, солдаты, скажем, не умеют мыслить отвлеченно. Но командир взвода... из тылового училища! «Это наши, товарищ капитан...» Позор! Ведь капитан Рубанович наверняка воспринял это как злоумышленный розыгрыш. Ты, пулеметчица, этого своего Сомочкина...

Ладно, комбат. Я с него семь шкур спущу. С Вахнова... десять. А Митю Шека, так уж и быть, собственноручно «шлепну». Только не уходи в артиллерию. Ладно?

Замкомбата Кузьмин захохотал теперь уж от всей души. Удивился:

А тебе, оказывается, палец в рот не клади. А я-то думал: вот какую скромницу нам судьба даровала. Дескать, будем пример брать да облагораживаться.

Не ехидничай, Фома Фомич. Сдачи получишь,— предупредила я на всякий случай. Комбат шумно вздохнул:

Эх, рад бы в рай, да грехи не пускают. И за что я вас только люблю, черти полосатые!..

Перед ужином ко мне без вызова пришел взводный Сомочкин. Виниться. А скоре всего — просто душу облегчить. Самолюбивому парнишке, вероятно, казалось, что он опростоволосился на весь фронт. И его не так страшило могущее последовать возмездие, как общественное мнение. Я это сразу поняла: молодому, офицеру чудилось, что все, ну буквально все — от командира полка и до непутевого солдата Воробьева—держат в мыслях только его, Сомочкина, промах и осуждают и сожалеют. А уж капитан-то Рубанович, как пить дать, сей случай преподнесет самому командарму Поленову как пикантный фронтовой казус — анекдот...

Понимаете, товарищ старший лейтенант, я был очень расстроен. Сами же знаете, что и Мамочкин, Шек отлично стреляют по цели. Даже одиночными, а если очередями — то и говорить нечего, а тут — как нарочно. А в небе и действительно что-то фырчало Или мне,, по крайней мере, так показалось. Ну я. и... Сами же говорили, что фрицы в такую погоду не...

Говорила. Так оно и есть: не летают. Но в чем все-таки соль, младший лейтенант? Ближе к делу можно?

Можно. А соль в: том, что раз я виноват — меня и накажите.

Начальство, мой дорогой, само решит, кто чего заслуживает. Нас с вами не спросит.

Да,, но я не хочу, чтобы из-за меня у вас были неприятности!

И только-то? А я-то думала... «Чапаева», разумеется, помните? Так вот. На все, что вы мне тут наговорили, наплевать. И забыть. Ничего не произошло. Понятно? Во всяком случае, ничего такого, из-за чего стоило бы казниться и не спать ночь. Так ведь? По-честному?

А я всегда по-честному. Какой там сон? Глаз не сомкну.

Ну и зря. Идите и ложитесь. Поручите все заботы Пряхину — и спать!..

Так вы не сердитесь на меня?

Тьфу ты, заморока. Ну что, опять, как с Вахновым, все сначала? Кстати, как он ведет занятия?

Отлично, товарищ старший лейтенант! Троих выучил. Можете экзамен устроить. Только уж очень он чудит.

Как это чудит?

А так. Вот вчера, к примеру, спросил у Андреева, какая деталь в пулемете лишняя. И тот, бедняга, целый день думал. И невдомек ему, что эта деталь— грязь. А то Вахнов про чертей начнет небылицы выдавать: то нечистый его по лесу кружил; то его рукавищы на елку забросил; то в бане из-под каменки вылез и козлом проблеял, а он якобы от страха с полка упал и ребро повредил. Сплошное суеверие.

— Штабы и штабников, случайно, не ругает?

— Не слыхал, товарищ старший лейтенант.

А в остальном пусть чудит. В солдатском быту чудинка необходима. Ведь верно? И кому, собственно, вред от такого суеверия? Да и не суеверие это. Скорее фольклор. Кстати, пришлите-ка его ко мне...

Пожалуйста.

Воспитанный парнишка. Для фронта, пожалуй, даже чересчур. Это бы и неплохо в нашем мужском монастыре. Но вот беда: солдаты теряются, когда ближайший командир их называет на «вы».

— Товарищ Вахнов, я бы вас попросил...

Солдат, конфузясь и не понимая, переспрашивает: Нас?

Не «вас». А лично вас. — Сомочкин пока не знает, что на войне это не принято. И невдомек ему, что бывалый солдат-фронтовик форму вежливости в устах начальства воспринимает как отчуждение или недоверие, порицание. И наоборот, командирское «ты» для него означает что-то доверительное, почти родное. Уважающий же себя солдат никогда не позволит «тыкать» командиру, независимо от звания и возраста обоих. В этом и заключается один из обычаев войны, который с первых же дней по добровольному и общему признанию получил права неписаного закона. Постичь его вовсе не трудно. И посему я не переучиваю Сомочкина на более демократический лад. Тем более что, на мой взгляд, искоренять вежливость так же преступно, как и убивать любовь,