Ратное счастье - Чудакова Валентина Васильевна - Страница 22

Оттого и лезет, что ты его раздразнил. Ведь ты же не должен был его трогать? Ведь так? Ну, ладно. Командир роты это тебе лучше, чем я, растолкует.

Нечего мне растолковывать,— окончательно обиделся Вахнов. — Все равно пристукну, если полезет! Что я с ним, чикаться должен? А если, к примеру, штабам за это медали жалко, то и пусть себе вешают...

Тьфу! — не выдержал Костя. — На колу — мочало, начинай сначала. Иди. И прищеми свой язык. Сам знаешь, я к тебе хорошо отношусь, но и мое терпение не безгранично.

Да я же завсегда молчу, товарищ капитан!..

— Ладно, ладно, сирота казанская. Иди. Да помни.

Когда за солдатом закрылась дверь, мы оба разом рассмеялись.

Ух! — Костя отдувался, как после тяжелой работы.— Ну и экземплярчик. Слыхала?

Костя, честное слово, он мне нравится! Остроумный.

Гляди, девчонка, как бы тебе его остроумие боком не вышло.

Да ведь не враг же он, Костя. Разве станет враг так откровенничать? Наоборот...

Да, и наоборот бывает,— согласился мой собеседник. И тут же опроверг мою мысль. — Маскировка, так сказать, наизнанку. Усыпление бдительности: вот он я, весь как на ладони, грудь нараспашку — ничего не таю. А в душе...

Но ведь он мог к немцам запросто перебежать, если бы был предателем! Ночью без свидетелей у пулемета... Понимаешь?

Понимаю. Один—ноль в его пользу. Но и ты пойми: командир, как и следователь, должен обладать разумным скептицизмом. Как бы тебе попроще объяснить... Война — игра крупная, ставка — жизнь. И не только твоя или моя. Болтовня Вахнова далеко выходит за рамки безобидного фронтового «трепа». Его критиканские разговорчики о собственном прошлом, о начальстве, штабах отнюдь не служат укреплению морального духа солдат. Так что, если не хочешь не-приятностей для Вахнова, а стало быть, и для себя, не позволяй распускать язык. Приструни. Но, боюсь, ничего не выйдет: разжалобит он тебя. Ты ж чуть не плакала, когда он исповедовался!

Да что ты, Костя, в самом-то деле? Я просто слушала. А что молчала, так ведь ты сам велел!

Извини, мне, видимо, показалось.

После ухода Кости Перовского я долго сидела в раздумье, сомневаясь и тревожась, принимая и отрицая. В характере Вахнова, в его позиции, безусловно, была какая-то загвоздка. Просто на позера он не походил. Да и что можно выиграть такой странной позой? А вдруг это и в самом деле «маскировка наоборот»? Но зачем? Его же никто не попрекает и не ущемляет.

Костя Перовский, конечно, прав: Вахнова надо взять в переплет. Ну, парень, держись!..

Явился Парфенов. Без обычных своих экивоков доложил, что провел политинформацию по текущему моменту. Я одобрительно кивнула головой. И тут же подумала, что капитан Ежов выполнил свое обещание: наверняка приструнил строптивца.

— Боевой листок оформлять будем? — спросил мой зам.

—. Надо.

Название никак не придумаю.

Чего ж тут долго думать? «Даешь Оршу!» А подзаголовок: «Готовимся к решающим боям». Согласны? Ну и отлично. А теперь вот что, старший лейтенант. Извините, но мне не нравится порядок занятий по материальной части.

По-вашему, я не знаю пулемета?

Я этого не сказала. Да и не в этом дело. Нерационально заниматься в составе всей роты: один отвечает, а остальные дремлют. Этак мы немногого достигнем.

— МОЖНО И ПОВЗВОДНО.

—И даже не повзводно. А по очень мелким груп» пам. Вот я тут набросала начерно. Посмотрите. И обсудим.

Парфенов, прочитав, удивленно заломил соболиную бровь:

Вахнов — преподаватель? И даже Митя Шек? Гм... и Мамочкин!

А почему бы и нет? Отличные пулеметчики. Пусть новеньких обучают. Опытом делятся. Получится. Солдат солдата скорее поймет. Да и группки-то маленькие: по два-три человека. Так все разом и будут при деле.

А командиры взводов?

Они будут контролировать. А вы — главный консультант и экзаменатор.

Ладно,— согласился Парфенов. — Пусть будет по-вашему.

Я не стала придираться к слову, памятуя, что плохой мир все-таки лучше доброй ссоры.

— У меня и еще есть к вам просьба. Надо заново пересмотреть комплектацию взводов и расчетов. Надо, по возможности, сделать их равносильными. Шестнадцать бывалых ребят на двенадцать пулеметов маловато, конечно. Но если подумать, то... надеюсь, вы меня поняли?

Так точно. Разрешите идти?

Я поморщилась:

Зачем же так официально?

— Опять не угодил! — скорее с насмешкой, чем с досадой, махнул рукой Парфенов и ушел. Все ясно: просто подчинился необходимости. Смирился перед неизбежным. А на душе, наверное, кошки скребут. Но хотя бы внешне все пристойно, прилично. Да и работает же. Не этого бы, конечно, хотелось, но что делать?

Был на исходе знаменитый год перевооружения всей действующей армии — тысяча девятьсот сорок третий. Я не стану перечислять, какое усовершенствованное или совсем новое мощное оружие получили артиллерия всех систем, танковые войска и авиация.

Я слышала, как в нашей дубовой роще зенитчики кричали «ура», опробовав скорострельную 85-миллиметровую пушку, которая могла с успехом бить не только по самолетам, но и по танкам и даже по живой силе противника. У меня лично не было основания для столь восторженных эмоций, хотя и моя пулеметная рота кое-что получила. Всех моих солдат переобули в добротные кирзовые сапоги, с двумя парами теплых портянок из фланели, и ребята радовались, как дети. Еще бы! Пресловутые обмотки за войну осточертели: чтобы их правильно и аккуратно намотать — надо повозиться, и все равно они в бою, в суматохе сползают с тощих солдатских голеней, как чулки у неряшливой женщины, и путаются под ногами. Наши кавалерийские карабины были полностью заменены на автоматы «ППШ». На случай ближнего боя каждый мой солдат имел острый тесак с широким лезвием. Всем офицерам, в дополнение к биноклям, дали перископы-разведчики. Такую штуковину можно было высунуть из любого укрытия и обозревать поле боя, не подставляя голову под огонь. Каждый командир получил новый, безотказный пистолет системы Коровина.

Все мои пулеметы были тоже новыми. И было их теперь в роте не девять, как раньше, а двенадцать. Однако это оказались все те же «максимы» устаревшей системы — тяжелые и капризные. Я не хочу сказать, что «максимка» на фронте не заслужил доброй славы: в оборонительном бою он надежен и грозен. И это было неоднократно доказано еще в сорок первом, когда зачастую комбат удерживал промежуточный рубеж только огнем этих пулеметов. Зато при форсированном марше или в наступлении пулеметчики— мученики!.. Никакого транспорта нам по-прежнему не полагалось. Все — на себе, как на вьючных ослах. «Максим» — громоздина в шестьдесят шесть килограммов, а в походном положении его нельзя волочить на катках-колесах во избежание люфта системы вертикальной наводки. Плюс боекомплект: двенадцать пулеметных лент в жестяных коробках на одну «машину», а каждая коробочка — десять килограммов. Экипировка, ведро для воды, смазка, ветошь, личное оружие... Я подсчитала, какая же боевая выкладка приходится на каждый пулеметный расчет, все до мелочи учла. И получалось: около пятисот килограммов на шесть человек!.. А в бою их будет не шесть... Напрасно мы втроем: я, старшина и Парфенов — целый вечер совещались, ломая головы над тем, как разгрузить солдата, без чего можно обойтись, и ничего у нас не вышло. Лишними казались только противогазы, так как мы давно уже не верили в возможность газовой атаки. Парфенов и предложил их выбросить на свой страх и риск. Однако мы со старшиной не согласились. И не потому, что опасались законного возмездия от строгого начхима полка. Во-первых, вес противогаза— капля в море по сравнению с общей нагрузкой. А главное, в наступлении все может быть. А если противник обстреляет дымовыми минами! Или, скажем, дымовую завесу пустит?.. Нет, при всем желании, помочь в этом деле нечем... И опять же — сам пулемет: с капризами-задержками можно управиться— их надо просто знать и уметь на ходу устранять. Но ведь система охлаждения ни к черту!.. Летом вода в кожухе кипит, как в самоваре, перегревая ствол. Зимой, наоборот, может замерзнуть и разорвать кожух. А незамерзающая жидкость — антифриз — все еще строжайший лимит! Пока получила каплю в море— изрядно изнервничалась.