Ратное счастье - Чудакова Валентина Васильевна - Страница 12

Перед самым рассветом мои солдаты еще раз поели благодаря старанию все того же старшины Нецветаева и напились горячего чая. Все заметно приободрились. В том числе и стрелки.

Повеселевший Павел Седых, заглянув на позицию Пряхина, где я в «лисьей норе» наскоро обосновала что-то вроде ротного НП, более или менее уверенно сказал:

— День как-нибудь продержимся. А там видно будет. Ведь знает же наше высокое начальство о положении вещей.

В сухих сапогах и портянках, сытая и согревшаяся, я, как маятник, все еще волнуясь, вот уже в который раз бродила с фланга на фланг, проверяя оружие и людей. Каждому из них удалось хоть немного поспать. От сердца у меня вроде бы отлегло. Мой Соловей держался безукоризненно, то есть не жалуясь и не жалея себя, довольно бодро плюхал по воде, теперь уже за моей спиной. Я изучила за ночь траншею так, что могла бы пройти с фланга на фланг не только без провожатого, но и, кажется, с завязанными глазами.

Опять несколько раз пробежался по обороне озабоченный комбат Бессонов. И каждый раз спрашивал:

Как твои машины, детка?

В боевой готовности,— отвечала я. И каждый раз собиралась выдать ему за «детку» и всегда пропускала момент. Да и потом, это еще вопрос: оскорбление ли? Может, ему и действительно трудно сразу встать со мною на одну ногу, как со всеми подчиненными офицерами. Да и не в этом, в конце концов, дело.

Комбат не верил на слово: каждый раз лично проверял пулеметы. Забраковал бывшую позицию Васи Забелло, где теперь обосновался расчет Осинина. Опять бедняге пришлось перебираться на новую «квартиру». А рыжик, Забелло, который меня так оригинально встретил, перекочевал на самый левый фланг стрелковой роты старшего лейтенанта Игнатюка. К утру его позиция оказалась подстрахованной не только парой автоматчиков, но и целой батареей «сорокапяток». Я успокоилась: теперь уж не обойдут.

Комбат в общем-то одобрил мои распоряжения; уходя на НП в последний раз, сказал удовлетворенно:

Вроде бы все нормально. Позиции у тебя завидные. Если с умом вести огонь, то тут шестью пулеметами можно полк СС положить. Да и чего тебе, собственно, так волноваться? — удивился он. — Ведь был же у тебя в жизни бой в роли командира?

Был, конечно. И не один. Но ведь там, капитан, перед боем была оборона, почти два месяца с солдатами знакомилась, изучала. А тут...

Ладно, ладно, не прибедняйся,— предостерегающе поднял комбат руку и с завидной проворностью убежал.

Я подумала: неугомонный, всю .ночь бегает. И даже не бегает — носится, летает, поспевая буквально везде. Порою кажется, что он вездесущ — одновременно здесь и там. Распоряжения его деловиты и до минимума лаконичны. А категоричны так, что не выполнить их просто немыслимо. Но ведь и голоса не повышает. И вроде бы все с юморком. А получается на полном серьезе. Его заместитель по строю капитан Кузьмин совсем в другом духе: резковат, шумноват, но, впрочем, кажется, довольно добродушен. Очень уж он носат при неожиданно приятном, улыбчивом лице. Второй замкомбата — по политчасти — капитан Ежов пока для меня загадка: все приглядывается и молчит. Когда он уходит, мне почему-то сразу становится легче. Впрочем, пока у меня нет командиров взводов, дело не в замах комбата. Сейчас я должна держать полный контакт не столько с ними, сколько с командирами стрелковых рот, которые обслуживают мои пулеметы.

Командир первой стрелковой роты судорожно и с каким-то особым подвыванием зевает, прикрывая, видимо из вежливости, рот ладонью, и глядит на меня с понимающей усмешкой. Дружески осведомляется:

— Как дела, старшой?

За ночь мы с ним сталкивались не менее пяти раз, но так и не удосужились познакомиться по-настоящему. Он зовет меня просто «старшой», я его, из уважения к возрасту,— «товарищ ротный» или «старший лейтенант». Вот и все. А фамилия у него простая и уютная — Самоваров. Я очень ему благодарна, что он то ли из-за предельной усталости, то ли из чувства такта совсем не вмешивается в мои дела, не дает никаких советов, а главное — не говорит дежурных, бодряческих слов, которых я терпеть не могу. Помощи же от него мне и впрямь пока никакой не требуется: невелика хитрость распорядиться шестью пулеметами на фронте батальона, который, в общем-то, и трети штыков не насчитывает. Тем более что тут сам комбат на подхвате.

От этого у меня рождается какое-то почти родственное чувство к пожилому командиру роты Самоварову, и я с ним откровенничаю.

Дела вроде бы теперь ничего. Но для полной уверенности мне недостает простора наблюдений. Ну что я вижу при зрительной связи? Только свои пулеметы, и то не все разом. И совсем не знаю, что же там — дальше фланговых границ батальона. Кто справа? Кто слева? Как обеспечен тыл — на какую глубину эшелонирована оборона на этом нашем промежуточном рубеже? Это, конечно, плохо, что я, как ни пытаюсь, не могу представить себе картины предстоящего боя. А что делать?

И комбат вот как-то вроде бы не по-серьезному ко мне относится...— невольно вырвалось у меня.

Не обижайся, старшой, брось. Комбат наш парнюга славный,— утешает меня товарищ Самоваров.— По молодости лет чуть-чуть с гонорком и фасоном, а так ничего. Подходящий. Поладите со временем. Уверен. А он беспокоится — каждый час звонит: «Как там наша Афина Паллада?»

Не беспокоится, а не доверяет! — с горечью возразила я.

Ну а если даже и так, то что из этого? Голубушка, нельзя же так сразу. Его ведь тоже можно понять. Равноправие, эмансипация — прекрасно. Но в жизни-то все сложнее и грубее. И вряд ли бы ты, будучи на его месте, пустилась бы от радости в пляс:

-«Ах, отлично: прислали юную девицу ротным командиром!» Так ведь? Он тут за все в ответе. Сама пони\маешь. Вот и волнуется.

.— Наверное, вы правы. Спасибо вам большое. С командиром второй стрелковой роты мы познакомились оригинально. Для начала в темноте на крутом повороте траншеи так стукнулись лбами, что только каски зазвенели. Ротный Игнатюк зашипел прямо мне в лицо:

Куда тебя несет нечистая сила? Где твои глаза?— а когда при свете ручного фонарика увидел, что я — не «он», а «она», еще больше осерчал.

А тебе что надо в этом аду? Тебя кто сюда звал? Марш на место!..

У меня не было ни малейшего желания с ним ссориться, и я ответила почти вежливо:

— Никуда не «марш». Я здесь такой же, как и вы.

— Она — «такой же»! — буркнул Игнатюк, очевидно не поняв.

Тут Соловей прямо-таки раскис от смеха. Я укорила сердито:

— Фу ты, пустосмех. Падец покажи — и закатится. Третьей роты в батальоне сейчас нет. Ветерану — не в диво. Новичку — невдомек...

Ночь уходила медленно, точно нехотя уступая место мглистому, промозглому рассвету. Стало еще тише, теперь даже ракетницы не щелкали и не взлетали ни свои, ни чужие ракеты. Такая тишина на переднем крае не радует. Наоборот, настораживает: раз противник притаился, значит, наверняка замышляет какую-либо каверзу. И мы ждем, нацелив заряженное оружие на вражеские окопы.

Но фашисты забеспокоились только во второй половине дня. В лощине, на их позициях, началась осторожная, едва приметная для глаза возня.. Перемещение? Изготовка?..

Мой новый друг ротный Самоваров сразу же перестал зевать. Приглядевшись опытным глазом, определил:

— Ну, все. Надо комбата предупредить.

Но комбат опять уже был тут, на сей раз сразу с обоими заместителями.

Только бы не танки,— озабоченно проговорил замкомбата Ежов.

Да, только этого нам и не хватает,— поддакнул комбат не без сарказма.

Я поглядела на них обоих с немым изумлением: какие танки? Разве они пройдут по такому месиву, да еще и в гору? Впрочем, я ведь совсем не знаю боевых качеств вражеских «утюгов», а потому молчу. Ротный Самоваров более уверен:

Не пойдут.

Вот именно,— согласился с ним замкомбата Кузьмин. — Не дураки ж они, в самом деле, лезть на рожон.

Ну, ни пуха!..— пожелал неизвестно кому комбат и, выхватив из-за Мишкиного поясного ремня ракетный пистолет, выстрелил зеленой ракетой. Проворно перезарядил — и еще раз. И еще. Ясно: сигнал «Приготовиться, по местам!».