Таинственная сила - Рони-старший Жозеф Анри - Страница 13

— Творятся чудовищные вещи!

Затем, вскочив на ноги и сотрясаясь всем телом от толчков застывающей в венах крови, он кинулся к окну. Сначала всем показалось, что он хочет покончить с собой. Но Веранн, взглянув на сумеречный город, отстранился от рамы и упал на колени перед женой.

— Прости меня, — застонал он, — ты была для меня всем… Я хотел видеть тебя счастливой, каждую секунду пока бьется мое сердце! Я был готов на все ради твоей любви! Но я так боялся тебя потерять, и этот страх изгрыз мою душу. Ревность стала палачом того, кто дорожил тобой больше жизни. Ты простишь меня, правда же… ты простишь?

— В моем сердце нет злости, в нем вообще не осталось никаких чувств, — сказала она.

Он застыл, словно камень, в той позе, в которой находился, сжимая в своих руках руку Сабины. Дрожь усилилась, лицо свела судорога, он стал заваливаться на бок. Мейраль едва успел подхватить его в этот момент.

— Смерть! — твердил он в приступе удушья — … смерть! Его усадили в кресло, но уже было ясно, что это конец.

Глаза Пьера остекленели, он водил в воздухе трясущимися руками, затем послышались хрипы, и его не стало.

Сабина с воплем отчаяния бросилась на тело мужа и, забыв все обиды, принялась целовать его холодные бледные губы. Смерть примирила их. Мейраль, наблюдая всю эту сцену, ужасался собственным мыслям, стыдился их: Сабина, такая прекрасная и благоухающая как цветок, такая просветленная в своем горе, теперь — свободна! Сколько надежд могло бы быть с этим связано, а тут — конец света! Какая несправедливость! Солнце совсем исчезло за серыми крышами парижских домов. Густыми пепельно-кровавыми сумерками начиналась ночь, несущая с собой погибель всему живому. За несколько минут температура упала сразу на восемь градусов. Лангр скорбно произнес:

— Скоро станет совсем холодно… и совсем темно. Луна взойдет только в полночь. Надо закутаться потеплее!

— Прикажете уложить детей? — спросила Катрин.

— Только не в спальне… мы не расстанемся больше! Пока не стемнело, принесите матрасы, одеяла и пальто — словом, все теплые вещи, какие только есть в доме!

Лабораторию превратили в гигантского размера постель, устелив весь пол подушками и матрасами. Затем, перекусив на скорую руку, легли, прижавшись друг к другу, как бездомные, вынужденные спать под открытым небом в холод и дождь. На почерневшем небе стали появляться звезды: Альтаир, Вега, Денеб, Альдебаран, Юпитер, Капелла, — все они сияли безжалостным лилово-красным свечением. Вновь начинался приступ оцепенения. Под влиянием сонливости улетучивалась тоска. Из последних сил Лангр, Мейраль и Сабина попытались бороться с нарастающим холодом.

— Вот и зима пришла!.. вечная зима! — бормотал старик. Очертания знакомых лиц и предметов стирались, меняясь в размерах, расплываясь во мраке, сгущавшемся над комнатой.

— Жаль, мы не успели увидеть, как исчезают красные лучи! — раздался в темноте голос Мейраля.

В полусне Катрин, нащупав рукой коробок со спичками, сползла с постели и, пытаясь разжечь огонь, уничтожила их все до единой. Комната наполнилась запахом серы, а несчастная твердила без остановки, словно в бреду:

— Мы что… больше не увидим огонь? Не будет огня, никогда… никогда?

Они не различали друг друга уже давно, все поглотила ночь. Старик привлек к себе Сабину, по-отечески обнял Жоржа, и прошептал, с трудом шевеля языком:

— Бедная моя малышка! Мой дорогой Жорж! Вот она последняя ночь человечества! А мы могли бы… Я вас так нежно любил… никогда больше…

Как сквозь туман доносились до них его слова. Холод становился нестерпимым.

— Прощайте! — сказал он, наконец. — Океан вечности поглотит…

Профессор умолк. Теперь в лаборатории слышалось только дыхание: тихо стонала Катрин, посапывали дети. Мейраль сделал над собой усилие и, приподнявшись на локте, облокотился на подушку.

Его будто бы охватил странный сон, сон наяву, сон всего человечества, сон веков, тысячелетий. На поверхности огромной черной планеты в кромешной тьме ему явились призраки его детства: родительское поместье, луга, речка и мама. Ему хотелось дотянуться до нее рукой, обнять. Но конечности его онемели, он не мог пошевельнуть даже пальцем.

Несмотря на две шубы и одеяло, его до самого нутра пронизывал острый холод, ног он совсем не чувствовал «… миллиарды моих собратьев доживают последние часы на Земле! » — думал Жорж. Он прислушался к тихому дыханию Сабины, сердце его сжалось, возможно, в последний раз. Вскоре дрожь прекратилась. Снизу вверх по всему телу разливалось блаженное тепло. Плечи его обмякли, он уронил голову на подушку и застыл.

VI

Рассвет

Слабый солнечный свет медного оттенка пробивался сквозь шторы восточного окна. Мейраль открыл глаза, и, не оправившись сразу от долгого сна, пролежал без движенья несколько минут. Затем понемногу мысли его прояснились, и он вспомнил тот жуткий кошмар, который пришлось вытерпеть накануне. Молодой человек все еще не мог пошевелиться, у него появилось странное чувство, что ему ампутировали конечности. Наконец, с трудом повернув шею, он огляделся и осторожно, чтобы не потревожить спящих, поднялся с постели. Но, почувствовав резкое головокружение и тошноту, присел на пол и стал прислушиваться. В полной тишине дыхания совсем не было слышно.

— Они умерли! — в страхе прошептал Мейраль.

На четвереньках он подполз к ближайшему матрасу и нащупал под грудой тряпья жесткую седую шевелюру профессора. Грудь Жоржа стеснила смертельная тоска. Появилась мысль вернуться на свое ложе и дождаться конца, не предпринимая больше никаких попыток, чтобы выжить. Но какая-то неведомая сила остановила его, и он, в последней надежде, дотронулся до щеки учителя. Лицо было холодным. Никаких признаков жизни, ни единого вздоха! Жорж вновь попробовал встать. Как привидение, поплелся он к другим матрасам. Лица остальных были так же холодны, тела лежали неподвижно, грудь не вздымалась ни у кого.

— Бог мой, какое горе! Горе! — вырвался у него стон. Жорж склонился к Сабине, и слезы потекли по его щекам.

Немой протест закипал в нем. Он не мог больше мириться с тем, что усилия стольких веков эволюции готовы кануть в небытие. Но он не разразился рыданиями: для этого его скорбь была слишком глубокой, даже сакральной. Напротив, в душе родился трепет перед величием, грандиозностью катастрофы. Принесенные в жертву людские жизни стоят не больше, чем судьба улья или муравейника в нескончаемом круговороте, взаимопроникновении энергий… и, в конце концов, чем было существование долгих веков человеческой истории, если не бесконечной чередой войн и междоусобиц, и кем был сам человек, если не чудовищем, пожирающим себе подобных, убивающим и порабощающим своих собратьев? Так с какой стати тогда концу быть гармоничным?

— Ах, нет же, нет! — спорил с собой Мейраль. — Какая к черту гармония… это несправедливо, так не должно быть!

Мысли опять начинали путаться в голове. Вновь наступал приступ отупения. Он чувствовал себя глубоко несчастным. И на глазах превращался в ничтожное всхлипывающее существо, в мелкую сошку, пришибленную огромной неведомой силой, как насекомое холодом первых осенних дней.

Он стал терять координацию, в глазах померкло, тошнота вновь подступила к горлу. Мейраль сообразил, что потеряет сознание, если сию секунду не доберется до кровати. Кое-как он дополз и вновь спрятался в одеяла.

Рассвело. Настал новый день, похожий, скорее, на полярную ночь, когда северная заря сразу же тонет в тяжелых свинцовых тучах. Стояла мертвая тишина и за окнами, и в лаборатории — во всем городе. И на этот раз первым очнулся Мейраль и тут же обратил взор к неподвижным очертаниям дорогих ему людей:

— Я один!.. Совсем один!

Его охватила жуткая паника. Ни одно впечатление невозможно было задержать в памяти, в мозгу безостановочно вертелись разные мысли, проносясь мимо, словно смытые речным потоком. Молодой человек поднялся, одержимый единственным оставшимся еще ощущением — зверским чувством голода… Тупое животное чувство привело его прямиком на кухню, где он с жадностью проглотил несколько бисквитов и подкрепился шоколадом. Еда была отвратительной, лишенной всякого вкуса, но принесла ему пользу, немного прояснив голову, укрепив тело и наделив оптимизмом душу.