Замок Персмон. Зеленые призраки. Последняя любовь - Санд Жорж - Страница 11

— Я обещала молчать.

— Помоги тебе Боже сдержать слово, потому что, предупреждаю тебя, если твоя новая приятельница скомпрометирует свою падчерицу, то тем самым разорит себя…

— Вовсе нет! Эта падчерица несчастная…

— Ты ее не знаешь. Помолчи, пожалуйста, пока мы не убедимся: жертва она или дьявол.

X

На другой день жена взяла в няньки добрую, славную девушку, давно и хорошо нам известную. Маленькая графиня была, по-видимому, очень довольна пребыванием у нас.

Мне было любопытно — узнать о ее чувствах к сестре, и, найдя ее одну в саду, играющей на глазах у жены, которая работала у окна нижнего этажа, я подошел предложить ей взглянуть на кроликов. Когда она вдоволь налюбовалась на них, я сел, взял ее на колени и начал разговор:

— У вас, в Ниве, тоже есть кролики?

— Нет. Есть только куры, собаки и кошки, но мама не позволяет их трогать, чтобы я не запачкала или не разорвала платья. Конечно, это обидно! Я так люблю животных! Но мама бранит меня за это, потому что она скупая.

— Скупая? Что значит — скупая?

— Ну, я не знаю. Люди называют ее «скупая»! Наверно, потому, что она все время на них ругается.

— Не надо повторять слов, которые вы не понимаете. Я уверен, что мама вас очень любит и очень добра к вам.

— Совсем и не добра. Она меня бьет и сечет розгами, и мне весело, только когда ее нет.

— А у вас нет ни братьев, ни сестер?

— Есть большая сестра, очень добрая; я хотела бы жить с ней всегда!

— Всегда?.. Разве вы ее часто видите?

— Нет, ее заперли в монастырь. Я видела ее один раз… или видела ее портрет… не знаю точно, ее или портрет…

— Тогда откуда вы знаете, что она добрая?

— Кормилица и старая няня говорили, что ее заперли в тюрьму за то, что она такая добрая.

— Как заперли в тюрьму?

— Да. И поэтому, когда мама говорит, чтобы я была добрая, я кричу ей: «Нет, я не хочу в тюрьму!» Как я рада, что она привезла меня сюда! Я навсегда здесь останусь? Да?

Затем, не дождавшись моего ответа, Нинн убежала к кроликам. Сразу видно, что девочка несчастна и испорчена. Я уже не сомневался в том, что ее мать зла и скупа. Очень может быть, что она видит в дочери только предлог для оспаривания наследства Мари. Она даже не лицемерила, чтобы ввести людей в заблуждение; она позволяла ненавидеть себя, и прислуга уже успела пошатнуть, если не навсегда извратить, нравственное чувство в душе бедной Нини.

Я с грустью смотрел на девочку, одаренную всеми прелестями ее счастливого возраста, и говорил себе, что в сердце этого розового бутона уже кроется червь. Я наблюдал за ней, чтобы увидеть ее первые побуждения: они были исполнены доброты и нежности. Она гонялась за кроликами, но только чтобы приласкать их, а когда ей удалось поймать одного, она осыпала его поцелуями и принялась завертывать в платок, чтобы нянчить, как ребенка. Поскольку кролик был очень диким и мог исцарапать ее хорошенькое личико, я отнял его у нее, но ласково, так что она не рассердилась, и дал ей взамен ручного голубя, что привело ее в восторг. Сначала она стиснула его очень крепко, но когда я объяснил ей, что надо оставить его на свободе, чтобы иметь счастье наблюдать, как он сам пойдет за нею, она выслушала меня очень внимательно и осторожно выпустила его из рук. В этой жажде ласки чувствовалась душа, полная неудовлетворенной любви.

Следующий день был днем моего рождения и в то же время приходским праздником нашей деревни. К нам съехались две-три дюжины кузенов и племянников с женами и детьми. Они отправились на деревенский праздник, пока жена, с утра бывшая на ногах, готовила для них пышный пир. Меня, как всегда в подобных случаях, атаковала толпа клиентов, крестьян и горожан, воспользовавшихся праздником, чтобы заодно посоветоваться со мной и тем самым лишить меня удовольствия присутствовать на этом празднике.

Когда я наконец отделался от скучных объяснений с последним клиентом, позвонили к обеду, и, войдя в гостиную, я был приятно поражен. Меня ждала там Эмили Ормонд с большим букетом великолепных роз. Милая девушка бросилась мне на шею с пожеланиями радости, счастья и здоровья.

— Вот и первая радость, которой я не ждал, — сказал я ей, — давно ли ты здесь, доченька?

— Только что приехала, дядя, и сразу уезжаю. Позвольте мне не обедать с вами; вы знаете, почему. Мари такая неосторожная, ей скучно взаперти! Представьте себе, сегодня ей пришло в голову переодеться крестьянкой и пойти на праздник! Я успела отговорить ее, только пообещав вернуться через час. Но я не могла не привезти вам своих роз и не сказать, что сегодня, как и всегда, вы и Жак мне дороже всего на свете.

— А тетка?

— Я ее не видела. Я поздравлю ее при отъезде.

— Чем ты объяснишь ей, что не останешься?

— Да она, дядя, об этом и не спросит.

— А раз я тебя тоже не удерживаю, то ты, пожалуй, вообразишь, что и я тебя не люблю?

— Ну, вы — другое дело. И потом вы ведь знаете, что у меня на руках дитя малое…

— И неразумное! Я так и знал. Мачеха была здесь два дня назад, ты об этом знаешь?

— Да, и оставила вам девочку.

— Кто тебе сказал?

— Дочь старой Николь. Она видела девочку, и ей сказали, что мать уехала в Париж. Правда ли это?

— Правда, и Мари рискует быть пойманной, если она была в Париже после побега из монастыря, до того, как приехала к тебе.

— Была, дядя, я только сейчас узнала. Ей нужно было купить себе белье и платья и, главное, посоветоваться о своих делах, о которых она понятия не имела.

— Она была в Париже одна?

— Нет, с кормилицей, которая помогла ей сбежать. Эта женщина очень ей предана, однако я ее боюсь; она не понимает, что необходимо соблюдать осторожность, ничего не подозревает, и, когда она приходит навещать Мари, я боюсь оставлять ее одну с ней.

— А Жак, где он?

— Наверно, танцует и будет у вас обедать.

— Отлично. Иди же, если надо. Надеюсь, ты вознаградишь меня сторицей, когда перестанешь быть стражем и рабой своей приятельницы. Ты видела Анри?

— Нет, не видела и не хочу видеть никого, кроме вас. Прощайте, дядя, и до свидания!

Когда племянница вышла во двор фермы, где у нее была оставлена коляска, во второй раз позвонили к обеду. Анри вернулся через сад и не встретился с ней. За ним хлынула толпа родственников, и, наконец, появился Жак Ормонд, красный, как пион, потому что плясал до последней минуты. Обед тянулся не слишком долго, потому что все знали, что я-не люблю засиживаться за столом. Подавали быстро, заставляя гостей есть проворно. Как только все кончили, я предложил, поскольку чувствовал потребность подышать свежим воздухом после утренних консультаций, отправиться пить кофе к дядюшке Розье, содержателю деревенского трактира. Из его садика мы увидим танцы. Мое предложение с восторгом приняла вся молодежь. Смеясь, крича и подпрыгивая, молодые люди пустились в путь. Деревня была в километре от дома, если идти проселком через поле.

Наше шумное прибытие выманило местную молодежь из кабачков на улицу, за ними следом выбрались и музыканты — скрипачи и волынщики. Молодежь, которую я с собой привел, отказалась от кофе, горя желанием потанцевать.

Первые четверть часа их нетерпеливого ожидания и радостной суеты я провел один на террасе дядюшки Розье. Эта терраса была устроена на холме и возвышалась на два метра над уровнем площадки, на которой происходили танцы. Отсюда лучше всего было наблюдать общий вид сельского праздника. Синий фонарь заменял лунный свет и давал возможность тем, кто внизу, узнавать друг друга; но наверху еще ничего не зажгли, и я сидел впотьмах в ожидании кофе; вдруг кто-то подошел ко мне и слегка коснулся моего плеча.

— Молчите, дядя, это я, Эмили.

— Что ты тут делаешь, дорогуша? Я думал, ты дома!

— Я была дома… и вернулась, дядя. Вы здесь один?

— Да, но все-таки говори лучше потише.

— Конечно! Понимаете, я не нашла Мари дома. Николь сказала мне, что приходила Шарлет и что они ушли вместе.