Дорога на Сталинград. Экипаж легкого танка - Тимофеев Владимир - Страница 28

— А на хрена нам это? — поинтересовался Макарыч.

— Громыхает тут сильно. Орать замучаетесь. А эта штука — вполне удобная. И для ношения, и для связи. Провода не нужны, просто микрофончик выдвигаете, говорите, слушаете. Ах, да. Там надо сбоку пимпочку одну нажать и удерживать три секунды. Тогда включится. Выключать, кстати, так же. Ну, как оно, получается?

— Получается, — проворчал мехвод, прилаживая ободок. — Пимпочка! Ха! А ниче вроде! Командир, как слышно? Прием. Рязань, Рязань, я — Бирюзань. Ответь абоненту.

— Сам ты… Рязань, лапоть. Воронежские мы, — беззлобно ответил сержант.

— Ну и ладно. Лапоть, так лапоть. Зато я таперича як гарна дивчина, с ободком. Токмо ленточки в косе не хватает.

— Усы для начала сбрей, дивчина, а уж потом женихайся.

— Та мы не гордые. Нам усы только в радость. Носы парубкам щякатати.

Оба танкиста заржали. Девушка тоже фыркнула, но тут же посерьезнела и скомандовала строгим голосом:

— Отставить веселье! Серафим, заводи тарахтелку, моторы прогреть надо. А мы тут пока с сержантом…

— Есть заводить! — проорал Барабаш, нажимая на стартер.

— Да не ори ж ты так, блин горелый, оглохну ведь, — чертыхнулся Винарский, потирая ухо.

— Звиняйте, барин. Запамятовал, — хохотнул мехвод и завозился в кресле, прилаживаясь поудобнее, как бы заново приноравливаясь к рычагам и приборам давно знакомого танка. Продолжая, впрочем, тихо ворчать в микрофон. — Нешто я не понимаю. Дело молодое, а тут Макарыч старый костями скрипит. Воркуйте, воркуйте, голубки. Я слушать не буду. Мне моторы греть надо, такие дела…

Сержант в ответ лишь досадливо передернул плечами и искоса глянул на Лесю. Но та даже бровью не повела, невозмутимо перекинув назад косу, придвинувшись еще ближе к Евгению. Правда, как оказалось, вовсе не для того, чтобы подразнить танкиста, а чтобы оказаться прямо перед командирским перископом.

— УОП-4, универсальный оптический прибор, опытная разработка "Циклона" десятилетней давности. Четыре диапазона, под разную степень освещенности, в том числе, для ночного видения и теплового сканирования, — пояснила она. — Переключается рычажком справа под рукояткой…

Выслушав девушку, Винарский тоже приложился к модернизированной панораме, крутнул ее влево-вправо, щелкнул пару раз тумблером, довольно хмыкнул.

— Вещь! А там точно ночной режим есть?

— Есть, есть. Не сомневайся. Самое нижнее положение.

— Попробуем, — пробормотал сержант, передвигая рычажок. — Ого, блин, зеленое все… Хм, а теперь серое, как негатив… А в прицеле этот ваш УОП тоже стоит?

— Стоит, стоит. Только попроще. Три режима. Ночь, день и повышенная освещенность, ну, то есть, когда солнце в глаза светит.

— Понятно. Это хорошо. Ну а дальше что? Ты ж вроде про боеприпас что-то говорила?

— Говорила. Вот этим мы сейчас и займемся.

— Чем-чем вы там займетесь? — замогильным голосом прогудел в микрофон Барабаш, развернувшись в сторону боевого отделения. — Вы уж скажите. А я, коли надо, и выйти могу, снаружи подождать. Кх-кх-кх.

— Да чтоб тебя, черт усатый! — заорал Винарский, срывая с себя гарнитуру. — Всё одно у тебя, одни бабы на уме! Тьфу!

— Так я ж со всем уважением! — расхохотался во всё горло Макарыч, тоже отключив переговорное устройство.

Евгений, чертыхаясь, скатился вниз и уже собрался было, фигурально выражаясь, "надавать по шее" мехводу, но Леся остановила его, буквально захлебываясь от смеха:

— Не надо, Жень… Ох, ха, не могу… Он ведь… ох… не со зла… Он ведь, х-х-х… хороший.

— Да, я хороший, — довольно подтвердил Барабаш со своего водительского кресла. — Даже не так. Я — лучший!

— Да знаю, что лучший, — буркнул сержант, возвращаясь на место. Снова очутившись рядом с девушкой, он неожиданно почувствовал, как всё его раздражение и непонятно откуда взявшаяся ревность куда-то уходят, растворяясь без остатка в той искрящейся теплоте, что светилась в смеющихся глазах красавицы. Той, что заставляло сердце биться в пулеметном темпе, что заставляло одновременно и краснеть, и бледнеть, что наполняло жизнь смыслом. А еще счастьем, простым человеческим счастьем.

— Извини, Сима. Погорячился, — устыдившись и мысленно обругав себя последними словами, неловко извинился Винарский.

— Проехали, командир.

— Ну вот и славно, — подвела итог Леся. — А сейчас давайте-ка съезжать с эстакады. Ты как, Макарыч, смогёшь? С одной-то рукой?

— Тяжеловато, конечно, но… смогём.

— Отлично.

Удовлетворившись ответом мехвода, девушка повернулась к Винарскому:

— Прости, сержант, но ты лучше снаружи корректируй, — пояснив. — Просто я всю жизнь мечтала прокатиться на танке с настоящим мехводом.

Евгений хотел было возразить, что негоже командиру снаружи торчать, но перед виноватым и немного жалобным взглядом Елены устоять он, конечно же, не сумел. Да, в общем-то, и не пытался. Устоять. Он смог только кивнуть и, ничего сказав, ухватиться руками за обрез люка. Однако в этот момент красавица неожиданно прижалась грудью к его плечу и, нежно обняв, ласково чмокнула в небритую щеку, прошептав напоследок:

— Спасибо… Женя.

Красный как рак сержант пулей вылетел из танка, сопровождаемый звонким, заливистым смехом.

— Ох, Елена Валерьевна, Елена Валерьевна, — пробормотал через несколько секунд Барабаш. — Что ж вы с парнем-то делаете? Ему, кажись, башку напрочь снесло. Втюрился он в вас. По уши.

— Ништо, Серафим, ништо, — грустно вздохнула девушка, поправляя гарнитуру ПУ, вылезая наверх и усаживаясь перед люком. — Всё проходит. И это… пройдет. Наверное.

Спрыгнув с брони, Винарский с досадой пнул задний каток, а потом повернулся к стоящим рядом бойцам:

— Ну, а вы чего уставились? И что это еще за ухмылки неуставные?

Марик тут же опустил глаза и еле слышно прыснул в кулак, а Гриша многозначительно подмигнул командиру, демонстративно потер щеку и показал большой палец. Сержант на автомате тронул лицо, затем посмотрел на ладонь и замер. На несколько секунд, в полном обалдении. Однако когда до него, наконец, дошло, что красные пятна на пальцах вовсе не кровь, а самая обыкновенная помада, он побагровел еще больше и заорал на еле сдерживающихся красноармейцев:

— А ну марш отсюда! Один влево, другой вправо! И если еще хоть одну такую улыбочку увижу, руками у меня танк толкать будете, юмористы хреновы! Понятно!?.. Ку-уда, блин!? От ты ж, быки беременные! Спереди вставайте, вон там, перед Макарычем, глядеть, чтоб он вбок не съехал! Тьфу ты, черт, клоуны, а не бойцы!

Чертыхнувшись еще пару раз, Винарский зло сплюнул, дождался, когда Синицын с Кацнельсоном вскарабкаются на эстакаду и встанут каждый перед своей гусеницей, и только после этого занял позицию позади танка возле аппарели, обойдя решетчатую конструкцию, по дороге убрав с лица все "следы преступления". Кое-как протерев рукавом закопченную физиономию, отчего последняя в итоге приобрела вид почти зверский, но не до конца, вызывая скорее улыбку, чем страх, и напоминая чем-то боевую раскраску "последнего из могикан", с трудом пережившего бурную встречу с "бледнолицыми братьями" и их подлой водой. "Огненной", разумеется.

Правда, настоящей злости на бойцов сержант, конечно же, не испытывал. Злился он больше на себя. "Ну поцеловала красивая девушка. Так что? Первый раз, что ли? Ну прямо как дурак, блин!" — за всеми этими переживаниями Евгений совершенно не замечал тех знаков, что усиленно подавал ему Кацнельсон всю последнюю минуту. В итоге из состояния рефлексии Винарского вывел пробившийся сквозь рокот моторов насмешливый голос Леси:

— Заснул, товарищ сержант?

— А? Что? — очнувшийся танкист недоуменно посмотрел на девушку. Но та лишь выразительно повертела пальцем возле уха и отвернулась, придерживаясь одной рукой за крышку люка, а другой — поправляя горошину микрофона.

— Тьфу ты, черт, — пробормотал сержант, включая переговорное устройство. — Забыл. Как есть, забыл.