Тайна лорда Моргана - Романова Галина Львовна - Страница 46

— Вот так, — сказал он, все еще держа мои руки в своих и словно любуясь результатами труда. — До свадьбы заживет. Завтра и в субботу повязку надо поменять, а потом все. С моей мазью любая рана заживает в трехдневный срок. Любая обычная рана. Разве что убираться в ваших клетках эти дни будет трудно. Но да у вас же есть заклинания…

— Я в живом уголке не пользуюсь лишними заклятиями, — сказал я. — Как только приехал, сразу снял почти все.

— Почему?

— Ну, животным без них лучше.

— А-а-а… — Он все еще держал меня за руки, и мне это было неловко.

— Спасибо, — сказал я. — Я не думал, что вы… такой.

— Какой?

Его скрипучий голос стал совсем противным, но я все-таки ответил:

— Я думал, вы более… э-э… суровый. Более… жестокий и… вообще.

— Все так думают, — отрезал он, выпустил мои руки, отвернулся и стал разбираться на столе.

— Простите, — сказал я ему в спину.

— Я привык. — Он уже чем-то булькал, переливая из пузырька в пузырек. — Где вы поранились?

Запинаясь — неудобно как-то говорить со спиной собеседника, — я поведал о вчерашнем ночном происшествии и о том, что прятался от ожившего мертвеца на карнизе за окном. Вэл никак не реагировал на мой рассказ — даже отошел от стола и стал копаться в сухих травах. Но к тому времени, как я замолчал, он повернулся ко мне с бокалом в руке. В нем что-то дымилось. Пряно пахло травами и вином.

— Пейте! Заметив мой недоуменный взгляд, предвосхитил вопрос: — От простуды.

Обжигаясь, я выпил горячее, обильно сдобренное пряностями вино, и мне показалось, что внутри меня начал таять огромный ледяной ком. Возвращая бокал Вэлу, я заметил, что он смотрит на меня как-то странно.

— Спасибо, — сказал я снова, чтобы как-то разрядить обстановку. — Вы просто совершили чудо!

— Нет, — он отвернулся, пошел вдоль стола, перебирая стоявшие на нем приборы, — этого я не могу.

Я поставил бокал и огляделся по сторонам. Черный Вэл больше не обращал на меня внимания, и я, не зная стоит ли уходить, не прощаясь, исподтишка рассматривал окружающее.

Фотография пятилетней девочки привлекла мое внимание именно потому, что выглядела в лаборатории весьма необычно. Малышка была чудо как хороша. В чертах ее лица было что-то эльфийское. Она держала на руках белого пушистого зверька с большими ушами и улыбалась.

— Кто это?

Вэл мигом оказался рядом и перевернул снимок тыльной стороной, словно я мог осквернить его своим взглядом.

— Моя дочь, — скривился он, как от зубной боли.

— Она умерла?

— Я умер. — Он опять отвернулся.

— Простите, — сказал я ему в спину.

— Пустое. — Он опять чем-то булькал. — Выпьете?

Я не хотел обижать коллегу, но все-таки не удержался от замечания:

— Вам не кажется, что вы слишком много пьете? В конце концов, что подумают дети? Ведь мы же…

Тут я заметил, что он смотрит на перевернутую фотографию, и заткнулся. У Черного было такое лицо…

— Вам со мной не страшно? — вдруг спросил он. Я помотал головой, и он опять поморщился. — А вот ей было… Я детдомовский. Кто мои родители — неизвестно. В корзинке, где я лежал, обнаружили письмо. В нем сообщалось, что родившая меня женщина опозорила себя и недостойна называться моей матерью. Я воспитывался среди простых смертных. Знаете, что это такое — детдом простых смертных для мага? Ведь мои способности проснулись слишком рано — в неполные шесть лет. В восемь лет я убежал. Вокзалы, бомжатник, пустые бутылки, попрошайничество… Магия помогала выжить и уцелеть. А потом меня нашел один маг. Почувствовал мою Силу. Пристроил в интернат. Но мне и там было плохо. Я попал туда в тринадцать лет, после пяти лет жизни на улице. Попал на первый курс, к малышне. У них были свои законы. Я не смог в них вписаться, хотя очень хотел учиться. И в пятнадцать лет ушел. К нему.

Он произнес это слово так, что я сразу понял — этот человек много для него значил. И похолодел, когда услышал имя:

— К Белому Мигуну… Что? — Черный Вэл заметил мое смятение и подмигнул. — Не знал?.. Да, я был сектантом. А куда еще податься мальчишке с моим прошлым? Я только-только начал постигать науки, но превзошел своих сверстников-магов в одной — науке выживать и бороться за жизнь. У Мигуна я был востребован, я был ему нужен. И он любил таких, как я. Он любил нас всех, и мы шли к нему с открытыми сердцами — все те, кого не понимали родители, друзья, одноклассники, те, кого не принимал этот мир и кто не принимал законы этого мира. Мы свято верили ему. Мы его любили. Для нас Белый Мигун был восьмым в Великой Семерке.

— Вы знали мою мать? — не удержался я от вопроса.

— Знал ли Женни? — Вэл залпом допил свой бокал и налил себе снова. — Да она и притащила меня в секту!.. Мы встретились на улице. Ей даже не пришлось особо меня уговаривать — я бы пошел за нею на край света… Да, Максимилиан, я хорошо знал твою мать. Я любил ее. Она и Белый Мигун — все, кого я любил. Я был старше ее на год, но слушался беспрекословно. Ее слушались все. Иногда мне казалось, что даже сам Мигун и тот… Я ведь мог быть твоим отцом — если бы не Иероним Мортон. Когда я впервые увидел его рядом с… с нею, я все понял. Он был лучше меня. Сам молодой лорд Мортон! А когда Женни и ее мужа арестовали, я сам пришел к инквизиторам и сдался. Мне тогда казалось, что жизнь кончена и бороться больше не за что. Я был одним из немногих, кто сдался, и поэтому со мной поступили мягче, чем с большинством арестованных боевиков.

— Вас посадили в…

— У меня отняли магию! — скривился Вэл. — Да! Я, маг, преподающий в школе магии, не могу составить простейшее заклинание! То есть я могу что-то там начитать, но сказанное мной не будет иметь никакой силы. Я пуст! А ведь мой потенциал был одним из самых высоких… Палачи инквизиторов, которые приводили приговор в исполнение, так мне и сказали — у тебя был потенциал полубога. Живи сейчас Семеро Великих, любой из них взял бы тебя в ученики не задумываясь. А теперь ты ничем не отличаешься от простых смертных!.. Это больно, Макс. Очень больно.

Он зажмурился, и я понял, почему у него всегда такое недовольное выражение лица.

— Извините, — сказал я.

— Ты ни в чем не виноват! — Черный Вэл тяжело оперся на мое плечо. — Большинство тех, кто, как я прошел процедуру стерилизации, покончили с собой. Приговоры некоторых были еще страшнее, но о них общественности ничего не сказали. Знали только родители тех детей.