Восемь знамен - Савадж Алан - Страница 4

— И мерзкий выскочка сомнительной нравственности, которого все в этой стране ненавидят, — добавил Марджорибэнкс.

Макартни взглянул на Роберта.

— Действительно, милорд, Хошэнь молодой и самый что ни на есть настоящий дворцовый фаворит. Правда и то, что он корыстолюбив и, следовательно, многие его ненавидят. Но… главных министров с такой репутацией и у нас было немало. Для нас с вами самое главное, очевидно, то, что он является фаворитом императора Сяньлуна.

— До тех пор, пока он им остается. Что ж, джентльмены, думаю, придется нам набраться терпения и ждать возвращения сего ущербного создания. Баррингтон, освежите-ка мои знания об этих маньчжурах.

И Роберт принялся за дело. Он рассказал, что маньчжуры стали так называться сравнительно недавно. Имея общие с тунгусами родовые корни, всего двести лет назад они кочевали по северным степям. Но затем у них появился великий вождь Нурхачи, военный гений, подобный Чингисхану. Он превратил тунгусов в воинственную нацию, создав армию из подвластных племен, причем каждое получило свое знамя. Первые четыре — красное, желтое, белое и желто-синее — принадлежали к роду самого Нурхачи. Потом он создал еще четыре отряда, они получили знамена тех же цветов, но с каймой, и считались «меньшими знаменами».

Во главе Восьми знамен Нурхачи пронесся через Маньчжурию и обрушился на одряхлевшую империю Минов, обескровленную недавней жестокой войной с восставшими островитянами — японцами. Нурхачи изначально мечтал об установлении новой династии. Он назвал своих людей «айсингиоро», или «золотое племя», и провозгласил их прямыми потомками Танской династии, которая после нескольких столетий разобщенности объединила Китай в 618 году нашей эры и которая была уничтожена монголами в 1234 году. Сам же взял титул Чжинхан, провозгласил себя властителем Маньчжурии, а время своего правления обозначил девизом Тяньмин.

— Какое счастье, что у шотландцев не нашлось такого вождя, — сухо заметил Макартни, и его свита послушно заулыбалась.

Нурхачи умер от ран в 1627 году. Его преемник, Хуан Тайчжи, восьмой из четырнадцати сыновей, сначала взял титул Тяньцзун как правитель Маньчжурии, а затем в 1636 году в главном городе Мукдене формально провозгласил императорскую династию Дацин и выбрал себе имя Чунте как император Китая.

— И что это означает, Дацин? — поинтересовался Макартни.

— О, милорд, «цин» значит «чистый», «да» — всего-навсего «великий».

Император Чунте в сущности был довольно заурядной личностью. Фактически же основателем династии и руководителем военных кампаний против Китая стал не кто иной, как его младший брат Дорган, принц Жуй, которому и принадлежала реальная власть над маньчжурами после Нурхачи. Именно Дорган ввел Восемь знамен в Пекин в 1644 году, сразу за тем, как повесился последний Минский император Чуан Леди.

Тем не менее маньчжурам потребовалось еще двенадцать лет, чтобы по-настоящему овладеть всем Китаем. С 1662 года, с начала правления императора Канси, проходившего под девизом Сюаньэ, открылась эпоха мира и процветания, длившаяся сто тридцать лет. В течение этого времени страной управляли лишь три императора: с 1662 по 1722 год — Канси, с 1723 по 1735 год — Юнчжэн и с 1736 года — император Сяньлун.

— То есть этот самый Сяньлун восседает на троне пятьдесят семь лет, уточнил Макартни. — Он, должно быть, стар как Мафусаил.

— По-моему, императору Сяньлуну уже восемьдесят два года, милорд. Но никогда еще страной так хорошо не управляли. Это самая процветающая империя в мире.

— Какая чушь. — Марджорибэнкс в знак протеста шумно прочистил горло.

— Мы здесь для того, чтобы вести переговоры, — примиряюще заметал Макартни.

— Да, милорд, но до тех пор, пока от вас не потребовали выполнить ритуал коутоу.

— Что сделать? — Макартни перевел взгляд на Роберта.

— Каждый допущенный к аудиенции у императора должен встать на колени и девять раз коснуться лбом пола, — с опаской пояснил Роберт.

— Боже сохрани, — вырвалось у Макартни.

— Мы на это не пойдем, — отрезал капитан Гауэр.

— Я обязательно обсужу это с Ван Луцином, — заверил Баррингтон.

— Расскажите мне подробнее про китайские имена, — попросил Макартни.

— Хочу заметить, милорд, что мы говорим о маньчжурских именах. Видите ли, в отличие от китайцев маньчжуры не имеют фамилий. Когда появляется на свет маньчжурский князь, он, конечно, получает имя. Например, ныне здравствующего императора при рождении нарекли Хунли. Когда князь подрастает, его имя заменяют титулом — в том случае, ежели он не наследник престола. А вот если князь становится императором, тогда он выбирает имя, под которым будет править; нынешний император принял имя Сяньлун. Этим именем обозначаются все даты его правления, и только им можно величать императора; его первое имя никогда не поминается. Надо заметить, однако, что имя, под которым он правит, является, собственно, титулом. Я знаю, мы так привыкли, но неправильно обращаться просто Сяньлун к нынешнему императору. Его надо называть — император Сяньлун.

(При этих словах Марджорибэнкс воздел глаза к небу.)

— После смерти, однако, это имя в свою очередь отменяется, — продолжал Роберт, — и усопший получает посмертный титул. Но его выбирают лишь после кончины, и я, конечно, понятия не имею, как тогда назовут Сяньлуна. Его предшественник, однако, при рождении получил имя Юньчжэн, правил как император Юнчжэн (обратите внимание, милорд, имена разные) и теперь известен под посмертным титулом Ши Цзунсянь хуанди. Хуанди переводится просто как «император», поскольку обычай величать этим титулом всех правителей Китая восходит к императору Хуанди, властвовавшему за 200 лет до нашей эры. Я думаю, аналогом ему вы можете считать наш титул «цезарь». Если я попытаюсь продолжить аналогию, то, допустим, его высочество, известный до вступления на престол как принц Георгий, затем получил бы титул, ну, допустим, Дарующий Великое Благоденствие, и после, скончавшись, был бы переименован в Короля — Защитника Империи.

Макартни закашлялся, уловив плохо скрытую иронию в словах переводчика, обрисовавшего таким образом короля, который потерял американские колонии.

— Варварство, — повторил Марджорибэнкс.

От того, какой смысл они вкладывали в это слово, понял вдруг Роберт, целиком зависит успех их посольства. Или его провал.

После долгих недель в море всем не терпелось поскорее оказаться на земле, тем более что требовались свежая вода и провиант, однако шлюпкам с судов не разрешали войти в реку, поэтому им пришлось пристать к открытому берегу, находившемуся под защитой внушительной крепости Дагу с гарнизоном в несколько тысяч человек. Таким образом, развеялись надежды моряков найти женщин или какое-то другое развлечение. Между тем близился конец года, и все чаще и чаще налетали штормы, хотя погода еще стояла теплая.

— Признаться, милорд, — заявил капитан Гауэр, — не знаю, как долго еще мы сможем продержаться здесь, у этого неприветливого, открытого всем ветрам берега.

— Н-да… Баррингтон, вы по-прежнему считаете, что нас примут? — спросил Макартни.

— Полагаю, примут. — В голосе Роберта было больше надежды, чем уверенности. Однако через неделю Ван Луцин вернулся.

— Вас готовы принять, — сообщил он.

— Мой господин искренне вам признателен.

— Это честь для меня, — поклонился Ван, — оказать услугу столь высокой особе.

— Узнайте у него, сколько моих людей может меня сопровождать? — спросил Макартни.

Ван Луцин ответил недоуменным взглядом. Обернувшись, он осмотрел небольшую флотилию сампанов, которая доставила его на Британскую эскадру.

— Да столько, сколько угодно вашему господину.

— Господи помилуй! — воскликнул Макартни.

Отвечающий за безопасность посланника капитан Гауэр расстроился даже больше Марджорибэнкса, особенно когда Ван сообщил им, что вероятность попасть к императору и вернуться до наступления зимы весьма невелика.

— Ну что же, придется вам отвести свои суда южнее и стать на якорь в какой-нибудь гавани погостеприимней, — решил Макартни.