Рубикон, или Мир в латах - Романецкий Николай Михайлович - Страница 28

Щелкнул замок. Дверь распахнулась. На пороге стоял Санчес с подносом в руках.

— А вот и я! — сказал он и, поставив поднос на столик, уселся. — Ешь.

Я поскреб подбородок и обнаружил, что щетина на нем невелика. Не более, чем суточная. Это было приятное открытие.

— Ешь, не стесняйся! — сказал Санчес.

На подносе стояли тарелка с бутербродами и чашка кофе. Есть не хотелось, однако, я взял бутерброд в руки: неизвестно, когда появится такая возможность.

— Как самочувствие? — спросил Санчес.

Я промолчал.

— Прыткий ты оказался! — сказал Санчес. — Впрочем, мы на тебя не в претензии. С доктором все равно надо было кончать. Человек, работающий на двух хозяев, надежностью не отличается. Никогда не знаешь, что от него ждать.

Я жевал, глядя в стену.

— Чего молчишь? Бойкот решил мне объявить?.. Зря!.. А вообще, как знаешь! Мне твои слова не нужны. Ты и так уже для нас все сделал.

Я перестал жевать.

— Что это я для вас сделал?

— Все, что надо!

Он закинул ногу на ногу и посмотрел на меня с издевательской жалостью.

— Доктора ты убил?.. Убил! Я в этом уверен! Это раз. Шифровку своим дал? Наверняка дал! Это два.

— Подумаешь!.. В особняке доктора прямых улик против меня нет. Что же касается шифровки, то вообще не пойму, чем она может быть для вас полезной.

Он рассмеялся.

— Никогда не думал, что у ЮНДО такие тупые сотрудники!.. А ты знаешь, мы сами готовили тебе побег из «Сиреневой веточки», только Лина нас опередила.

— Где она?

— А тебе какое дело? — ответил он вопросом на вопрос.

Я смотрел на него, стараясь сдержаться.

— Что, хороша девочка? — Санчес подмигнул. — Вот только не староват ли ты для нее?

— Это уж мы как-нибудь сами разберемся, не спрашивая твоего братского благословения.

— Ну-ну!.. Только для начала надо бы в живых остаться!

— Угрожаешь?

— Я?! Что ты! Ни в коем случае! Мы тебя теперь, наоборот, охранять будем. Ведь ты наш свидетель. А вот ЮНДО ты, пожалуй, потребуешься как виновник!

— Виновник чего?

— Виновник большого скандала!.. А как еще назвать нападение на ресторан?.. Что? Неужели ты не представил «Сиреневую веточку» в роли резиденции FMA в Тайгерленде?

Я закусил губу. Меня опять обвели вокруг пальца.

— Да-а, — сказал Санчес. — Не везет ЮНДО с агентами в нашем поселке! Один дезу выдал, теперь второй тоже самое делает. Нельзя же быть таким наивным! А может быть, Лина выполняла мое задание?

— Не верю тебе! — Я сжал кулаки: меня била дрожь. — С каким бы удовольствием!..

— Руки коротки! — Он вытащил из кармана пистолет. — Я бы тебя тоже!.. Ты и твои друзья мне всю жизнь сломали. — В голосе его заклокотала еле сдерживаемая ненависть. — Я был блестящий офицер, защитник родины. А вы из меня сделали убийцу и провокатора… Я должен вот сидеть и ждать, чтобы вы как можно больше невинных людей постреляли!.. Ну, ничего, скоро мы предъявим вам обвинение! И в дискриминации предъявим, и в нарушении Декларации прав человека предъявим, и в государственном терроризме!.. — Он вдруг махнул рукой. — А, что там говорить!.. — И замолк.

Молчал и я. Сказать было нечего: в чем-то он был прав.

— Ладно, — проговорил он скрипучим голосом. — Недолго ждать осталось. Уже ночь на дворе… У нас там видеокамеры стоят, мы всю атаку заснимем. Будет для суда материал. — Он посмотрел на меня, и во взгляде этом уже не было ненависти, а была бесконечная, смертельная усталость. — И корреспонденты антиюндовских газет у нас в засаде сидят!

Я тоже успокоился. От меня больше ничего не зависело. Мелькнула даже мысль, что, если бы удалось сейчас дать шифровку Алкиною, я бы еще сто раз подумал, о чем в ней сообщать. Впрочем, эта мысль была уже чистейшим предательством, и я ее с негодованием отмел. И постарался не заметить, что негодование это было совсем рядом с ложью. Кто-то нашептывал мне изнутри, что во всей данной истории я выгляжу далеко не на уровне, а если уж быть перед собой честным до конца, то и вся история выглядит мерзко и отвратительно, и единственное светлое пятно в ней — Лина.

— Приведи ко мне сестру, — сказал я Санчесу.

— Нет, — ответил он. — Забудь о ней.

— Тогда убирайся к черту!

— Сейчас уберусь!.. Есть только еще одна загадка, которую мне хотелось бы разгадать. — Он убрал пистолет и вытащил из нагрудного кармана фотографию. — На, посмотри.

Я взял фотографию в руки. Кровать, стена над кроватью украшена ковром с изображением тигриной пасти, на кровати незнакомый мне молодой парень.

— Кто это? — спросил я.

Ответить Санчес не успел. Где-то вдруг пророкотала пулеметная очередь. Санчес вскочил, выхватил фотографию у меня из рук и, повалив столик с подносом, опрометью бросился к выходу. Дверь он, впрочем, закрыть не забыл.

Я на всякий случай сполз с тахты и перебрался в угол, слева от двери: когда стреляют, лучше быть пониже и в сторонке.

Захлопали выстрелы, но это не казалось главным. Мир быстро изменялся, из него уходило что-то мое, родное, сокровенное. Черной ямой разверзлась тигриная пасть, крутануло вокруг меня стены, заструился перед глазами серебристый воздух. Я зажмурился и сразу же услышал, как сквозь сухой треск ухнули два сочных взрыва: это пришел Алкиной с ребятами. Я снова открыл глаза, и меня потащило. Мелькали неясные картины. Постепенно все проявлялось, но проявлялось отдельными пятнами, длинной цепочкой малосвязанных друг с другом событий. Словно кто-то перелистывал книгу, перепрыгивая сразу через десятки страниц, а потом возвращаясь обратно. Многое было сейчас неважно, и я загонял эти картины в небытие. В ответ оттуда выходили другие, те, что были нужны, и я холил и лелеял их, пока они не приживались. Я словно вырывал из книги отдельные, проданные мне страницы, оставляя другие под гладким тяжелым переплетом. Они вырывались из-под переплета, всплывали, стремились ко мне, а я сопротивлялся, отталкивал их, презирал и ненавидел. И некому было объяснить, что у меня нет на них прав, у меня нет над ними власти, потому что это были страницы из Книги жизни. И самое ужасное состояло в том, что она, книга эта, была ЧУЖАЯ, я не должен был трогать ее. Но продолжал смотреть…

Вот далекое детство. Белые одинаковые домики. Много окошек. Одинаковые незнакомые высоченные деревья. Часто вокруг меня люди в одинаковых белых халатах. И всегда мама с отцом.

Мы живем втроем в одном из белых домиков. Этот дом наш.

В других домиках живут другие — тоже по трое. Двое взрослых и ребенок. Иногда взрослый один, и тогда в домике только двое. Стоят домики в густом лесу. Недалеко течет большая широкая река. Мы часто ходим на берег посидеть на камнях и посмотреть на воду. Лишь посмотреть, потому что к самой реке не подойти. Отец как-то сказал, что не пускает силовое поле.

— А зачем оно, это силовое поле? — спрашиваю я.

Мама молчит.

А отец молчать не любит.

— Это теперь вместо колючей проволоки, — произносит он непонятную мне фразу.

Мама смотрит на него и качает головой.

Следующая страница. Мы в комнате с зелеными стенами и белым потолком. Я уже знаю, что это кабинет врача. Меня водят сюда каждую неделю. И по другим кабинетам тоже. Это называется «очередной осмотр». В каждом кабинете много различных приборов и врач. Меня осматривают, слушают и делают разные другие вещи.

— Вам повезло! — говорят маме. — Поздравляем!

— Мы можем уехать? — спрашивает мама, голос ее дрожит.

Врачи делают строгие лица и прячут глаза.

Следующая страница. Мы в комнате, которая называется гостиной. Эта комната для гостей, но гости к нам не ходят. Там бываем только мы, и я говорю, что ее надо называть «настиной». А мама мне говорит:

— Илья! Иди погуляй.

Я выхожу из настиной, но гулять не хочется, и я остаюсь в коридоре. Мне почему-то страшно. Сквозь закрытую дверь слышен голос отца.

— Пойми, Анна, — говорит он. — Я здесь больше не могу… Зачем терять лучшие годы жизни? Ведь нам с тобой и так повезло: мы вполне можем жить на Большой земле…