Суворовец Соболев, встать в строй! - Маляренко Феликс Васильевич - Страница 17

Санька пересилил себя и поднял голову. Майор Сорокин стоял, опершись рукой на обтянутый дерматином стол, а другой рубил воздух. Лицо его, обычно розовое, сейчас было красным, а крепкое тело сотрясалось от гнева.

Дальше за размахивающейся рукой Санька увидел полку с журналами «Коммунист вооружённых сил». Сбоку от стола, прижимаясь к стене, стояло несколько стульев. За Санькиной спиной громоздился фанерный шкаф, и висели наглядные пособия.

Майор Сорокин, увидев Санькины глаза, пристально уставился в них. Санька опустил голову.

— Опозор-р-рить училище перед окр-р-ругом! Стар-р-ршего товар-р-рища между окон… Кто затолкал Воробьёва? Не пр-р-ризнаетесь, всех накажу. Всем нар-р-ряд на воскресенье. Что молчите? Может, Яковлев, это Ваших р-р-рук дело?

Серёгу как ошпарили. Он покраснел гуще командира роты.

— А что я? Чуть что – я.

— Тогда, может, Вы, Счастливов? Отвечайте, товарищ сувор-р-ровец!

Толя Счастливов приподнял свою широкую с растопыренными ушами голову и исподлобья, как бычок, уставился на командира. Он так долго и пристально смотрел, что майор Сорокин не выдержал и сам ответил за Счастливова.

— Так, значит, не Вы, а кто же тогда? Никто не засовывал, а Воробьёв между окон сушился. А может, товарищ Хар-р-ритонов? За что Вы Воробьёва замур-р-ровали?

Всегда спокойный и даже немного сонный Коля Харитонов поднял на командира роты серые глаза и, едва не зевая, ответил:

— За оконную раму.

— Да я сам знаю, что за оконную раму, Хар-р-ритонов! Я Вам нар-р-ряд объявляю, — сердился майор, размахивая своим толстым коротким пальцем.

Толя смотрел на этот батончик так же безразлично, как смотрел бы на телеграфный столб. Ну чем может взволновать телеграфный столб? Стоит себе и стоит, гудит себе и гудит, и то, если близко подойти и ухо приставить.

— Так, понятно, — командир роты посмотрел на Витьку, — Шадр-р-рин, а ведь больше никому такое в голову не придёт! Точно, Вы! Я помню, Вы пер-р-рвый подскочили, когда дежурный по роте позвал Декабр-р-рёва. – Сорокин, казалось, прижал Витьку к стене.

Витька, неожиданно припёртый словами майора, дёрнулся и, казалось, волна пробежала по его худому гибкому телу. У Саньки сжалось сердце. Вот сейчас, вот сейчас вытащат Витьку из строя и оставят одного в канцелярии…

— Я б его замуровал. Я б его не меж рам замуровал…

— Значит, никто не виноват? Никто? Значит, Вор-р-робей, простите, Вор-р-робьёв сам между окон залез?

— Сам, — подтвердил Витька. – Мы бы его не подняли и не раздели.

— А кто его закрыл? Кто его защёлкнул? Кто его в таком похабном виде командующему округом выставил? – кричал Сорокин, уже не глядя на Витьку, и от этого у Саньки потеплело внутри. Значит, Витька сумел вывернуться из опасного положения. Да и у Витьки уже был такой расслабленный вид, будто он отходил после тяжёлой работы.

Но вдруг Санька почувствовал, что Сорокин смотрит на него, смотрит пристально, пронизывающе насквозь. Санька сжался и, казалось, свернулся, ссохся под этим взглядом. Машинально он подумал, как страшно было тогда Борьке, когда он был один на один с ротным.

— Сувор-р-ровец Соболев, так за что вы заперли Воробья в межоконном пространстве? Зачем вам это нужно было? – и хоть Санька уже ждал, всё равно вопрос прозвучал неожиданно. Сорокин бесцветными глазами уставился на него. – Зачем вам это понадобилось? Чем он лично вас обидел? Или, может, в чём-то не прав?

Санька поднял глаза. Ротный продолжал буравить его взглядом.

— Почему Вы молчите? Скажите, мы разберёмся. Говорите. Почему? – Санька чувствовал, что слова становятся весомыми и, как молотком, бьют, бьют его.

— Не меня обидел, — неожиданно вырвалось из Саньки, вырвалось без его желания. Слова вылетели, и их уже нельзя было остановить. – Зачем он поставил синяк Володе Зайцеву? Вожатый защищал нас, а он ему синяк… — Санька ещё не понимал почему, но чувствовал, что сказал не то. Сейчас об этом нельзя было говорить.

— Трепло, — услышал он еле уловимый шепоток. Кажется, это сказал Серёжа Яковлев.

— Болтун, — полетело со стороны Коли Харитонова.

— Дурак, — это уже было отпущено Витькой.

Правильно говорят, слово – не воробей… Да, Санька выпустил, и Сорокин его поймал и держал крепко.

— Вот теперь мне всё ясно. Значит, вот кто вас надоумил! Вожатый! Ваш вожатый! Как же я сразу не догадался? Но почему вы? Пусть бы он и запирал. Хор-р-рош комсомолец. Есть чему пионер-р-ров учить, как старших товарищей замуровывать.

Санька опустил голову, сжался, готовый исчезнуть.

— Я обращусь в комсомольскую организацию училища, пусть они заменят вожатого, — продолжал майор Сорокин.

Санька смотрел в пол, ничего не видел и боялся поднять глаза. Кто знал, что всё так обернётся? Теперь, оказывается, виноват Володя. И Саньке, которому десять минут назад было страшно за себя, за то, что его накажут нарядом на воскресенье, становилось ещё страшнее оттого, что пострадает вожатый. И всё из-за глупо выпущенного слова. Какую силу имеет оно – слово! Оно пробьёт любую оболочку, столкнёт с кем угодно. Теперь он был готов до конца года каждый день стоять в наряде. Санька вновь поднял глаза на командира роты.

— Может, Вы ещё хотите что-нибудь добавить, товар-р-рищ сувор-р-ровец Соболев? Вот скажите, как Зайцев учил Вас всех запирать Воробьёва?

Санька опять опустил голову.

— Расскажите, расскажите, как сувор-р-ровец Зайцев научил вас запирать товар-р-рищей. Или вы боитесь?

— Он нас не обучал, и мы не боимся, — вдруг какая-то тёплая волна поднялась от живота, где прятался страх, и смыла его, освободила Саньку, и от этого ему сразу стало легко. – Это не Зайцев, это я запрятал Воробьёва между окон.

— Как это вы, такой маленький, такого большого и между окон? Очень интер-р-ресно!

— Я не сажал! Он сам! – настаивал Санька. – Я только шпингалет защёлкнул.

— Очень интер-р-ресно. Продолжайте, пр-р-родолжайте.

— Он сказал, что он не коряга, а растянутый. И залез меж окон. Окно он сам раскрыл, а я только защёлкнул. Я виноват.

— Врёт он всё, — спокойно, но громко произнёс Витька. – Это не он. Это я. Сначала я сказал Воробью, что он в тумбочку не залезет. А он залез. Тогда я сказал, что он между окон не поместится, но он поместился.

— Врут они всё, — на этот раз подал голос Серёга Яковлевв. – Это не они, это я. Им бы не догадаться.

— Да они врут! Да куда им, куда Зайцеву! Это я! Я! Я! – на этот раз горланили все восемь нарушителей воинской дисциплины. И из канцелярии, из которой минуту милицейским рассерженным свистком звенело «р-р-р-р-р» командира роты, сейчас доносился разноголосый спор восьмёрки второго взвода, каждый из которой доказывал своё право на заключение Кольки Воробьёва между дубовыми рамами.

— Вожатый здесь ни при чём, — громче всех горланил Витька. – Это я, меня наказывайте, заставляйте площадку мыть, ставьте в наряд, выгоняйте из училища.

И вдруг над этим многоголосьем пронзительно зазвенел милицейский свисток.

— Прекр-р-ратить! Всем объявляю нар-р-ряд вне очереди. Кругом, шагом марш! В сушилку за дер-р-ревянными лопатами и чистить снег. Хорошо чистить, чтобы ни одной снежинки!.. Я с вами ещё разберусь!

На плацу

Санька выскочил из кабинета и побежал вниз.

«Скорее! Скорее надеть свою шапку! Скорее натянуть перчатки! Скорее взять лопату, чтобы не слышать, хотя бы сейчас, презрительного недовольства Серёги Яковлева и Рустамчика Болеева. Правда, выходя из канцелярии, он уже поймал обрывок фразы, брошенной вдогонку:

— Язык у него…

И не дослышал, не захотел, убежал.

Асфальт покрыл тоненький, на высоту ботинка, снежный пух. В другое время такой убирать огромное удовольствие. Приставил лопату к животу, взялся за ручку двумя руками и гони через весь плац до самого края. Потом, чуть отступив от очищенной полоски – в обратную сторону, пока твой участок не станет полосатым. А уж затем можно и полоски убрать.