Дольчино - Жидков Станислав Николаевич - Страница 22

— Vade retro Satanas![32] Как ты посмел ворваться в божий дом с такой мерзостью?

— Это рука моего товарища! — хмуро ответил воин, отстраняя священника.

— Нечестивец, ты отталкиваешь духовное лицо! Ко мне, добрые рыцари, и вы, братья! Проучим наглеца!

Томазо Авогадро и испанский гранд вскочили на ноги, чтобы прийти на помощь. Но в этот миг сзади раздался оглушительный треск, от которого содрогнулись высокие своды. Пробив насквозь крепкое оловянное блюдо, железная палица капитана проломила дубовый стол и вновь угрожающе поднялась. Недобро сверкнувший взгляд предводителя стрелков заставил рыцарей попятиться.

— Сто тысяч дьяволов! Я размозжу башку всякому, кто хоть пальцем тронет моих солдат! — Для вящей убедительности Амброджо отшвырнул ногой скамейку. — А ты, Модесто, — сурово продолжал он, — выкладывай, в чём дело!

— Беда, капитан! Тирольский барон Альбрехт фон Кагель отрубил руку Марчеллино и грозит повесить четверых наших…

Стрелок протянул обрубок и в кратких словах поведал о случившемся.

— Что такое? Ты, верно, пьян? Не могу поверить, чтобы германский рыцарь стал казнить моих людей из-за отбитых девок.

Модесто и его товарищи, призвав в свидетели всех святых, подтвердили сказанное.

— Чёрт бы вас побрал с вашим заступничеством, — поднимая валявшийся у стены панцирь, недовольно проворчал вождь стрелков. — Стоило ввязываться в историю из-за нескольких потаскушек… Помогите-ка мне напялить этот стальной гроб.

Солдаты радостно кинулись исполнять приказание. Даже не взглянув на недавних собутыльников, капитан быстро покончил с облачением и в сопровождении стрелков направился к выходу.

Нетерпеливо поджидавшая внизу толпа встретила его ликующими криками:

— Амброджо Саломоне с нами!.. Да здравствует предводитель вольных стрелков!

Нетвёрдой, но весьма решительной походкой капитан во главе своих воинов проследовал к храму Донна ди Радо, где в это время находились барон фон Кагель и другие рыцари.

Прерванная проповедь

Когда стрелки шумной толпой подошли к церкви, там шла вечерняя служба. По случаю прибытия новых отрядов с большой воскресной проповедью выступал приор бенедиктинцев отец Фаустино.

Взобравшись на скрытую за кафедрой подставку для ног, низкорослый приор с румяным лицом и резко обозначившимся под сутаной брюшком вдохновенно обращался со словом божьим к воинственной аудитории.

— … Славится, славится, братья мои, в вышине предвечный искупитель. И ангелы поют ныне для земли песнь небесную. Утешительна и радостна эта песнь ангелов. Ибо что может быть для нас вожделеннее благоволения божия? — Священник молитвенно простёр над головой пухлые руки и, сделав глубокую паузу, окинул паству взглядом опытного оратора.

Просторная зала была до отказа заполнена крестоносцами. Ближе всех к алтарю на длинных, грубо сколоченных скамьях сидели кондотьеры со своими приближёнными. Здесь же находились рыцари, имеющие собственные знамёна, и капитаны отрядов. За ними располагались участвующие в походе городские синдики, мелкопоместные дворяне, рыцари со значками и другие, менее знатные воины. В проходах между рядами и в дальних концах залы толпились слуги, оруженосцы и рядовые наёмники.

Одно из самых удобных мест в боковом приделе алтаря занимал барон Альбрехт фон Кагель. Коротко подстриженная борода, франтовато закрученные усы и изящный покрой плаща, закреплённого на плече крупной золотой застёжкой, выделяли тирольца среди соотечественников. Барон довольно громко болтал с соседом. Сидевшие в первых рядах рыцари недовольно косились в его сторону.

Заметив, что не все с должным вниманием вслушиваются в мессу, отец Фаустино пустил в ход своё красноречие.

— Вспомните! Вспомните, чада, была ночь, когда слава господня, осияв вифлиемских пастухов, озарила землю, для спасения которой сошёл с небес бог. Так небо соединилось с землёй и для земли открылась вечность.

Бедный и богатый, эллин и иудей, мужчина и женщина — все, как дети одного отца, склонились перед крестом. И чтобы мы могли выйти из духовной тьмы и поступать, как сыны света, была дана вера в господа…

Поведав вкратце о причине, побудившей бога спуститься на землю, приор приложил к глазам платок и с возрастающим пафосом продолжал:

— Но велика власть дьявола! Расколола злая воля стадо Христово. И снова ликует сатанинское племя, получая на острые зубы обильную пищу. Хуже моровой язвы косит людей лютая болезнь ереси. Сам Люцифер вершит гнусное дело! Сладкими словами и лживыми посулами подбивает он чернь и доверчивых селян к мятежу против братьев своих и святой матери церкви. По всей земле сеет смуту и раздор адов оборотень, принявший имя Дольчино. Меч вечного проклятья занесён над родом человеческим! И уже готова разверзнуться геенна огненная!

Последние слова священник произнёс торжественным, почти зловещим тоном. В притихшем зале стал слышен каждый шорох. На лицах воинов появилось выражение суеверного ужаса. Понаслаждавшись с минуту произведённым эффектом, отец Фаустино ободряюще вскинул голову.

— И всё же пусть не отчаиваются верные сыны церкви. Нет болезни, которую не мог бы исцелить господь! Рано возликовал проклятый Дит![33] С божьей помощью мы расстроим козни дьявола и истребим еретическую заразу!

В дальнем конце храма послышались голоса. В проходе появилась атлетическая фигура Амброджо Саломоне. Бесцеремонно расталкивая толпу, он прокладывал себе путь могучими плечами. Добравшись до алтаря, капитан окинул взглядом передние ряды и повернул всклокоченную бороду к приору.

— Прости, святой отец, мне надо потолковать с одним из рыцарей.

— Право, ты мог бы выбрать более удобное время, — возмущённо возразил проповедник.

Предводитель стрелков, не слушая бенедиктинца, подступил к барону Альбрехту фон Кагелю.

— Ты отрубил руку стрелку и взял под стражу моих воинов, — сказал он. — Немедленно освободи этих людей!

— Я приказал заключить под стражу воров. Если мне не вернут похищенное, их повесят, — высокомерно ответил германский рыцарь.

— Захваченные вами молодые христианки не были еретичками, — насупил брови капитан. — К тому же они убежали из лагеря.

— В таком случае, правосудие свершится. — Альбрехт фон Кагель спокойно повернулся к соседу, давая понять, что разговор исчерпан.

— Видит бог, не хотел я ссоры, — произнёс предводитель стрелков. — Раз нельзя покончить миром, пусть честный бой решит спор! — С этими словами Амброджо сорвал с руки боевую перчатку и бросил её к ногам рыцаря.

Негодующий гул пронёсся по рядам. Делая публичный вызов барону, капитан поступил против правил. Присутствующие в храме феодалы вскочили на ноги, усмотрев в этом попрание дворянских привилегий. Побледневший вначале тиролец отшвырнул перчатку ногой:

— Sakrament![34] Я не дерусь со свиньями и мужиками! Если ты сейчас же не уберёшься, я прикажу слугам повесить тебя заодно с другими ворами!

Барон сделал знак, и несколько его телохранителей с мечами в руках приблизились к капитану.

— Но, но, осторожней! — отступая к ризнице, поднял палицу Амброджо Саломоне.

Неизвестно, чем кончилась бы стычка, но тут в дело вмешался Коккарелло.

— Опустите оружие, безбожники! Вы забыли, где находитесь! — Верчельский кондотьер шагнул к спорщикам. — А ты, Амброджо, как всегда, пьян. Не можешь обойтись без скандала! Немедленно оставь храм! Сдашь отряд более достойному командиру.

— Вот вы что! Так-то платите за оказанные услуги!

Злобно взглянув на толпившихся вокруг рыцарей, главарь стрелков вскинул на плечо палицу и покинул церковь.

На паперти его тотчас окружили стрелки:

— Ну, капитан, удалось добиться помилования?