Степные рыцари - Петров-Бирюк Дмитрий Ильич - Страница 16

Татаринов перевел взгляд с крепости на казачий бивак.

Тишина глубокая. Казалось, что все казаки, вверившие ему свои жизни, спят непробудным сном. Но это только так казалось. В самом же деле никто в эту минуту не спал. Татаринов знал, что все его казаки и запорожцы, напряженно вглядываясь в темные громады крепости, нетерпеливо ждут его мановения, чтобы ринуться на штурм вражеской цитадели…

Но он не спешил подавать команды.

Запахнувшись в епанчу, Татаринов недвижно стоял на верхушке кургана, как величественный монумент, задумчиво глядя на темневшие стены крепости. Атаман думал о том, как много его товарищей по походам и битвам сложат свои головушки в это прохладное летнее утро. А быть может, и собственная голова не уцелеет.

Атаман вздохнул.

«Да, все могёт быть, — подумал он. — На то она и война».

Вздрагивая от возбуждения — ему ведь впервые пришлось испытывать такие переживания, — Гурейка чувствовал необычайную приподнятость. Восторженными глазами смотрел он на все, что открывалось в эту минуту его взору. Временами ему далее не верилось, что все это не сон. Ему казалось, что вот он сейчас проснется — и прекрасное сновидение исчезнет как дым.

Он смотрит на отца. Ему хочется подбежать и обнять его. Какой он сейчас величественный! Настоящий вождь народа. Вот отец так отец!

Атаман Татаринов отдал распоряжение: пользуясь темнотой, начать передвижение войск к стенам крепости. Со стороны моря во главе с куренным атаманом Любомиром Щетиной зашли спешенные запорожцы. Войсковой старшина Потап Петров повел хоперских и медведицких гультяев со стороны Дона. Низовые казаки под командой Ивана Каторжного засели в Кубанской степи. Сам же походный атаман Татаринов с отборной дружиной засел в небольшом овражке под той самой крепостной стеной, под которую был подведен подкоп немцем Иоганном.

На востоке дрогнули первые, едва приметные розоватые отблески зари.

Со стороны Азова-моря послышался нестройный гул голосов:

— Ура-а!.. Ура!

— Должно, пошли запорожцы, — шепнул есаул Пазухин атаману.

— Пошли, — кивнул Татаринов. — Зараз откликнутся гультяи.

И действительно, тотчас же с Дона глухо донеслось:

— Ура-а! Ура-а!..

Послышались протяжные голоса и со стороны Кубанской степи.

— Какого же дьявола не запаливает Иоганн?! — выругался атаман.

Весь этот разговор слышал Гурейка, сидя за кустом шиповника. Отец строго-настрого приказал ему сидеть в шатре, дожидаться там конца штурма крепости. А чтобы мальчишка не сбежал, атаман приставил к нему надсматривать старика Агеевича. Но Гурейка, как только отец с казаками ушел в засаду, убежал от старика.

…Загрохотал взрыв под крепостной стеной, вздымая в пламени огня и клубах дыма искромсанные, обезображенные трупы защитников крепости, куски камня, обломки оборонных укреплений.

— Братцы, вперед! — выскакивая из оврага, закричал Татаринов, выхватывая на бегу саблю из ножен. — За мной! Ура-а!..

Выкарабкиваясь из оврага, за атаманом вслед побежали казаки.

Атаман повел казаков в пролом в стене крепости, вывороченный взрывом от подкопа Иоганна.

Рой пуль и стрел встретил казаков, но это не остановило их. Они ворвались в город.

Зная, что они обречены, турки оборонялись мужественно, с отчаянной решимостью. Каждое здание, каждый дом они превращали в неприступную цитадель, в которой дрались до последнего дыхания. Умирали они гордо, полные презрения к врагу.

Раздавались воинственные выкрики победителей, дикие вопли обезумевших от ужаса женщин, душераздирающий плач детей, предсмертные хрипы и проклятия умирающих.

Как огромные факелы, дымились подожженные казаками башни, в которых забаррикадировались янычары. Ветер разносил по городу облака прогорклого дыма. Хлопья гари садились на багровые, потные лица сражавшихся.

Гурейка уже давно потерял из виду отца и не знал, что делать. Он бродил по узким, мощенным камнем улицам городка, разыскивая отца или кого-нибудь из знакомых казаков. Но казаки метались из дома в дом в поисках добычи и не обращали на него никакого внимания.

В одном месте вдруг из-за угла закоулка на Гурейку с ревом выскочил горбоносый турок в красной феске. Он замахнулся на мальчишку кривой саблей. Но Гурейка не растерялся. Он отбил удар своей саблей и тотчас же молниеносно пырнул острием в живот врага. Турок со стоном повалился на мостовую.

— Ай да Гурьяшка! — крикнул кто-то сзади одобрительно. — Молодчага!

Парень обернулся и увидел своего друга дядю Ивашку.

— О! — обрадовался этой встрече Гурейка. — Дядь Ивашка, а я потерялся от отца.

— Ну ничего, — устало отер потный лоб рукавом старик. — Дюже приутомился я… Давай присядем на крылечко.

Старик отер окровавленный клинок сабли о полу своего зипуна и тяжело присел на ступеньки крыльца какого-то дома.

— Ух! — выдохнул он. — Много греха ныне на себя принял. Много порубал людей. Господи, прости мои прегрешения… Хочь они и басурмане, вроде нечистые, а, как ни говори, вроде люди… А тебе, сынок, окромя этого, пришлось ныне кого убить, а?

Гурейка покосился на турка, которого он только что пырнул саблей в живот, и покраснел от стыда. Турок этот до того был стар и дряхл, что казалось, ему было лет сто. Он сидел сейчас, прислонившись спиной к стене, и харкал кровью. Видимо, ему осталось жить недолго.

Мальчуган тоскливо оглядел улицу. Всюду по ней бугорками лежали трупы турецких солдат. Изредка попадались и трупы казаков.

— Зачем, дядь Ивашка, столько народу много убивают? — трепетно прошептал Гурейка, схватив руку старого казака. — Зачем?

— Не жалкуй, Гурьяшка, — обнял старик паренька. — Не убивайся. Так уж, видно, богом положено. Ежли мы своих ворогов не побьем, так они придут, нас побьют… Женок да ребятенков наших в неволю заберут, в ясырь продадут… Видать, закон такой.

— Нет, дядь Ивашка, я несогласный с таким законом! — вскричал Гурейка. — Не могет быть такого закона, чтоб люди ни за что ни про что убивали друг дружку, а ребятенков да баб уводили в полон…

— Но, Гурейка, — посмотрел внимательно старик на мальчугана, — это ж исстари так заведено. Куда ж денешься? Люди завсегда друг дружку убивали…

— Всё это неправильно! Понимаешь, дядь Ивашка, неправильно! Люди — не звери…

Гурейка не договорил. Он увидел, как раненный им старик свалился на землю, поскреб ногами и затих.

Под впечатлением ли смерти старого турка, или, может быть, страшные события сегодняшнего утра так повлияли на паренька, что нервы его не выдержали и он, припав к плечу старого казака, зарыдал.

— Ну что ты, дурашка? — утешал его старик. — Замолчь. Стыдно казаку плакать. Стыдно. Какой же ты лыцарь? Утри глаза-то, а то вон казаки идут. Засмеют…

Несколько дней подряд в Азове дымились пожарища, продолжалась перестрелка. Турки укрепились в замке паши-губернатора и некоторых башнях и отчаянно сопротивлялись. Они обрекли себя на смерть, зная, что пощады им не будет, а поэтому дрались до конца своего.

Установив крепостные пушки, казаки разбили последние укрепления защитников Азова.

Крепость досталась победителям совершенно опустевшая. Все ее защитники были перебиты или разбежались.

Донским казакам и запорожцам досталась богатая добыча. Была взята городская казна, более двухсот пушек, множество пищалей, аркебузов и другого военного имущества.

Было также освобождено несколько сотен русских невольников.

Как только замолк последний выстрел в городе, поп Варлаам на городском майдане[23] отслужил благодарственный молебен всевышнему за то, что тот даровал победу христолюбивому воинству над нечистыми басурманами.

Потом казаки похоронили в братскую могилу убиенных в битве казаков донских и запорожских, побросали в Дон трупы неприятелей, а затем уже приступили к дележу захваченной добычи.

Добычу дуванили[24] всем поровну, никто в обиде не остался. Даже Гурейка получил свою долю. Как это и бывало всегда, значительную часть выделили в дар монастырям. У казаков были облюбованные на Руси монастыри, куда многие из них уходили под старость замаливать свои грехи. Выделили часть добычи и в войсковую казну на общие расходы.