Записки летчика М.С.Бабушкина. 1893-1938 - Бабушкин Михаил Сергеевич - Страница 8

Я согласился, посадил пассажира рядом с собой, но сказал ему в назидание: «Сиди смирно, на педали не становись и за штурвал не хватайся, а то гроб нам с тобой будет».

Он закивал головой. Сидит – не шелохнется. В руках крепко держит портфель. Предложил я ему убрать портфель в кабину, но он стал доказывать, что этот маленький предмет не помешает.

Я вырулил на старт и взлетел. Погода чудная – ясное небо, попутный ветерок. Набрал высоту 1 500 метров. Внизу сплошной лес, изредка только попадаются маленькие полянки. С левой стороны море с пловучими льдинами. Мой пассажир наслаждается прекрасными видами. Прошел час. Вдруг, чувствую, он наклоняется ко мне: «Холодно… Но у меня есть кое-что для обогревания».

Открывает свой заветный портфель, вынимает сверток, а в нем бутылка коньяку. Приложился он к горлышку и так не отрывался, пока больше половины не высосал. Минут через двадцать моего пассажира развезло – орет во всю глотку: «Пусти прочь, я сам буду править…» Вырывает из рук штурвал, хочет сесть на мое место. Вижу – дело плохо. «Давайте сюда шарф!» крикнул я бортмеханикам, сидевшим в кабине. Они быстро сообразили, в чем дело, и передали мне шарф. Я накинул шарф пассажиру на шею, а бортмеханики втащили его в кабину. Только тут он успокоился. Вскоре я сделал посадку.

На другой день мы вылетели на первую разведку. Теперь уже я, наученный опытом, усадил своего пассажира в кабину. Да и у него, видимо, пропала охота «обогреваться» прежним способом. Разведка получилась удачная: зверя нашли. Но скажу тебе: летать над морем – штука безотрадная. Как подумаешь, что машина сухопутная и мотор может сдать, становится не по себе. Правда, море почти целиком покрыто льдом, но он весь измельченный, искрошенный. Вряд ли возможна вынужденная посадка на такой лед… Пожалуй, и костей не соберешь.

– Нет, летать над морем хорошо летом и на гидроплане! – закончил Томашевский свой рассказ.

Хотя я и не из трусливых, все же беседа с товарищем оставила у меня неприятный осадок. О «пассажире с коньяком» я не беспокоился – таких у меня не будет. А вот льды, сознаюсь, смущали меня. Но любовь к природе, стремление увидеть новые края и изучить своеобразный зверобойный промысел быстро побороли это смущение, и мне еще сильнее захотелось полететь туда, где ходят во льдах корабли и люди среди свирепых штормов, густых туманов и суровых льдов ведут свой опасный промысел, добывая, подобно отцам и дедам, драгоценного морского зверя.

Вечером я пошел пройтись, посмотреть старый северный город, от которого еще веяло былью времен Петра Первого и Ломоносова. Шел по набережной и смотрел на Северную Двину. Она тихо спала под снежным покровом, скованная льдом. Около пристаней стоял лес из пароходных мачт, кое-где из труб вился слабый дымок. Казалось, все уснуло…

Через два дня рано утром, чуть занялась заря, я покинул Архангельск и направился к горлу Белого моря, в село Койду. Летел я на самолете «Ю-13».

«Сатана»

Стоял морозный февраль. Как всегда в это время года, сотни тысяч голов гренландского тюленя залегли на льдинах в горле Белого моря.

От архангельских старожилов я узнал, что жители села Койды занимаются исключительно охотой на гренландского тюленя и ловлей трески. Значительную часть своей жизни они проводят на льдах, в море, в том самом горле Белого моря, которое сурово, коварно и отличается на редкость изменчивыми течениями. Другого промысла здесь не было. Заниматься крестьянством нельзя: кругом унылая тундра.

Мой прилет в Койду можно было сравнить с разрывом бомбы в уснувшем лагере. В глухом беломорском селе меня не ждали. Никто и не думал, что когда-нибудь сюда прилетит самолет. У поморов имелось смутное представление о самолетах; оно сложилось из рассказов солдат, побывавших на фронте. Эти рассказы о диковинном летающем аппарате охотники слушали с хитрым молчанием, как подростки – детскую сказку…

В этих суровых краях люди еще ни разу не видели, как человек летает, не знали, что воздух так же побежден человеком, как и вода, что человек передвигается на самолетах по воздуху, как и промышленник на своей лодке по морю; разница только в том, что самолет быстрее покрывает расстояние, чем лодка.

И теперь вдруг – как снег на голову свалился – прилетела и опустилась за селом невиданная птица: самолет!

Делая пологий разворот перед посадкой, я заметил на земле несколько человек – очевидно, местных жителей. Но странное дело: когда самолет опустился, все люди, подобно сказочным гномам, внезапно как бы сквозь землю провалились.

Только спустя полчаса вдали за бугром показались человеческие головы. Затем мы увидели, как люди осторожно приближаются к самолету и с других сторон. Это напоминало перебежку бойцов на фронте перед атакой. Кольцо вокруг нас постепенно суживалось.

Впереди, как полагается, авангардом выступали ребятишки. «Ну, это наши будущие друзья-приятели!..»

Я прилетел в то время, когда все охотники-зверобои уже ушли в море, к острову Моржовец, добывать гренландского тюленя. Дома оставались только женщины, дети и древние старики.

Увидев мой самолет, старики с криками «Сатана, сатана!» разбежались по углам, призывая небесные силы избавить от соблазнов лукавого. Женщины скликали детишек по домам. Но где там! Любопытные пострелята храбро бросились к озеру, где опустилась ширококрылая птица.

Перепуганные матери, деды и бабки, набравшись смелости, побежали «выручать» детей. Однако возле озера смелость покинула койдинских жителей.

– Не бойтесь, подходите ближе! – крикнул им мой: бортмеханик.

Он быстро закрыл чехлами мотор и привязал самолет веревками к кольям, чтобы ветер не опрокинул машину. Я остался дежурить у самолета, а механик в сопровождении ребят отправился на село.

Потом он рассказывал, что из хат – то из одной, то и» другой – раздавался окрик:

– Васька! Володька!.. Иди скорей домой, чтоб тебя разорвало, пострел ты этакий!

Невдалеке от меня переговаривались шамкающие голоса:

– От сатана!.. И кожа на ём черная.

Это о моей тужурке.

– А очи, очи-то бесовские, склянные… Зверя сатана распугает. Помянете, братцы родные…

Я поднялся во весь рост. Старцы шарахнулись в стороны. «В этакой чащобе не скоро дорогу пробьешь», подумал я.

Потом я узнал, что «носителями культуры» в ту пору здесь еще были сектантские главари всех мастей, старцы и старицы. С их помощью скупщики обирали честных и доверчивых зверобоев-промышленников. Перед уходом в море на промысел здесь служили молебны. Большую часть добычи выманивали у зверобоев «на бога»; значительные районы промысла объявлялись священными, и добычу с них захватывали вожаки сект, блудливые и жадные деляги. Кулаки владели орудиями промысла и держали в своих руках подлинных тружеников моря.

Мне не раз приходилось изумляться, глядя, как здоровый детина, высокорослый помор, бесстрашный зверобой, человек огромной физической силы, покорно слушает вздорное бормотанье зловредной «пророчицы» или «бати». Дети уже уходили из-под их влияния, но взрослые еще оставались рабами предрассудков.

Все человеческие победы и неудачи, все причуды северной стихии приписывались здесь некоей «божественной силе». Следовательно, и наш прилет в Койду объяснялся «наказанием, ниспосланным за грехи тяжкие». Честный труд, вечные заботы о прокормлении семьи, постоянная борьба с природой на опасном промысле – все это объявлялось «искуплением за тяжкие грехи».

Немало нелепых прозвищ получил тогда наш самолет: его называли «сатаной», «дьяволом», «огненной птахой». Впору было обидеться за машину, да и… за ее экипаж.

Когда мы с механиком шли по селу, нас сопровождала – правда, на известном расстоянии – большая толпа. Ребятишки стали заговаривать с нами и с робостью спрашивать о самолете.

Я остановился и начал с увлечением рассказывать, как строят самолеты и почему они летают. Вдруг передо мной появилась «божья старушка» – ни дать, ни взять «баба-яга» из детской сказки. Старушенция стукнула о землю деревянной клюкой, потом ткнула ею в меня, будто хотела проколоть, как пикой, и начала исступленную проповедь: