Куросиво - Рока Токутоми - Страница 55

– И ради этого стоит жить?

– Стоит ли, нет ли, а так уж устроен свет. Рыба плавает, человек трудится – так уж заведено. Как хочешь считай – плохо ли мир устроен, хорошо ли, а уж такой он есть. Вот я и тружусь, пока жив, а ворчать да обижаться – много ли толку? А помру, тут уж не моя воля – куда хотите, туда меня и отправляйте – хоть в рай, хоть в ад – все едино…

Графиня вздохнула.

– Возьми самого какого ни на есть хорошего человека, а и тот не проживет жизнь без мученья… Главное – терпение нужно в жизни, терпение… В этом вся штука… Эге-ге-ге! Сейчас иду! – крикнул старик в ответ на голос, издали окликавший его. – Ну, так я рыбу-то занесу… А вы отошли бы подальше, а то уже время приливу… Завтра, значит, уезжаете? Вот оно что… – старик поклонился и пошел прочь, продолжая что-то бормотать себе под нос. Его старая, кряжистая фигура некоторое время то появлялась, то исчезала; между камнями, но вскоре скрылась за выступавшей в море скалой.

6

Графиня еще долго стояла на скалистом берегу.

Гроза миновала, но низко нависшие тучи все неслись по вечернему небу; сквозь толщу их не пробивался ни единый луч солнца. Растревоженное ураганом море помутилось, казалось, во всю свою бездонную глубину и грозно ревело. Не видно было ни птицы, ни паруса.

Погруженная в свои мысли, графиня глянула вдаль. Всюду, куда хватал глаз, свинцово-серое небо тяжело нависло над мутным, потемневшим морем, кругом было мрачно, темно, все дышало безысходностью.

Боль, тоска, безнадежность точно железной рукой сдавили сердце графини.

Неверными шагами она подошла к краю утеса. Брызги бьющего о камни прилива взлетали так высоко, что падали на ее лицо. Графиня затрепетала от страха. Прошептав имя Будды, она, точно убегая от чего-то, спустилась со скалы. Ее охватило вдруг чувство мучительного одиночества, нестерпимо захотелось быть поближе к людям. Она вернулась на виллу. Горничная О-Кин, сняв шнурки, которыми были подвязаны рукава ее кимоно, помогла графине раздеться.

Графиня удивленно смотрела на оживленную, весело хлопотавшую горничную.

– На какой час прикажете вызвать рикшу?

Графиня недоуменно уставилась на горничную.

– Рикшу? Какого рикшу?

– Ой, госпожа, как не стыдно шутить… Рикшу, что заказали на завтра!

– Ах да, рикша… Да, да, конечно… Пусть приедет как можно раньше.

– Ваши платья, госпожа, я уже все уложила, только шкатулка и кое-какие мелочи еще не собраны… Я думала, вы взглянете сперва сами…

– Хорошо, это я уложу сама.

Графиня приняла ванну, причесалась и после ужина, до которого она почти не дотронулась, начала собирать свои вещи при свете принесенной горничной лампы.

– Не понимаю, что творится нынче с госпожой… – шепнула О-Кин слуге, когда, постелив графине постель, она спустилась вниз.

– А что?

– Да как же, такая маленькая шкатулка, а она вот уже добрых три часа все никак не может ее разобрать…

– С радости, наверное, что увидит Митико-сан… – слуга вздохнул.

Когда около девяти часов вечера горничная снова поднялась наверх, чтобы заменить лампу ночником, графиня крепко спала. В десять часов весь дом погрузился в сон. Ночной мрак все плотнее окутывал Нумадзу, и в темноте все громче ревело море.

7

Стенные часы на первом этаже погруженной в безмолвие виллы Китагава пробили два часа. Почти в тот же момент наверху, в своей спальне, графиня Садако внезапно открыла глаза и приподнялась на постели.

Тускло светил стоявший у изголовья бумажный фонарь; кругом царила глубокая тишина.

Некоторое время графиня сидела задумавшись, следя за слабым огоньком, точно стараясь что-то припомнить. Потом встала, сменила спальное кимоно на дневную одежду, аккуратно повязалась поясом и убрала постель.

Ночь была влажная, душная.

Графиня тихонько сняла ставню с окна, выходившего на запад. В саду стояла та же влажная духота, воздух был неподвижен, не чувствовалось ни малейшего дуновения ветерка. В черном небе низко над морем висела красная, как кровь, луна.

Опершись локтем на подоконник, графиня бесконечно долго смотрела на эту багровую луну. Тревога и смятение, недавно наполнявшие ее душу, теперь улеглись, сменившись зловещим спокойствием отчаяния. Стоны волн, мятущихся в безмолвии ночи, словно подчеркивали это отчаяние.

Но вот кроваво-красная луна постепенно погрузилась в море. Кругом воцарился непроглядный мрак.

Графиня поставила ставню на место и, чуть вывернув фитиль, некоторое время неподвижно сидела в свете ярче затрепетавшего язычка пламени. Вся ее безрадостная жизнь, словно озаренная светом молнии, пронеслась перед ее мысленным взором. Что-то похожее на рыдание вырвалось из ее груди. Но на глазах графини не было слез.

Внезапно она резким движением поднялась, перенесла фонарь ближе к нише и, развернув увязанный в кусок ткани узел, достала заветную шкатулку, инкрустированную узором цветущей сливы. Выбрав среди дорогих ее сердцу предметов – писем, фотографий, списка с Кокинсю – хрустальные четки и свадебную накидку матери, она достала из шкатулки кинжал.

Она прислушалась – кругом все было тихо.

– Какая длинная ночь!

Прикрыв рот рукавом, словно стараясь подавить зевок, она крепко сомкнула веки. Откуда-то издалека, сквозь рев моря, донеслось пение петуха.

Внезапно графиня широко раскрыла глаза, обмотала четки вокруг кисти левой руки, крепко закутала колени накидкой и, вытащив из черных лакированных ножен кинжал, поднесла к лицу лезвие, отливавшее льдистым блеском.

Снова пропел петух.

– Значит, скоро рассвет… – прошептала она. Тихие отзвуки ее голоса замерли в душной полутьме комнаты, и в то же мгновенье графиня всей тяжестью упала грудью на острие кинжала, который она крепко сжимала обеими руками.

Глава XII

1

Большие часы в одном из магазинов на улице Гиндза пробили восемь часов вечера, когда из редакции маленькой бульварной газетки, помещавшейся в переулке, вышли двое человек, одетых по-европейски. Они вполголоса беседовали.

– Ну, скажи сам, разве он не жадина? Иметь столько средств на секретную информацию и заплатить нам всего какие-то жалкие две тысячи… Старик окончательно выжил из ума…

– Ведь он же известный скряга. Но «something» лучше, чем «nothing»… Зато теперь дело Киносита – дрянь, и как бы он ни барахтался, песенка его спета… В самом деле, решиться на такую грубосработанную штуку… Это все равно что разворошить осиное гнездо и ждать, чтобы все сошло тихо… А в сторонке, ручаюсь, есть немало таких, что готовы от радости бить в ладоши…

– Оида – хитрый субъект. Вот увидишь, скоро он всех обставит, а сам пойдет в гору, да еще как! Воображаю, как взбесится Цутия с братией. Ведь Цутия до глупости честен. Таким, как он, вообще следовало бы сойти с политической арены. Никогда еще не бывало, чтобы честные люди добивались успеха на политическом поприще…

– Ну, в таком случае, ты определенно можешь рассчитывать на блестящую будущность!

– Да и ты, пожалуй, тоже имеешь немало шансов сделать карьеру!

Криво усмехнувшись, оба замолчали. Вскоре они дошли до Симбаси.

– Ну что, поедем?

– Не стоит, пройдемся пешком… Да, вот еще о чем я хотел тебе сказать: Цутия, конечно, болван, но газета у него толковая.

– Это верно. В этом ты прав. Взять хотя бы эти корреспонденции из Англии, помнишь? Те самые, где шла речь о пересмотре договоров… Мне говорили, что их писал какой-то студент из Кэмбриджа. Что?.. Да нет же, конечно японец… Хигаси, что ли, его фамилия. Говорят, этому парню всего девятнадцать лет…

– Воображаю, Сато пришлось изрядно покорпеть над правкой!

– Возможно. Но этот Хигаси, видно, парень толковый. Мне рассказывали, будто он поместил однажды статью в «Таймсе» и поднял такой шум, что нашему послу пришлось вызвать его к себе и сделать внушение.