ПОД НЕМЦАМИ. Воспоминания, свидетельства, документы - Александров Кирилл Михайлович - Страница 89

На другой день из списка, принесенного мне чиновником эстонской политической полиции, я выбрал себе двух убийц, одного грабителя и одного жулика, причем последнего чиновник мне особо рекомендовал, как человека чрезвычайно ловкого. Все эти люди прекрасно говорили по-русски, и всем им грозил расстрел за совершенные преступления, ибо действовали законы военного времени. Чиновник же проводил меня в тюрьму, где я приказывал вызывать к себе кандидатов по очереди, беседуя с ними. Один из убийц оказался совершенно неинтеллигентным человеком, убившим будучи пьяным, что доказывало его несдержанность, а потому я вычеркнул его из своего списка; другой убил из ревности, до этого случая никогда не судился, бойко отвечал на вопросы, семья его жила в Эстонии (что давало мне уверенность в том, что он не сбежит), ненавидел советскую власть, забравшую его брата на службу в Красную армию, и охотно согласился быть агентом, ибо, помимо всего прочего, это спасало ему жизнь и давало свободу.

Грабитель был чисто уголовным типом, но имел красивую внешность и был очень смелым человеком. Во время советской оккупации он несколько раз побывал в Ленинграде, сошелся там с уголовным миром и находил теперь, что люди его профессии в Советском Союзе живут бедно, а риск несут значительно больший, чем в Эстонии. Это обстоятельство заставило его относиться чрезвычайно недоброжелательно к советской власти. На мое предложение он согласился, предварительно выяснив материальную сторону службы и риск, с ней связанный. Такой деловой подход к будущей работе мне понравился, так как доказывал, что грабитель этот был осмотрительным человеком. Должен сказать, что со временем из него выработался прекрасный агент, с которым было приятно работать. Жулик оказался уже пожилым человеком, с очень скромной внешностью. Он много раз сидел в тюрьмах и в Латвии, и в Польше, и в Литве, а работать у меня согласился без особого удовольствия. Но из него вышел тоже прекрасный, надежный агент. В тот же день я перевез вновь завербованных агентов на специальную квартиру, служащую только для этих целей, где и заставил их писать подробнейшие биографии.

Допрос двух девушек оказался очень интересным. Обе были студентками Института физической культуры имени Лесгафта в Ленинграде ив 1941 году учились уже второй год. В конце сентября со многими другими они были мобилизованы и перешли в распоряжение начальника партизанского штаба Ленинградской области, находившегося на улице Декабристов, в доме 25[567]. Военным комиссаром этого штаба был некий Курочкин[568], очень талантливый и энергичный разведчик. В штабе они подписали обязательство и принесли присягу. Затем прошли краткий курс обучения. Программа этого курса была самая шаблонная, для начинающих агентов: часов пять-шесть в день их учили радировать и умению обращаться с радиоаппаратом типа «Север». Потом их знакомили с характеристикой органов немецкой контрразведки и с разными немецкими формами и знаками отличия. Много времени занимало также обучение шифрам (правда, самым простейшим), которыми они должны были владеть, и изучение индивидуальных легенд. В курс обучения входило также умение обращаться с простейшим подрывным материалом.

Когда они были, по мнению Курочкина, достаточно подготовлены, их посадили на две недели усиленного питания, ибо царивший уже в это время в Ленинграде страшный голод, несмотря на то что в школе они получали лучший продовольственный паек, придал им такой истощенный внешний вид, который не мог бы не броситься в глаза в Эстонии, где продовольствия было вдоволь и люди в массе своей выглядели упитанно. В конце концов, их прилично одели и в начале декабря сбросили с самолета в районе Кингисеппа. Парашюты девушки по инструкции зарыли в снег, а сами пошли пешком в Нарву, куда и прибыли благополучно. Отсюда они должны были ехать поездом сначала в город Еви, а оттуда в Ревель. На вокзале в Нарве их арестовали эстонцы, очевидно, привлеченные их разговором по-русски. Я, конечно, не поверил их рассказу в части, касавшейся Нарвы. Несомненно, что в Нарве они должны были иметь явку и пароль к этой явке. Я долго и упорно допрашивал девушек и по одиночке и вместе, лишал их временами пищи и сна или воды, но обе обладали исключительно твердым характером и ничего не говорили. Несколько раз я предупреждал их, что мне придется предать их военному суду, который приговорит их к смерти, и старался доказать им, как это будет печально, ибо они еще молоды и будущее их может быть хорошим, но и это не помогало.

Наконец я затребовал опытную агентку из штаба 18-й армии, которую снабдил подходящей легендой и посадил в камеру, рядом с ними. Агентка познакомилась с девушками при выходе на прогулку и, быстро войдя к ним в доверие, установила, что посланы они были именно в Нарву, к резиденту с радиостанцией, проживавшему в рабочих казармах фабрики Кренхольма. Я немедленно с помощью чинов ГФП оцепил указанный дом и арестовал резидента с радиоаппаратом. Он оказался старым эстонским коммунистом, долго жившим в России. Роль его была небольшая, и знал он очень мало, почему был мне неинтересен, и я очень быстро передал его военному суду. Девушки очень огорчились, когда, вызвав их в последний раз, я сообщил все, что узнал, и указал им, что чистосердечное признание вовремя облегчило бы их положение. Мое предложение работать в немецкой разведке они отвергли с негодованием. Преданные и осужденные военным судом, они умерли очень храбро, с криком: «Да здравствует Сталин! Смерть фашистам!»

Вернувшись к себе в Глинки, я застал там одного знакомого мне по Риге переводчика, о котором слышал уже несколько раз в штабе соседней дивизии. Он рассказал мне, что, как только попал с немецкой частью в Россию, ему стало очень противно немецкое общество, и он, подобрав себе из военнопленных группу человек в пять, предложил своему начальству заняться чисто военной разведкой. Несколько раз, переодевшись в красноармейскую форму, ходил он через фронт и рассказал мне много интересного: солдаты за Сталина драться не хотели, но боялись немецкого плена, общей мечтой было, прогнав из России немцев, перебить и сталинцев и коммунистов, установить в стране свободный политический режим, а главное — уничтожить колхозы. Познакомил он меня также со своим товарищем, бывшим военнопленным по имени Миша[569]. Миша был парень лет двадцати шести, очень красивый и интеллигентный. Родители его были раскулачены и сосланы в Сибирь. Он несколько раз поступал в высшие технические училища и блестяще учился, но всякий раз как только выяснялось, кто были его родители, его выгоняли. Миша со слезами на глазах говорил, что ни за что не пошел бы воевать вместе с немцами, если бы видел хоть малейшую возможность жить в России для себя и для десятков миллионов других.

Мы с грустью попрощались друг с другом, и я с завистью смотрел на уезжавших в легких санках друзей. Мне тоже было бы приятней быть на фронте и честно воевать, но судьба моя сложилась иначе. Я встретился с Ш.[570] в апреле 1945 года в Хойберге[571], куда он прибыл немного раньше меня. Ш. был уже майором и имел много орденов. Он был убит в начале мая советскими парашютистами в Чехии. Миша погиб в 1943 году при отступлении власовской армии.

Агенты все без исключения были добровольцы и могли в любой момент отказаться от работы, причем в этом случае им обеспечивали хорошие места в тылу. Исключение составляли только агенты, отказавшиеся от работы в последнюю минуту, т. е. получившие задание и не выполнившие его. Таких отправляли до конца войны в специальные лагеря около Кёнигсберга, которые назывались «лагерями для знающих секретные вещи» и в которых с заключенными очень хорошо обращались: получали они военный паек, много папирос, и при лагере имелась хорошая библиотека; жили заключенные по три-четыре человека в одной комнате и имели возможность гулять в саду, который, правда, был разделен по квадратам высоким забором. Самоубийства в этих лагерях были редким явлением. Довольно часто в них попадали и немцы. В 1945 году всех заключенных успели выпустить на свободу до приезда гестаповцев, желавших во что бы то ни стало расстрелять последних при приближении советских войск.