Пилигримы - Шведов Сергей Владимирович - Страница 62

Коннетабль Манасия де Роже был поражен наглостью Герхарда, проникшего в его охраняемый сержантами шатер среди ночи. Похоже, этому человеку собственная жизнь оказалась в тягость, иначе чем еще объяснить его настойчивое стремление, закончить жизнь в пасти льва.

– Должен сказать, Манасия, что ты льстишь самому себе, сравнение с шакалом подошло бы тебе больше, – усмехнулся Герхард, присаживаясь к столику искусной сирийской работы. Коннетабль Иерусалима, даже отправляясь в поход, не хотел отказываться от милых его сердцу вещей. Привычка, которую франки, переняли у беков и эмиров Востока, для которых кочевая жизнь была привычней оседлой. Для того чтобы перевезти все эти предметы роскоши из Иерусалима к стенам Дамаска, потребовался целый обоз. Но, похоже, Манасия был настолько богат, что его не смущали расходы. Тогда тем более странным выглядело его нежелание оплачивать давно проделанную работу.

– Ты забываешься, шевалье, – приподнялся на локте Манасия.

– Это у тебя короткая память, коннетабль, – нахмурился Герхард. – Ты мне должен пять тысяч денариев.

Все-таки шевалье де Роже был мелковат для той должности, которую получил волею судьбы и королевы Мелисинды. Любой другой человек, достигший его положения, уже выложил бы деньги на стол, а не зыркал глазами по сторонам в поисках оружия. И уж тем более не напрягал бы голос, призывая на свою голову если не гнев божий, то, во всяком случае, верную смерть от удара ножом.

– Не надо тревожить сержантов, коннетабль, – вежливо попросил Герхард, – они помешают нашему дружескому разговору.

– Тебе следовало бы обратиться ко мне в Иерусалиме, шевалье, – обиженно пробубнил Манасия.

– Обстоятельство помешали мне сделать это, – печально вздохнул Лаваль. – Но ничего еще не потеряно, дорогой друг. Мы сведем с тобой счеты в другой раз.

– Ты это к чему? – насторожился Роже.

– Зачем вы пошли войной на Дамаск, ведь это же безумие! Неужели в Иерусалиме не нашлось человека, который объяснил бы коронованным ослам всю пагубность этой затеи.

– Наши бароны протестовали, но Людовик и Конрад были непреклонны.

– А как же Мелисинда?

– Ей невыгодно ссориться с крестоносцами. Когда королеве намекнули, что иерусалимское ополчение готов вести на Дамаск ее сын Болдуин, она тут же приказала нам седлать коней. Патриарх Антиохийский просил ассамблею выслушать представителей Триполи, Антиохии и Эдессы, но их даже не пустили в зал. Среди французских баронов прошел слух, что люди Раймунда Триполийского отравили Альфонса-Иордана. И хотя епископ Лангрский заявил, что граф Тулузский умер от удара, это не изменило общего настроения. Даже магистр тамплиеров не сумел переубедить королей.

– Прискорбно, – вздохнул Герхард. – Выходит, единственным человеком, способным оградить нас от джихада, являешься ты, коннетабль.

– Ты меня перепутал с багдадским халифом, шевалье.

– Нет, Манасия, я никогда не ошибаюсь с выбором. Хотя не думаю, что халиф аль-Муктафи отказал бы мне в пустячной просьбе, тем более за столь солидную сумму в двести тысяч денариев. Халифу нужны деньги для войны с сельджукским султаном. Он спит и видит Багдадский халифат во всем его блеске и славе. А разве тебе Манасия не нужны средства на роскошную и безбедную жизнь?

– Ты сумасшедший, – зло выдохнул Манасия.

– В данном случае речь идет не обо мне, а о атабеке Дамаска Унаре. Старый сельджук удивительно добрый человек. Он готов заплатить двести тысяч денариев тому мудрецу, который уговорит крестоносцев отойти от западной стены и обратить свои взоры на восточную. В конце концов, это не бог весть какая услуга. Конрад и Людовик плохо знают местность. Им невдомек, что они уже взяли город, осталось только в него войти через пролом в обветшавшей стене. Но ты, Манасия, им этого не скажешь. Ты сделаешь все, чтобы надутые гусаки из Европы покинули Палестину с великим срамом и не путались под ногами у разумных людей.

– Если промолчу я, то глаза Конраду и Людовику откроет кто-нибудь из иерусалимских баронов, – поморщился коннетабль.

– С умными надо делиться, Манасия. Я же с тобой делюсь. Двести мешков с золотыми монетами уже находятся в твоем обозе, дорогой друг. Твои сержанты любезно согласились постеречь мои телеги, хотя я им не сказал, насколько ценен доставленный мною груз.

– А если я откажусь?

– Я скажу Людовику, что ты предатель, коннетабль де Роже. И что ты уже получил плату от старого Унара. Тебя повесят в назидание другим, а двести тысяч денариев французы и алеманы поделят между собой.

– Ты загнал меня в угол, Герхард!

– Нет, Манасия, ты сам туда забежал.

Филипп де Руси возглавлял дозор из ста шевалье и сержантов, которые магистр тамплиеров де Кроон, спешивший к Дамаску, выслал вперед. До города было уже рукой подать, когда Олекса Хабар, видевший в темноте не хуже чем днем, указал на странные силуэты, смутно различимые при лунном свете. Осторожный Филипп приказал людям спешиться, а сам в сопровождении Хабара, Глеба Гаста и двух оруженосцев Луи де Лузарша и Венцелина де Раш-Гийома проехал вперед и затаился за валом. Колонна турков состояла из тысяч конников, хотя подсчитать их точное количество не представлялось возможным. Шли они к Дамаску, в этом у Филиппа не было никаких сомнений. Поразило его другое, сельджуки подходили к городу с запада, рискуя уткнуться в армию крестоносцев, превосходившую их числом. Возможно, они рассчитывали на внезапность ночного нападения, но нужно быть совсем уж ротозеем, чтобы не заметить приближения такого количества воинов. И Людовик, и Конрад, и коннетабль Манасия де Роже были слишком опытными полководцами, чтобы не обезопасить свой стан дальними дозорами, контролирующими всю округу. И, тем не менее, турки уверенно продвигались вперед, не очень заботясь о соблюдении тишины, столь необходимой для успешной ночной атаки. Один из сельджуков приостановил коня, чтобы справить нужду, чем немедленно воспользовались Глеб Гаст и Олекса Хабар. Беспечный наездник даже не вскрикнул, когда его сняли с лошади и на руках перенесли за вал. Зато здесь он хоть и не сразу, но разговорился. Филипп, хорошо знавший турецкий язык, был потрясен откровениями пленника. Оказывается, арьергард армии Нуреддина, в двадцать тысяч туркменов и курдов, вели к Дамаску бек Айюб и его сын Салахаддин. Основные силы сельджуков во главе с беками Ширкухом, братом Айюба, и Сартаком отстали на несколько дней пути. Перед арьергардом была поставлена задача, войти в город с западной стороны и усилить гарнизон Дамаска.

– Ты уверен, что именно с западной? – спросил удивленный Филипп.

Однако сельджук стоял на своем, даже когда его переправили к магистру де Краону. Благородный Робер удивился ответам пленного не меньше, чем Филипп. За спиной у магистра находилось пятьсот рыцарей-тамплиеров почти тысяча орденских сержантов и две сотни рыцарей из Антиохии и Триполи, решивших на свой страх и риск поучаствовать в походе, затеянном европейскими королями. Было бы опрометчивым атаковать туркменов и курдов Айюба на уставших после долгого перехода конях, но перекрыть им пути отхода, тамплиеры конечно могли. Магистр приказал своим людям сворачивать шатры и немедленно строиться в колонну. Что и было выполнено с похвальной быстротой. Почти две тысячи тяжеловооруженных всадников двинулись по следам сельджуков к древнему городу, очертания которого уже вот-вот должны были проступить через предутреннюю дымку.

– Почему молчат сигнальные трубы? – раздраженно воскликнул магистр. – Неужели они не видят приближающихся туркменов?

Увы, на обширной равнине перед городом, которая должна была всколыхнуться человеческой массой, не происходило практически ничего. Двадцать тысяч сельджуков бека Айюба беспрепятственно прошли к стенам Дамаска.

– Они входят в город через открытые ворота, – сообщил магистру лейтенант тамплиеров, вернувшийся из дозора.

– А где крестоносцы? – растерянно спросил Кроон. – Где их лагерь?