Рожденная в огне - Робертс Нора - Страница 3

– Знаешь, о чем я подумала, па?

– Скажи.

– Если удастся продать еще несколько работ, совсем немного, я смогу соорудить новую печь. Хочу работать с цветным стеклом, понимаешь? Со второй печью получится больше плавок. Я узнавала, огнеупорный кирпич сейчас не так уж дорог. Денег потребуется около двухсот фунтов, я подсчитала.

– У меня кое-что отложено на черный день.

– Нет, па! На этот раз нет! – Она произнесла это очень решительно. – Спасибо за предложение, но теперь я справлюсь сама.

Он внезапно обиделся и, ворча, занялся своей трубкой. Потом пробурчал:

– Для чего же тогда отец, хотел бы я знать, если не для помощи своим детям? У тебя никогда не водилось роскошных платьев или всяких там блестящих побрякушек. Но уж если ты захотела приобрести кирпич, он у тебя будет!

– Да, будет. Но на мои собственные деньги. Достаточно вкладывать в меня. Я должна купить его сама. Для меня ценнее сейчас не деньги, а твоя вера.

– Ты и так уже отплатила мне с избытком. – Он откинулся на спинку сиденья, чуть-чуть опустил боковое стекло кабины – так, что ветер начал с причудливым свистом врываться в нее, и раскурил наконец трубку. – Я настоящий богатей, Мегги. У меня две отменные дочери, каждая из которых истинное сокровище. Что еще человеку надо? А в придачу – крепкий, солидный дом и друзья, на которых я всегда могу рассчитывать.

Она не могла не заметить, что в перечень не была включена ее мать.

– И всегда горшок с золотом на кончике радуги, как ты любишь говорить, – добавила Мегги.

– Всегда, – подтвердил он и снова погрузился в молчание.

Они ехали сейчас мимо старых каменных хижин без крыш, давно заброшенных, стоящих по краям серо-зеленых полей, уходящих куда-то в бесконечность и немыслимо красивых в тусклом свете умирающего дня. Вот и церковь, совсем целая, уже столько лет противостоящая ветрам с океана, огражденная лишь несколькими согнутыми деревьями с голыми ветвями.

От такой картины веяло печалью и сиротством, но Тому Конкеннану нравился этот пейзаж. Он ощущал в нем красоту и притягательную силу, хотя вообще-то не разделял стремления своей дочери к одиночеству. Однако он хорошо понимал прелесть этой пустынной местности, над которой низко нависло небо и где редко когда встретишь человека.

Сквозь щель в окне со свистом врывался холодный воздух, в котором Том Конкеннан различал запахи моря. Когда-то он мечтал пересечь его. Когда-то он мечтал об очень многих вещах. Да, он всегда хотел обрести свой горшок с золотом, хотя прекрасно понимал, что удача вряд ли улыбнется ему. Он был фермером по рождению, а не по желанию. Сейчас у него осталось лишь несколько акров земли, на которых его дочь Брианна успешно выращивала овощи и цветы, что лишний раз напоминало ему о собственных былых неудачах.

"Слишком много намерений, замыслов», – подумал он с новым глубоким вздохом, вырвавшимся из груди. Его жена Мейв совершенно права. В его голове всегда было полно разнообразных планов, но ему не хватало ни здравого смысла, ни простого везения для их осуществления…

Они миновали еще одно скопление домов и отдельно стоящее здание, владелец которого хвастался, что это последняя пивная по пути к Нью-Йорку. Том взбодрился от ее вида и, как всегда, не удержался от дежурной шутки:

– Не сплавать ли нам в Нью-Йорк, Мегги, за следующей кружечкой пива?

– Только с условием, что плачу я! – привычно ответила она.

Он хмыкнул. И тут же его веселость сменилась молчаливой сосредоточенностью, когда Мегги остановила грузовик там, где заканчивалась дорога и начинались трава и скалы да вспененный ветром океан, простиравшийся до самой Америки.

Они шагнули в яростный шум ветра и волн, бьющихся о черные скалы. Некоторое время стояли, держась за руки, покачиваясь под напором ветра, словно пьяные, потом, рассмеявшись, двинулись вперед.

– Полное сумасшествие – отправиться на прогулку в такой день, – смеясь, сказала Мегги.

– Зато какое приятное сумасшествие. Чувствуешь, что за воздух? Попробуй на ощупь! Ветер хочет сдуть нас отсюда прямо в город Дублин. Помнишь нашу поездку туда?

– Да, мы там видели фокусника, он жонглировал цветными шариками. Мне так понравилось, что ты сам начал учиться этому.

Он шумно расхохотался, вторя волнам.

– Ох, сколько яблок я побил, пока не научился!

– Зато у нас все время были яблочные пироги и свежий сок.

– А я вообразил, что смогу этим заработать фунт или два на ярмарке в Голуэе, когда туда поехали.

– И потратил все до последнего пенса на подарки для меня и Брианны.

Она заметила, что краска вернулась на его щеки, глаза вновь задорно заблестели. С удовольствием она шагала рядом с ним по спутанной траве под пронизывающим ветром.

И вот они стоят у кромки могучего Атлантического, чьи воинственные волны без устали бьются о непроницаемые скалы. Ударяют и отбрасываются вновь и вновь, оставляя десятки водопадов, низвергающихся из каменных расщелин. Над ними вьются и кричат чайки, кричат и вьются, их крики вторят грохоту волн, эхом отражаются от них.

Высоко вздымаются белые, как снег, водяные валы, у основания кристально прозрачные, когда рассыпаются на мириады брызг в морозном воздухе. Ни единого судна не видно сейчас на поверхности океана, только белые шапки бурунов.

Мегги вдруг поняла: отец так часто наведывается сюда скорее всего из-за того, что противоборство воды и камня напоминает ему непрекращающуюся битву, похожую на ту, что постоянно происходила и происходит в их отношениях с матерью. Да, их семейный союз – бесконечная война характеров, постоянная горечь и злость от ее попреков, давящих ему на сердце, изматывающих, опустошающих душу.

– Почему ты не расстанешься с ней, па? – вдруг спросила Мегги.

– Что?

Он с трудом оторвался от зрелища, развернувшегося перед ним, – от свинцово-белого океана и такого же неба.

– Почему ты до сих пор с ней? – с упреком повторила Мегги. – Брианна и я уже вполне взрослые. Зачем жить вместе, если вы оба так несчастны?

– Она ведь моя жена, – просто ответил он.

– Разве это ответ? – горячо возразила Мегги. – Неужели нет выхода? Между вами ведь ни любви, ни привязанности, если уж говорить правду. Она превратила твою жизнь в ад. И так длится давным-давно, сколько я себя помню.

– Ты чересчур жестока к ней…

Отношения с Мегги, подумалось ему, тоже ложатся немалым бременем на его плечи. При такой любви к своему ребенку он всегда был беспомощен. Ни в чем не смел ей отказать, не мог умерить ее неистовую, выходящую за все дозволенные границы любовь к нему. Любовь, которая, он хорошо понимал это, не оставляла даже самой малой возможности для того, чтобы понять боль и разочарование женщины, давшей ей жизнь.

Он снова заговорил.

– В том, что происходит между твоей матерью и мною, я виноват не меньше, чем она. Брак – тонкая штука, Мегги, ты должна знать это. Он, как бы это сказать, равновесие между двумя сердцами, двумя надеждами и ожиданиями. Порой ноша становится слишком тяжела для одного из супругов, но второй не может помочь нести ее. Всякое бывает… Поймешь, когда сама выйдешь замуж.

– Я никогда не сделаю этого! – твердо сказала она, и слова ее прозвучали как клятва перед Богом. – Никогда не позволю никому сделать меня несчастной!

– Не говори так. Не смей так говорить. – В его словах ощущалось серьезное беспокойство, он сильно сжал ей руку. – Нет ничего более ценного, чем супружество и семья. Ничего в целом свете!

– Тогда почему оно похоже на тюрьму?

– Так не должно быть. Нет! – Он снова почувствовал слабость во всем теле и холод, который пробрал его до костей. – Я понимаю, мы с твоей матерью не были хорошим примером того, о чем я сказал. Остается только сожалеть об этом. Больше, чем могу выразить. Но я знаю и другое. Поверь мне, моя девочка. Если любишь, любишь по-настоящему, такое безграничное счастье ожидает тебя, как в раю! Это так.

Она уткнулась лицом в его куртку, с наслаждением и облегчением вдыхая знакомые запахи. Она не могла, не хотела говорить ему сейчас, что уже многие годы пребывает в уверенности: ни о каком счастье для него нет и не было речи, и он никогда не решился бы на свое добровольное тюремное заключение, если бы не она.