Белая сорока - Лускач Рудольф Рудольфович - Страница 2

Рудольф Лускач так и не успел осуществить свою мечту — снова побывать в Карелии. Он долго, тяжело болел и скончался в Праге в 1969 году. Осталась память о замечательном патриоте-интернационалисте, щедро отдававшем свои знания, опыт, талант советским людям на одном из самых трудных этапов их жизни и труда. Остались его книги, исполненные искренней любви к первой в мире стране социализма. Издание первой из них на русском языке — еще одно свидетельство дружбы, которая навеки связывает советский и чехословацкий народы в их совместном пути к коммунизму.

Всеволод ИВАНОВ

1

Все началось совершенно безобидно.

Меня навестил в Ленинграде мой знакомый — Филипп Филиппович Курилов. Был он какой-то маленький, завалящий, на короткой шее носил непомерно большую голову. Несмотря на внешнюю непривлекательность, он чем-то располагал к себе. Его несимпатичное лицо иногда оживлялось улыбкой, умные глаза под черными бровями искрились, как будто бы говорили о том, что он все видит, все замечает и ничего от него не укроется.

Отняв в росте, природа наградила его голосом, могучим и в то же время нежным, как голос певца, исполняющего речитатив.

Еще в коридоре он заговорил так, что зазвенели подвески на люстре и мой охотничий пес — сеттер Норд недовольно заворчал.

Курилов не мог долго задерживаться — через полчаса нужно на работу. Он пришел позвать меня поохотиться на зайцев. Сказал:

— Не звал бы вас, если бы речь шла о пустяках. Но гляньте-ка, вот письмо, — получил не от кого-нибудь, а от самого лесничего Богданова. Так… Тут поздравления, кое-что еще в том же духе и вот: «Зайцев нынче необычно много да и лисиц, больше, чем обычно. Приезжайте-ка, да возьмите с собой порядочных охотников. Не пожалеете. Ручаюсь, зайцев и на двух телегах не увезем…»

Филипп Филиппович на мгновение замолчал, желая убедиться, какое впечатление произвели на меня его слова, затем продолжал:

— Две телеги зайцев, это чего-нибудь стоит, а? Еще бы!

Одним словом, договорились ехать в Лобановское лесничество, где нас ждут две телеги зайцев…

Через неделю, в последнюю субботу ноября, вес участники редкостной охоты на зайцев сошлись на вокзале. Нас было четверо. С Куриловым пришли его друзья — бухгалтер ленинградского завода «Электросила» Преворов и кинорежиссер Суржин. Преворов носил такие очки, что глаза за ними казались совиными. Однако это ему, как охотнику, не мешало. Суржин своим ростом превосходил всех нас по крайней мере на две головы.

В поезде пассажиры с любопытством оглядывали нас и спрашивали, куда мы направляемся.

— На медведей, — заявил своим нежным голосом Филипп Филиппович, после чего в вагоне сразу же наступила тишина.

— Вы сказали на медведя или на медведей? — почтительно переспросил кто-то.

— Простите, но, по-моему, я сказал вполне отчетливо: на медведей, — ответил Курилов и вполне серьезно добавил: — Рассчитываем не меньше чем на четырех косолапых. Нынче больно уж их много… На каждого придется по одному.

— Ай да молодцы! — уважительно сказала пожилая женщина и посоветовала: — Только лучше стреляйте. С медведями шутки плохи. У сестры нетель разорвали, у брата улья изрядно попортили, а крестница так их испугалась, что с тех пор заикается.

— Хуже всего старые медведи, — поддержал другой пассажир. — У меня свояк — охотник, уж он это знает.

— Совершенно верно, — авторитетно, словно читая лекцию, начал Курилов своим звучным голосом. — Это все равно как со старыми людьми: они становятся нервными, потому что от ревматизма ломит кости, мучит бессонница — хуже нет. Обычно медведь впадает в спячку на всю зиму, некоторым «старикам» в берлоге не лежится — сон не идет, вот они и бродят по лесу. Одним воздухом, как известно, сыт не будешь. Летом медведь лакомится травами, корешками, лесными дарами, овсом, словом, всем, что ему приготовили щедрая природа или люди. Чтобы разнообразить меню, поймает какую-нибудь зверюшку или рыбку. Зимой пировать негде, нужда и заставляет стать настоящим хищником. А поскольку, подобно всякому старику, он утрачивает ловкость, то чаще всего нападает на домашний скот — ведь это куда более легкая добыча, чем быстрый лось или олень…

Поезд мчался заснеженными лесами, метель била в окна вагона. Но нам было тепло, хотелось подремать, я заснул и спал до тех пор, пока Курилов не растормошил:

— Вставай, пора, скоро будем на месте.

Я быстро протер глаза, мы собрали вещи и простились с пассажирами.

На платформе маленькой станции намело столько снегу, что мы сразу же провалились по колено. Железнодорожники нам сказали:

— Ничего себе вы погодку привезли из Питера, охотнички. Куда вас черти несут в такую метель?

— Именно к вам, чтобы веселее было, — сказал Преворов и закашлялся, потому что в эту минуту снег залепил ему рот.

Нас никто не встречал.

Преворов предложил отправиться пешком. Курилов махнул рукой:

— Это почти десять километров топать в такую погоду с нашим-то снаряжением? Нет, милый. Разве только ты хочешь потренироваться перед десятиборьем… Пойду спрошу начальника станции, авось он поможет.

Все оказалось значительно проще, чем мы думали. Над нами сжалился руководитель ближайшего совхоза и послал сани, запряженные парой добрых коней.

Возница в барашковой шапке и с кнутом, подкрутив усы, уверенно сказал:

— Кони отдохнули, только сядете и не заметите, как долетим до места.

Его предсказанию, однако, не суждено было сбыться.

Ветер свистел в ушах, снег залеплял лицо. Возница что-то выкрикивал, лошади фыркали и не хотели двигаться вперед. В завывании метели я не слышал, что кричал возница, но по интонациям его голоса догадывался, что вряд ли это были самые нежные слова. Только я хотел его об этом спросить, как кони рванули, отчаянно заржали и стремглав понеслись.

Это было так неожиданно, что я упал, ударившись головой в Суржина, который сидел за мною; удивительно, что он еще не выпал из саней. Этого, увы, не избежал возница. Он вылетел в снег, кони помчались дальше, и сквозь шум метели за нами были едва слышны его отчаянные крики.

Первым опомнился Преворов. Он вскочил, но тут же уронил вожжи, которые, к счастью, запутались на козлах. Злость придала мне отваги: единым взмахом я перескочил на козлы, крикнул, чтобы никто не поднимался и, схватив вожжи, закричал во весь голоса «…Тп-рр… Стой… Эх, черти!» Все было напрасно. Тогда я уперся ногами в передок саней, отогнулся, сколько мог, назад и со всей силой натянул вожжи. Лошади зафыркали и постепенно замедлили бег. Тут на помощь пришли друзья, и объединенными усилиями нам, наконец, удалось остановить разгоряченных коней.

Никто не мог понять причины этой сумасшедшей езды. Развернулись и поехали обратно. Издалека долетали отчаянные крики возницы, и когда мы с ним встретились, он ругался, хоть уши затыкай, и грозил кому-то кулаком.

— Черт-те знает что, такого еще не бывало! Какой-то дьявол на нас порчу напустил…

— Верите в нечистую силу? — смеялся Курилов, глядя на ругающегося возницу.

— Какой-нибудь хищник? — гадал Суржин.

— Тогда бы мы его должны были видеть, — возразил Преворов.

— И ты еще считаешь себя охотником, — с усмешкой сказал Суржин. — Пора бы знать, что у зверей нюх куда тоньше, чем у тебя…

— Остается только выяснить, какие хищники здесь водятся. Узнаем у лесничего, — сказал я.

Возница занял свое место на козлах, и через полчаса мы, наконец, добрались до дома лесничего, залитого электрическим светом. На пороге нас встретил лесничий Юрий Васильевич Богданов, пышущий здоровьем мужчина, гладко выбритый, с выразительно очерченным ртом. Приветливо улыбаясь, он искренне извинялся:

— Мне стыдно, что я вам не выехал навстречу, но мне это никак не удалось. Как в сказке, лошади ни за что не дали себя запрячь.

— Зато наши неслись наперегонки с ветром, — заметил Курилов и поинтересовался, почему его лошади оказались столь непослушными.