Никогда не люби незнакомца - Роббинс Гарольд "Френсис Кейн" - Страница 14

Посреди обеда я попросил у брата Бернарда разрешения уйти из-за стола. Наверное, он понимал, что со мной происходит, и поэтому отпустил.

Я вышел во двор. В этом дворе я бегал, играл, стоял в колонне перед звонком на занятия. Во дворе было пусто, но внезапно я услышал голоса детей. Перед моим мысленным взором они бежали играть в мяч или перетягивать канат, оставив книги на партах. Я взглянул на колокольню церкви Святой Терезы, словно ожидая услышать звон колоколов.

Рядом показалась тень. Я опустил голову и увидел брата Бернарда.

— Растерялся, Фрэнсис? — Это было скорее заявление, чем вопрос. Я кивнул.

— Понимаю. Я много лет наблюдал за тобой, еще с тех пор, как ты был малышом. Помню твои первые шаги, смешное выражение лица, когда ты упал и попытался встать. Ты никогда не плакал, Фрэнсис. Только упрямо поджимал губы и опять вставал. Я помню, как ты болел. Я старался объяснить тебе жизнь. На моих глазах происходило чудесное превращение ребенка в красивого и сильного парня, и я гордился тобой. Я пытался быть тебе матерью и отцом — старался смягчать разочарование от жизни, помогать высоко держать голову, не падать духом в трудную минуту. Я знал тебя лучше всех, лучше самого тебя. Но существуют определенные вещи, которые я не мог тебе объяснить, которые ты должен был узнать сам. Я наблюдал за тобой. Я видел, как они образуют взрослые морщинки в уголках твоего рта, бросают тени на глаза. Здесь я, к сожалению, ничем не мог тебе помочь. Оставалось лишь надеяться, что у тебя все будет в порядке, что эти вещи не причинят тебе большого вреда. Тем не менее, меня никогда не покидало ощущение, что я мог бы дать тебе значительно больше.

— О нет, брат Бернард! Вы всегда чудесно ко мне относились. Я никогда не смогу отблагодарить вас за то, что вы сделали.

— Не меня ты должен благодарить, Фрэнсис, а церковь, — улыбнулся брат Бернард. — Мы научили тебя здесь многому хорошему, но больше тебе приходилось учиться за этими стенами, Фрэнсис. — Он показал рукой на улицу. — Мы живем здесь тихо и спокойно и постепенно отвыкаем от борьбы. В этих стенах мы можем помогать тебе не сходить с истинного пути, но когда ты уйдешь... Кто там сможет помочь тебе? Кто приютит и защитит от людской глупости? Нет, Фрэнсис, боюсь, мы многое упустили. Мы сами должны учиться жизни за этими стенами с вами вместе. — Он достал платок и высморкался. — Ну ладно, хватит хныкать! Фрэнсис, ты попрощался с отцом Куинном, старшей сестрой и учительницей? Мы будем скучать по тебе.

— Я тоже буду скучать, сэр. Мы попрощались утром.

— Молодец! — Мы направились к зданию. — Мы еще увидимся перед твоим отъездом. — И он вошел в приют.

— Брат Бернард! — позвал я.

— Что, сын мой?

— Быть евреем это смертный грех? — выпалил я. Его лицо смягчилось.

— Нет, сын мой, — медленно и спокойно ответил брат Бернард. — Многие из нас забывают, что Иисус был евреем.

— Но брат Бернард, если я еврей, я не смогу приходить в церковь, не смогу исповедоваться, просить отпущения грехов, а после смерти буду гореть в аду.

Он подошел ко мне и взял за руку.

— Фрэнсис, — очень тихо сказал брат Бернард, — как бы нам не хотелось думать, что небеса принадлежат католикам, это не так. На небесах рады всем хорошим людям, независимо от веры, к которой они принадлежат. Мне очень хочется думать, что рай открыт для всего человечества. Будь хорошим человеком, Фрэнсис, люби своих ближних, твори добро и можешь не бояться ада. — Брат Бернард улыбнулся. — Понял, сын мой?

— Да, сэр. Кажется, понял.

— Ну и хорошо! Сейчас мне нужно идти. Обед, наверное, уже заканчивается. — Он взъерошил мои волосы и скрылся в здании.

Изо всех дверей во двор повалили дети.

Я решил войти в приют через спортзал. Несколько парней, среди которых был и Пит Санперо, играли в баскетбол.

Я захотел попрощаться с ним и предложить забыть старые обиды.

Увидев меня, они перестали играть. Я сразу почувствовал что-то неладное, и по спине забегали мурашки, но я уже давно научился не выдавать своих чувств. Я подошел к Питу и протянул руку.

— Давай все забудем. Пит.

Он не сводил взгляда с моего лица, не обращая внимания на протянутую руку.

— Конечно, давай, — согласился он и заехал мне прямо в челюсть.

Какой-то парень подставил ногу, и я полетел на пол. Меня схватили несколько рук, да так крепко, что я даже не мог пошевельнуться. Сначала, правда, я так удивился, что и не помышлял о защите. Пит Санперо склонился надо мной.

— Сукин сын, еврей, — прорычал он. — Пробрался в нашу школу, не сказав никому ни слова! — Он больно пнул меня в бок, затем нагнулся и ударил в лицо.

Мне удалось освободить одну руку и ухватить его за рубашку. Он отпрянул и в то же время вновь ударил меня. Я повис на Санперо, и вставая, он поднял и меня. Освободив вторую руку, я вцепился ему в горло. Пит отлетел к стене. Остальные парни принялись колотить меня сзади по спине и шее, но я не обращал на них ни малейшего внимания. Впервые в жизни я дрался, забыв в ярости обо всем на свете. Сначала я сдавил ему горюю, потом принялся методично бить головой о стенку. Пит колотил меня в живот. Из носа и рта у меня потекла кровь. Остальные навалились сзади, и мы покатились по полу. Послышался треск разрываемого пиджака и рубашки, но мне было наплевать. Единственное, что я хотел — это убить Питера Санперо. Сейчас я уже бил его головой о цементный пол. Неожиданно меня схватили за плечи сильные руки и оттащили от Пита. Наступила тишина. Меня крепко держал брат Бернард. Пит продолжал лежать на полу.

— Кто все это начал? — строго спросил брат Бернард.

Его глаза гневно сверкнули.

— Питер сказал, что пришло время преподать урок этому вонючему еврею, — выпалил один из парней и тут же прикусил язык.

Не отпуская меня, брат Бернард сказал:

— Идите все к себе. — Затем он повернулся к Санперо. — Чтобы больше я тебя здесь не видел. Этот зал только для воспитанников приюта.

Он держал меня за плечо, пока они выходили. Когда мы остались одни, он отпустил меня и нежно посмотрел в лицо.

— Не обижайся на них, Фрэнсис. Им еще многому предстоит научиться.

Я молча смотрел на него и тяжело дышал. Сильно ныл бок, из носа капала кровь.

— Пойди умойся, — мягко сказал брат Бернард. — Тебя ждет дядя. К сожалению, ты уже сложил вещи, так что тебе не во что переодеться.

Я зашел в уборную и умылся. Брат Бернард стоял рядом и держал в руке бумажное полотенце. Мы молча поднялись в его кабинет.

Там уже сидел дядя с женщиной, наверное, моей тетей. Вероятно, я представлял из себя ужасную картину — весь пиджак и рубашка изорваны в клочья и перепачканы кровью. Лицо женщины побледнело.

Когда я направился к ним, резко закололо в боку и груди, в ушах зазвенело. Мне показалось, что я падаю, а вокруг вращаются лица: брат Бернард, дядя, тетя. Пит, Мартин, Реймонд, Джерри с отцом. Рут, сестра Анна, отец Куинн, Джимми Кеуф, Силк Феннелли, Джули.

Веки словно налились свинцом. Наконец после долгих усилий я открыл наполненные слезами глаза. Я лежал в какой-то белой комнате. Надо мной склонились дядя, тетя и брат Бернард. Краешком глаза я заметил медсестру, которая вышла из комнаты. Интересно, что делает медсестра в моей комнате? Я попытался открыть рот, но брат Бернард прижал палец к губам.

— Тише, мальчик. Ничего не говори. Ты в больнице Рузвельта. У тебя три сломанных ребра, так что лежи тихо.

Я опустил голову на подушку и посмотрел на стену. На календаре большими буквами было написано: «Первое сентября, 1925 года».

Так прошел мой последний день в приюте Святой Терезы.