Староста страны Советов: Калинин. Страницы жизни - Успенский Владимир Дмитриевич - Страница 37

Новая школа

Каждый отпуск Михаил Иванович проводил дома, в Верхней Троице, помогал матери по хозяйству. Старался угадать к покосу: и дни самые пригожие, и мужские руки особенно нужны. Если с ним был кто-нибудь из членов семьи и имелся багаж — отправлялись на машине. Но чаще Калинин уезжал один и добирался до деревни, как в прошлые молодые годы, это ему больше нравилось.

На железнодорожную станцию Кашин за ним присылали подводу, однако значительную часть тридцатикилометрового расстояния осиливал он пешком: шагал неторопливо, опираясь на палку. Дорога-то родная, тысячу раз исхоженная, изъезженная. Одного угля сколько по ней перевозил! Раньше как-то не очень замечал красоту прилегающей местности, а теперь любовался, восхищался окрестностями. Возраст, что ли, такой наступил: ближе, понятней стала природа, ее ни с чем не сравнимое очарование.

Струилась дорога среди просторных лугов, покрытых густым изумрудным ковром разнотравья. Тенистые непролазные заросли на болотинах и в низинах сменялись сухими борами, где теплый воздух насыщен был целебным ароматом смолы и хвои. За лесами речка Медведица, а там уж сухонькая старушка мать семенит навстречу, протягивая темные, продубленные работой руки. Выходят поздороваться соседи, справляются о здоровье.

В первый приезд после того, как стал главой центральной власти, "всесоюзным старостой", нелегко было Михаилу Ивановичу среди земляков. Народ со всей округи собрался посмотреть на чудо: Калинин — самый большой начальник! Расспросам не было конца. Сумлеваемся, мол, Михайло Иваныч, не обидела бы Советская власть мужика. Рабочие у вас на первом месте, а крестьяне словно бы на задворках. Оно, конечно, рабочие-то в городах, к руководству ближе…

Пришлось переубеждать их:

— Кто обидит? Мы никакого закона не примем, чтобы крестьянину во вред шел.

— Найдутся обидчики. Чужая боль — не своя.

— Кому не своя? Кому чужая? — удивился тогда Калинин. — Мне, что ли? У Советской власти две руки: одна рука — рабочие, другая — крестьяне. Какую ни тронь — одинаково дороги.

— Так уж и одинаково? При крайнем случае ты сам левую согласишься отдать, а правую пожалеешь…

— Верно, правая больше для дела приспособлена, — с улыбкой согласился Калинин, покоренный убедительным доводом. — А вот ноги равноценны, что та — что другая. На обе опора. Так и считайте.

Ну, вопросы — это ладно. Замучили тогда земляки просьбами. Иван Клюев на колени бросился у крыльца калининского дома, Христом-богом молил помочь. Отвез он зерно на мельницу, а мельница в ту пору сгорела, все восемнадцать пудов огонь слизнул, и остался Иван Трофимович с пятью детьми без единого зернышка… Очень обиделся тогда Калинин на Клюева: зачем на колени-то?! Не господин ему, не барин! Но как откажешь человеку при таком несчастье? Написал записку в Тверь, чтобы выдали Клюеву хлеба. А на следующих! день сразу трое с прошениями: у одного лошадь пала, другому покос далеко выделили, третьему лес нужен. Михаил Иванович подумал: надо кончать с этим, пока не поздно. Затеял долгий разговор с просителями, чтобы побольше собралось народа вокруг. Потом сказал во всеуслышанье:

— Дорогие земляки! Не могу, не имею права я по знакомству, по родству всякие поблажки делать. И в спорных вопросах разбираться не стану. Не на работе я здесь. Со всеми своими вопросами обращайтесь в волостной или уездный исполком. Если же будет какая неувязка или обида, тогда прошу в Москву, в мою приемную, как все, на общих правах. Это по справедливости будет?

— По справедливости, — согласились мужики. — Каждый со своим к тебе лезть не станем. А если обществу совет потребуется, тогда не откажись выслушать.

С той поры никаких личных просьб. Встречали Калинина в деревне, как всех других земляков, разве что поуважительнее. Вечерами приходили мужики поговорить о жизни, о городских новостях. Но без застолья: хмельного Михаил Иванович в рот не брал и другим не советовал. Старики и ровесники звали его как и прежде — Михайло или Калиныч, кто помоложе — обращался по имени-отчеству.

В Верхней Троице забывал он на какое-то время о своих высоких должностях, отдыхал и душой, и телом. Особенно на покосах. Конечно, в ряд с крестьянами-косарями уже не становился: годы не те, силенок меньше, уставал быстро. Зато имелся у него особый навык, приобретенный на заводах, он "понимал" металл. Лучше всех отбивал косы. Да что там косы, мог починить сломавшуюся жнейку или швейную машинку. За этим к нему обращались, как и в прошлые годы, и он не отказывался.

Любил Михаил Иванович, поднявшись с первыми петухами, пойти на росистый луг или в темный, тихий еще лес. Вот и на этот раз, отдохнув с дороги, ранехонько отправился он встретить рассвет. Знакомая тропа едва угадывалась в густой траве. Возле реки и в непролетной чаще возле ручья начали утренний концерт соловьи. Пели все громче, все заливистей, стремясь перещеголять друг друга. К ним присоединила свой звонкий голос варакушка. А вот и дрозд проснулся, оповестив об этом окрестность веселой руладой.

Быстро разгоралась заря, но было еще сумрачно. И вдруг из-за горизонта разом хлынул ослепляющий, золотой поток солнечного света, все мгновенно ожило, засияло, засверкало кругом. Широко распахнулся горизонт, открыв взгляду зеленые поля и луга, массивы хвойных лесов, белоствольные березняки. Постоянство, величественность и красота этого дорогого ему пейзажа всегда действовали на Михаила Ивановича успокаивающе, словно бы вливали в него новые силы.

Пора было возвращаться. Еще вчера условился Калинин о встрече с пожилым опытным плотником из соседней деревни Посады. Хотел посоветоваться с ним об одной своей задумке. В Верхней Троице имелась начальная школа. Помещалась она в старом доме. Ребят, желающих за-ниматься, становилось все больше, а помещение тесное. Девочки и мальчики постарше вынуждены были учиться в других селах, где были семилетки и девятилетки. Крестьяне поговаривали: хорошо бы в Верхней Троице семилетку открыть. А Михаил Иванович, вспоминая свое детство, учебу в селе Яковлевском, смотрел дальше. Не семилетка, а десятилетка нужна, с просторными классами и кабинетами, с хорошей библиотекой. Пусть молодежь из всех окрестных деревень получает среднее образование.

Дело трудное, требующее много хлопот, но исполнимое. И лес найдется, и рабочие руки. Но это потом. Сперва надо выбрать удобное место для школы. Пока об этой мечте знал только сам Михаил Иванович да крестьянин из деревни Посады: светлая голова и мастер на все руки.

Плотник, покуривая, ожидал Калинина у околицы. Одет был по-праздничному, в новой белой рубахе. В руке тетрадка и огрызок карандаша. Значит, набросал кое-какой план после вчерашней беседы с Михаилом Ивановичем. И заговорил первым:

— Мысля твоя, Калиныч, очень даже пригодная. У меня у самого трое внуков. Без школы нам никак не обойтись.

— Где ставить? — напомнил Михаил Иванович. — Какое предложение на люди выносить?

— Давай помозгуем. Я место наметил. По дороге в Тетьково, на опушке леса. Сухо там, ученикам привольно будет.

— Сухо, конечно, но от других деревень далековато, — засомневался Калинин. — А мы не только о Верхней Троице, о всей округе подумать должны.

— Верно, — плотник пощипал бороду, — о всех позаботиться надо.

— Давай ближе к Посадам, в сосновом бору?

— Идем посмотрим!

Отправились не спеша, прогуливаясь. Место действительно оказалось очень хорошим. Вокруг сосны, река совсем рядом.

— Одна беда, от большака в стороне. Дорогу придется прокладывать, — сказал плотник.

— А я считаю, что так даже лучше, — ответил Калинин. — Ребята могут бегать, играть без опаски, под колеса не попадут. А ответвление от большака сделаем, невелик конец. И яблонями дорогу обсадим. Представляешь себе: весной вся дорога в цвету!

— Лучше липами, — возразил плотник. — Ребятишки за яблоками полезут, все ветки пообломают. Да и среди взрослых найдутся охочие до яблочек-то.