Жатва - Герритсен Тесс - Страница 50

– Но я ее знаю! Я видел ее во сне!

Кубичев засмеялся:

– И ты, и любой озабоченный подросток. – Он сощурился, оглядывая разбросанные по полу фигуры. – Смотри, какой ты мне бардак устроил. Хорошо, если все пешки отыщутся. Ты фигуры разбросал, тебе их и собирать.

Яков не шевельнулся. Он смотрел на светловолосую женщину и вспоминал, как она ему улыбалась во сне.

Поняв, что мальчишка за фигурами не полезет, Кубичев выругался вполголоса и полез сам. Он ползал на четвереньках, вытаскивая шахматы из-под агрегатов своего дизельного хозяйства.

– Думаю, ты просто где-то видел ее лицо. Может, по телевизору. Или в журнале. А потом забыл. Вот она тебе и приснилась.

Кубичев вернул на доску ферзя и двух слонов, затем плюхнулся на стул. Его лицо раскраснелось, а бочкообразная грудь тяжело вздымалась.

– Знаешь, парень, мозг – загадочная штучка. – Механик постучал себе по макушке. – Особенно по части снов. Так перемешает реальность с выдумкой, что уже сам не знаешь где что. Мне тоже разные сны снятся. Например, сижу я за столом, а там – любая жратва, какую только душа пожелает. А потом просыпаюсь – и я по-прежнему на этом дерьмовом корабле.

Кубичев потянулся к журналу, вырвал страницу с Мишель Пфайффер и протянул Якову:

– Держи. Забирай.

Яков взял страницу, не сказав ни слова. Он лишь сжимал глянцевый лист и смотрел на красивое женское лицо.

– Нравится считать ее своей мамкой – валяй, никто не запрещает. Пацаны устраивают штучки и похуже. А теперь собери остальные фигуры… Эй! Яшка! Ты куда намылился?

Сжимая глянцевый журнальный лист, Яков опрометью бросился вон из дизельного ада.

На палубе он встал у перил, подставив лицо ветру. Ветер трепал лист, норовя смять. На женских губах, раскрытых в полуулыбке, появился излом.

Яков впился зубами в уголок листа и порвал журнальную страницу надвое. Этого было недостаточно. Совсем недостаточно. Мальчишка тяжело дышал. Где-то близко были слезы, но он не плакал. Яков молча снова и снова рвал журнальную страницу на все более мелкие куски. Он был похож на зверя, зубами разрывающего добычу. Ветер подхватывал бумажки и уносил в океан.

От большой страницы остался последний кусочек. Глаз. Ветер и пальцы Якова создали под глазом вмятину в форме звездочки. Она блестела на солнце, похожая на слезинку.

Яков выбросил и этот кусочек. Ветер тут же подхватил бумажку, и вскоре она исчезла в океанских волнах.

15

Он прикинул ее возраст. Где-то под пятьдесят. У нее было худощавое, высохшее лицо женщины, чей гормональный фон давным-давно успокоился, блеск молодости погас. По мнению Бернарда Кацки, это обстоятельство еще не лишало женщину привлекательности. Сексуальность – это не только сияние кожи и волос, но и острота языка, глубина глаз. Кацка встречал немало семидесятилетних женщин, которых никак не назовешь скучными, бесцветными старухами. К их числу относилась и его тетка Маргарет, остававшаяся старой девой. После смерти Энни они очень сблизились. Он с нетерпением ждал еженедельной встречи с Маргарет и их разговоров за чашкой кофе. Вероятно, это очень удивило бы его молодого коллегу Лундквиста. Тот придерживался традиционно мужских взглядов и считал: менопауза – финишная черта женщин, и те из них, кто ее пересек, не заслуживают его внимания. Мужчинам незачем тратить энергию и сперму на женщину, вышедшую из репродуктивного возраста. Неудивительно, что Лундквист обрадовался намерению Кацки побеседовать с Брендой Хейни. Он считал умение разговаривать с климактерическими и постклимактерическими дамами особым даром своего старшего коллеги. Во всем убойном отделе только Кацка обладал терпением и способностью их выслушивать.

Именно этим Кацка и занимался, вот уже пятнадцать минут смиренно внимая нелепым и чудовищным обвинениям, которые выдвигала Бренда Хейни. Следовать за ходом ее рассуждений было занятием нелегким. Женщина смешивала мистику с реальностью, ухитряясь в одной фразе собрать небесные послания и шприцы с морфином. Будь сама Бренда симпатичнее и добрее, Кацка даже подивился бы полету ее фантазии и парадоксальным суждениям. Увы, от голубых глаз Хейни не веяло теплом. Женщина была рассержена, а рассерженные люди не бывают привлекательными.

– Я об этом уже говорила в клинике. Обратилась прямо к мистеру Парру, их президенту. Он мне пообещал провести расследование, но прошло уже пять дней, и никаких результатов. Я звоню туда каждый день, и каждый день его секретарша мне говорит: «Расследование продолжается». Но сегодня я решила, что с меня хватит, и обратилась в полицию. Даже у вас от меня пытались отмахнуться. Направили к долговязому молодому парню. Какой мне смысл говорить с ним? Я верю в непосредственное обращение к высшим силам. Я постоянно обращаюсь к ним. Каждое утро, когда молюсь. А в данном случае высшая сила – это вы.

Кацка подавил улыбку.

– Мне ваша фамилия встречалась в газете, – продолжала Бренда. – В связи с тем мертвым доктором из Бейсайда.

– Вы имеете в виду доктора Леви?

– Да. Вот я и подумала: раз вы уже знаете, как обстоят дела в их больнице, с вами я и должна говорить.

Кацка едва не вздохнул, однако сумел удержаться. Люди типа Бренды сочтут это признаком усталости. Или, хуже того, скуки.

– Вы позволите взглянуть на письмо?

Бренда достала из сумочки сложенный лист. На нем была всего одна машинописная строчка: «Ваша тетя умерла не своей смертью. Друг».

– Оно было в конверте?

Бренда достала конверт, где стояли ее имя и фамилия, тоже отпечатанные на машинке. Заклеенный клапан конверта был надорван.

– Кто бы мог прислать вам это письмо? – спросил Кацка.

– Понятия не имею. Вероятно, одна из медсестер. Словом, человек, которому что-то известно.

– Вы говорили, что у вашей тети был рак в последней стадии. Она ведь могла умереть и естественным образом.

– Тогда зачем присылать мне письмо? Кто-то знает правду, но боится заявить о ней сам. Но этот человек хочет торжества правды. Я хочу того же.

– Где сейчас находится тело вашей тети?

– В морге «Сад успокоения». По-моему, клиника подозрительно быстро отправила туда ее тело.

– А кто принимал решение? Должно быть, кто-то из ваших общих родственников?

– Тетя перед смертью оставила распоряжение. Так мне сообщили в их больнице.

– Вы говорили с лечащими врачами вашей тети? Может, они смогли бы прояснить ситуацию?

– Я предпочитаю с ними не говорить.

– Почему?

– В этой ситуации они не вызывают у меня доверия.

– Понимаю.

Кацка все-таки вздохнул. Он вынул ручку, открыл записную книжку, нашел чистую страницу.

– Пожалуйста, назовите мне имена всех врачей, имевших отношение к вашей тете.

– Главным у них там доктор Колин Уэттиг. Но все решения принимал не он, а его ординатор. Вот за нее вам и стоит взяться.

– Ее имя?

– Доктор Ди Маттео.

– Эбигайл Ди Маттео? – удивленно переспросил Кацка, поднимая глаза на Бренду.

На лице Бренды заметно прибавилось недовольства.

– Вы ее знаете? – осторожно спросила Бренда.

– Приходилось говорить. Но совсем по другому вопросу.

– Надеюсь, ваше впечатление о ней не повлияет на расследование этого дела?

– Никоим образом.

– Вы уверены?

Бренда смерила его долгим взглядом. У кого-то такой взгляд наверняка вызвал бы раздражение. Кацка умел владеть собой и сейчас удивлялся, почему эта особа ему так неприятна.

Мимо стола прошел Лундквист, наградив шефа сочувственной улыбкой. Если бы не Кацка, ему пришлось бы самому говорить с Брендой. Парню было бы полезно поупражняться в вежливости и сдержанности. С этим у Лундквиста пока обстояло неважно.

– Мисс Хейни, я всегда стараюсь быть объективным, – заверил Кацка.

– Тогда повнимательнее присмотритесь к этой Ди Маттео.

– Но почему именно к ней?

– Потому что это она хотела смерти моей тети.

Обвинения Бренды отдавали надуманностью и пристрастностью. Кацка не верил в их серьезность. Но письмо – это уже не из области мистики и домыслов. Письмо существовало на самом деле, равно как и тот, кто это письмо прислал. Возможно, все было делом рук самой Бренды. Люди, жаждущие внимания, выдумывают штучки и похлеще. Кацке было легче поверить в авторство Бренды, чем в ее утверждение, будто Мэри Аллен умертвили врачи.