Жатва - Герритсен Тесс - Страница 49

– Я не хотел из койки вылезать, – всхлипывал Алешка.

Рев двигателя заставил всех троих выглянуть в окно. Вертолет поднимался в небо. Ветер трепал комбинезоны мужчин, стоявших на палубе. Машина медленно повернула на девяносто градусов и растворилась в ночном небе. Остался только звук, но и он с каждой секундой слабел.

– Куда он полетел? – спросил Яков.

– Думаешь, мне докладывают? – проворчал штурман. – Они называют мне время прибытия. Я ложусь в дрейф и жду. Вот и все.

Он щелкнул тумблером на пульте. Прожектора погасли. Верхняя палуба снова погрузилась в темноту.

Яков прижался к стеклу рубки. Вертолета как не бывало. Куда ни глянь – ночной океан.

Алешка все еще плакал.

– Хватит нюни распускать, – одернул его штурман, слегка хлопнув по плечу. – Будущий мужчина, а ведешь себя как истеричная баба.

– Вертолет этот… он зачем прилетал? – спросил Яков.

– Я же тебе сказал: мне сообщают лишь время прибытия. Но не цель.

– А цель какая? – не отставал мальчишка.

– Я не спрашиваю. Я делаю то, что мне велят.

– Кто?

– Пассажиры из отдельной каюты на корме.

Штурман оторвал Якова от окна и подтолкнул к двери:

– Вам спать пора, а мне еще работать надо.

Яков пошел вслед за Алешкой, но его взгляд упал на экран радара. Сколько раз он глазел на этот экран, завороженный кружением зеленой линии. Линия и сейчас его завораживала, но, помимо нее, Яков заметил в верхнем углу экрана белое пятнышко.

– Это что, другой корабль? – спросил Яков, указывая на радар.

Когда линия прошла через пятнышко, оно стало еще белее.

– А что же еще? – нехотя ответил штурман. – Выметайтесь!

Мальчишки шумно спустились на верхнюю палубу. Яков снова задрал голову. В капитанской рубке все так же кружилась зеленая линия радара. И все так же у окна стоял штурман и смотрел на океан. Он всегда смотрел на океан.

– Теперь я знаю, куда полетел вертолет, – сказал Яков.

На завтраке не было Петра и Валентина. К этому времени новость об их ночном отъезде уже разошлась по каюте Якова. Его совсем не удивляло, почему ребята сидят за столом насупленные и молчат. И они, и он сам недоумевали, почему этих двоих выбрали первыми? Петра, не сговариваясь, причисляли к отбросам и считали, что он застрянет в каком-нибудь американском детдоме. Или случится чудо (Яков слышал о таких чудесах), и найдется американская семья, готовая взять умственно отсталого парня. Валентин, с которым они познакомились в Риге, был вполне смышленым мальчишкой. Симпатичным, вежливым. Только ребята помладше знали, что он тайный извращенец. Когда в каюте гасили свет, Валентин часто забирался к какому-нибудь мелкому в койку, причем без трусов. Залезет и шепчет: «Чувствуешь? Тебе нравится, что он у меня такой большой?» А потом заставлял их разные гадости делать.

Но теперь и Валентин, и Петр отправились к новым родителям, которые их выбрали. Так мальчишкам сказала Надия.

Получалось, все остальные – просто отбросы.

Днем Яков с Алешкой вылезли на палубу и легли там, где ночью садился вертолет. Оба всматривались в яркое синее небо. Ни облаков, ни вертолетов. Ребята пригрелись на солнышке. Их даже потянуло в сон.

Яков лежал, закрыв глаза, чтобы в них не било солнце.

– Я тут вот о чем подумал, – сказал он. – Если мать у меня жива, я не хочу, чтобы меня американцы усыновляли.

– Померла твоя мать.

– Может, и не померла.

– Тогда что ж она за тобой не приезжала?

– Мало ли почему? А вдруг она меня сейчас ищет? И не знает, что я далеко, болтаюсь по океану и меня только с радаром можно найти. Я скажу Надии, чтобы отвезла меня назад. Не хочу я новую мать.

– А я хочу, – признался Алешка. Он помолчал и вдруг спросил: – Может, со мной не все в порядке?

– Не считая того, что ты у нас тормоз? – рассмеялся Яков.

Алешка не отвечал. Яков приподнялся на локте. Алешка сидел, закрыв лицо руками. У него тряслись плечи.

– Ты никак ревешь?

– Не реву.

– Ревешь. Я же вижу.

– Нет.

– Ну что ты как маленький? Я же пошутил. Никакой ты не тормоз.

Алешка свернулся плотным калачиком. Он плакал, хотя и беззвучно. Яков это видел по Алешкиной груди, судорожно хватавшей воздух. Яков не знал, как поправить дело. Сказать еще что-нибудь обидное? Иногда помогает. Например, назвать его тупой девчонкой. Или плаксой. Но, подумав, Яков решил не шутить. Алешкино поведение уже не казалось ему смешным. Наоборот, где-то он даже испугался, потому что таким Алешку видел впервые. Ну, пошутил. Глупо пошутил. Неужели Алешка не догадался, что это шутка?

– Пошли вниз. Покачаемся на твоей веревке, – предложил Яков и локтем двинул Алешке по ребрам.

Алешка тоже двинул его локтем, причем сердито. Потом вскочил на ноги. Его красное лицо было залито слезами.

– Да что вообще с тобой такое? – не выдержал Яков.

– Ну почему они выбрали этого дебила Петьку, а не меня?

– Меня они тоже не выбрали, – напомнил Яков.

– Но у меня-то все в порядке! – закричал Алешка и бросился вон с палубы.

Яков замер. Он смотрел на культю левой руки, затем сказал вслух:

– У меня тоже все в порядке.

– Мой конь угрожает твоему слону на третьей клетке, – сказал судовой механик Кубичев.

– Вы всегда так ходите. Могли бы и тактику сменить.

– Я доверяю испытанной тактике. До сих пор мы с ней тебя обыгрывали. Давай, парень, ходи. Нельзя весь день думать над одним ходом.

Яков повернул шахматную доску и поглядел на нее сначала под одним углом, затем под другим. Представил, что черные пешки – это его армия. Хорошо экипированная, построенная в ожидании приказов.

– За каким чертом ты доску двигаешь? – удивился Кубичев.

– Да вот смотрю… У королевы борода. Вы замечали?

– Тоже мне, нашел бороду, – проворчал механик. – Это называется жабо. Воротник такой. Ты ходить собираешься?

Яков поставил ферзя на место и потянулся к коню. Поставил, снова поднял. Переместил и опять взял фигуру в руку. Вокруг грохотали адские дизеля.

Кубичев больше не следил за ним. Механик листал журнал, разглядывая вереницу улыбающихся женских лиц. Сто самых красивых женщин Америки. Он то и дело хмыкал и бормотал:

– И это у вас называется красота?

Или:

– Да я б своему псу не дал такую трахнуть.

Яков снова взялся за ферзя и сшиб им слона Кубичева, стоявшего на четвертой клетке.

– Я походил.

Кубичев взглянул на доску и язвительно усмехнулся.

– Ну сколько можно наступать на одни и те же грабли? Зачем ты так рано ходишь ферзем?

Отбросив журнал, механик потянулся к своей пешке. Тогда-то Яков и заметил женское лицо на журнальной странице. Светлые волосы. Один локон повторяет изгиб щеки. Грустноватая улыбка. И глаза, смотрящие не на тебя, а сквозь тебя.

– Это моя мама, – сказал Яков.

– Что?

– Это она. Моя мама!

Яков рванулся к журналу, повалив ящик, служивший им столом. Доска опрокинулась. Кони, слоны и пешки разлетелись в разные стороны.

– Да что с тобой сегодня, парень? – спросил Кубичев, выхватывая журнал.

– Отдайте! – кричал Яков.

Он отчаянно вцепился в руку механика, требуя отдать ему материнское фото.

– Отдайте!

– Парень, ты совсем спятил! Это же не твоя мать!

– Моя! Я помню ее лицо! Она совсем как на этой картинке!

– Хватит мне руку царапать! Слышишь?

– Отдайте журнал!

– Хорошо. Теперь послушай, что я скажу и покажу. И мозги включить не забудь. Сейчас ты убедишься, что это вовсе не твоя мать.

Кубичев поправил ящик. Потом разложил журнал.

– Теперь видишь?

Яков смотрел на лицо с глянцевой страницы. Точно такое же он видел во сне. И наклон головы. И ямочки в уголках рта. Даже ее волосы были освещены с той же стороны, как в его сне.

– Это она. Я видел ее лицо.

– Так ее лицо все видели. – Кубичев ткнул пальцем в иностранную надпись под снимком. – Здесь написано: Мишель Пфайффер. Она актриса. Американская. У нее даже имя нерусское.