Степан Сергеич - Азольский Анатолий - Страница 38

— Я? Глумлюсь?

— Да, вы. Простой человек никогда не вопит о своем величии, за него это делают молодые поэты. Простой человек скромен и ненавязчив. Простой человек не будет, поднажравшись, кричать о своем величии, о своей власти над временем. И уж тем более — над женщинами.

В регулировке замолкли, ждали, что скажет Петров. Он обдумал ответ, вдоволь насвистевшись.

— Ты прав, Боря. — Он поднялся. — Произношу с полной ответственностью: пить буду только за проходной.

После аванса он появился на работе абсолютно трезвым, в новеньком костюме, при галстуке и белой рубашке. Никто еще не видел его таким — все привыкли к выгоревшим ковбойкам и постоянной небритости. Удивляло и дружелюбие. Петров приветствовал старых врагов своих, поболтал с Риткой Станкевич. За ним повалили в регулировку монтажники — и те, с которыми он пил обычно, и те, кого он обкладывал матом.

Технолог Витенька решил, что настал его час. Ломающимся голосом доложил:

— Регулировщик Петров пришел на работу пьяным, прощу принять меры.

— Надо посмотреть, — удивился Игумнов.

Он постоял в регулировке, пригляделся к блещущему остроумием бригадиру и сам не поверил дичайшему факту: сегодня, двадцать второго сентября тысяча девятьсот пятьдесят седьмого года, впервые за шестнадцать месяцев Петров пришел на работу трезвым.

Монтажники разбежались, Игумнов ушел. Тогда-то и вылез из своего угла Дундаш. Он сильно выпил накануне, еле доплелся до цеха, в таком состоянии он не любил мозолить глаза начальству, старался не отсвечивать.

— Собрал тут всех! — напустился он на Петрова. — Так и погореть недолго. Тебе хорошо, ты трезвый, а нам-то!

— Трезвый, ребята, трезвый… Кончилась глобальная скорбь, опрощаюсь, надоело полиглотничать…

Сорин тоже страдал после вчерашних возлияний.

— Сашка, предупреждаем… Чтоб мы тебя трезвым не видели. Все погорим из-за тебя.

Петров долго смеялся.

39

И до конца года, прихватив еще два месяца следующего, цех тянул на себе «Кипарисы». Как обычно, завком разрешил сверхурочные работы, и регулировщики уже не бездельничали в первые недели.

Ни для кого не было тайной, что «Кипарис» не удался. В октябре пришли первые рекламации, затем их повалило столько, что Кухтин создал бюро внешних рекламаций, а Баянников нанял техников. Стрельников изменил все же схему, с конца декабря через заводские ворота начали вывозить вполне работоспособные «Кипарисы». Техники разъехались по стране с новой схемой, переделывали радиометры.

Степан Сергеич, намаявшись за день, садился за стол свой в комплектовке и замирал… Брак выпускают, явный брак — и никого не арестовывают! Никого не судят! Мало того, премии дают, и сам он премию получил! За что? Кого хватать за преступную руку? Чернова? Саблина? Игумнова?

Вопрос этот измучил Степана Сергеича. В каждом человеке, причастном к «Кипарису», видел он преступника, но при здравом рассуждении всегда выяснялось, что преступник-то ничего самостоятельно не делал, а исполнял чью-либо волю. Сильнее чем кого-либо подозревал он Саблина, а Саблин взял да и сам пришел, устроил сцену в проходной, требовал, чтобы пропустили его к Труфанову, кричал, что не позволит своим именем прикрывать институтскую бездарь. Пропуска ему, конечно, не дали. В проходную набежали сочувствующие и друзья Саблина, успокаивали его, уговаривали, а Саблин шляпою утирал влажный лоб, и рыжие волосы его стали от пота темными. «Мужики! — мотал головою Саблин. — Не себя жалко — геологов жалко!.. В стране живем, мужики, в такой стране!.. Нужен радиометр!..»

С начальником цеха Степан Сергеич говорил только о производстве. Войдет в кабинет, буркнет что-то вместо приветствия, протянет списочек: «Это не дает отдел снабжения!» — и показывает гневную спину и спиной же чувствует издевательскую усмешку. На мастеров тоже смотрел с презрением: жулики!

— Что с ним? — спросил однажды Чернов.

— Переломный возраст, — засмеялся Виталий. — Или так: не одолев букваря, хочет осилить книгу для взрослых… Ничего, обломается. Не сам обломается, так мы его обломаем.

— При его энергии да еще голову на плечи — незаменимый человек вышел бы.

— Точно, Ефим…

Они стали друзьями. Вместе уходили с работы, встречались по выходным.

Жил Ефим на Басманной у матери, был мягок с нею, терпелив, без устали носился по аптекам, доставая лекарства, и Виталий думал, что Ася, наверное, так же преданно ухаживала за своей матерью. Ах, как нехорошо получилось тогда!

40

Б начале пятьдесят восьмого года появилось сообщение о первой в стране денежно-вещевой лотерее — на цех выделили пятьсот билетов. Степан Сергеич загорелся знакомым волнением. Составил список, распределил билеты и пошел собирать подписи. Но если он кому-нибудь предлагал пять билетов, то согласие получал на два. Степан Сергеич упорствовал, злился. Игумнов издали наблюдал за этим, потом позвонил из кабинета Шелагину, попросил зайти.

— Степан Сергеич, я требую прекращения позорящего вас и меня торга!

Ясно же написано в газете: добровольно. Хочешь — покупай, хочешь — нет.

— Займы тоже распределялись добровольно, а тем не менее…

Игумнов взорвался:

— О займах поговорим потом! А сейчас запрещаю вам будоражить цех!

— Я вынужден доложить о ваших словах руководству. Оно сумеет поставить на место зарвавшегося чинушу!

— Скатертью дорога!

Под крики лифтерши Степан Сергеич влетел в кабину грузового лифта и, спускаясь, топал ногами от нетерпения. Он докажет этому хлюсту Игумнову, что забывать о государственных интересах — преступно! Докажет! В провале «Кипарисов» есть некоторая доля и его, Шелагина, вины, но лотерею он не проморгает, нет!

К сожалению, Баянников не поддержал Степана Сергеича, более того посмеялся над ним. Шелагин осторожно поднялся по лестнице, держась ближе к стенке, юркнул в комплектовку, отворачивался, когда сюда заходил Игумнов.

На следующий день газеты опубликовали разъяснение: какие бы то ни было принуждения незаконны. Степан Сергеич ходил побитым все утро. Перед обедом пришел к Игумнову — каяться.

— Не подумал. Дурь заиграла, — сознался он.

— Вот так-то, — с глубоким удовлетворением сказал Виталий. — Думайте, Шелагин, думайте. — И покровительственно похлопал его по плечу.

41

Труфанов зорко следил за движением чуда радиометрической техники и радовался тому, что радиометры пока оседают в Москве, не исчезают из поля зрения. Подавленные великолепием расписанных на хорошей бумаге достоинств, операторы оберегали святыню от перегрузок, работали осторожно. Беседуя по телефону с директорами НИИ, Труфанов между прочим высказывал опасения, подготавливал к возможным неприятностям с «Кипарисом» и советовал, если что случится, не поднимать панику, не шуметь, как на пожаре, а незамедлительно позвонить ему, Труфанову, — вот телефон мой, пожалуйста! Зачем рекламации, зачем эти официальные напоминания. Сами знаете, какое отношение к рекламациям. (Труфанов понижал голос и подмигивал невидимому собеседнику, подмигивание каким-то образом передавалось абоненту, абонент понятливо хмыкал.) Действительно, зачем рекламации? И себе и опытному заводу портим нервы. По телефону доложил о неисправности — и порядок. А на рекламацию всегда готова отписка: «На ваш номер такой-то завод в ближайшее время примет меры… Просим дополнительно сообщить, при каких обстоятельствах вышел из строя радиометр, отразить в ответе то-то и то-то…» Завод будет принимать такие-то меры, требуя еще кучу сведений, а потом разразится негодующим посланием: гарантийный срок вышел, и катитесь к такой-то бабушке — вот что мы можем ответить на ваш номер такой-то.

Постепенно операторы освоились с чудом и крутили ручки радиометра напропалую. Понемногу выявлялись мелкие дефекты — неизбежное следствие неразберихи конца месяца.

Труфанов снабдил Петрова всеми необходимыми документами, Игумнов деталями, и по московским НИИ промчался вихрь, оставивший следы разрушений.