Степан Сергеич - Азольский Анатолий - Страница 22

— Подпольный обком действует, — громко сказал Петров. — Валя, не трудись, эту вшивоту можно заколачивать в ящики. С винтами или без, с объемными емкостями или без оных — все сойдет.

— Эй вы там?.. — высокомерно пискнул Синников. Сорин добросовестно закрутил винты, сунул шасси усилителя в кожух и посоветовал:

Помолчал бы уж.

Синников совсем разобиделся и потихоньку исчез.

Труфанову испортил настроение Туровцев: начальник БЦК поверх карточки допуска положил ведомость на оплату сверхурочных, а себя не включил. Вроде бы и не участвовал Туровцев в незаконной, но нужной производству сделке.

Сверхурочные часы техникам вообще-то не оплачиваются, но мог же начальник БЦК попросить что-либо?

— Где Синников?.. — спросил директор. — Нет Синникова?.. Наталья Сергеевна, Синникова лишить премии.

— Но, Анатолий Васильевич…

В это время вошел Туровцев, в кармане халата он придерживал склянку со спиртом, все готовились по традиции спрыснуть выполнение плана, окончание месяца. Воспрянувший Фомин нагло-подобострастно попросил у директора денег — это тоже входило в ритуал последнего дня месяца, — и Труфанов сразу же выложил заранее припасенные деньги. Начальница пятой лаборатории брезгливо посматривала на играющего в демократию директора, на хама регулировщика. А Петров безошибочными ударами вгонял гвозди, заколачивая ящики. Повсюду валялись сгоревшие лампы, мотки проводов, сопротивления и емкости с обломанными выводами, монтажные инструменты. Последнюю неделю регулировщики работали по семнадцать часов в сутки, две прошлые ночи Крамарев и Фомин провели здесь, в регулировке.

— Ребята, наведете порядок у себя, — сказал директор, — и можете до четвертого на работу не выходить.

Мощным ударом Петров вогнал последний гвоздь.

— Ефим, гони наряд на упаковку трех комплектов! — крикнул он.

«Тоже не дурак, — подумал Труфанов, глядя на Петрова, — и специалист, видно, колоссальный. Где его откопал Игумнов? Сейчас модно ставить своих людей на ответственные посты, за примерами далеко не ходить. Все же надо сказать Игумнову, чтоб поскромнее набирал публику».

Ящики снесли на склад, второпях распили спирт, подсчитали деньги. План выполнен, поработали изрядно, можно отдохнуть. Жаль, конечно, Светланова, мужик он правильный и честный, схарчит его Труфанов теперь — это уж точно.

Регулировщики переоделись и с шумом, грохотом, посвистом бежали по лестнице.

Сзади шел Игумнов, нес в охрану ключи.

Так кончился последний день месяца на опытном заводе.

27

— Вы не спешите, Игумнов? — Директор догнал его. — В механический заходил, хотел посмотреть, оправдывает ли себя вторая смена… Ушли регулировщики?.. Где, кстати, нашли вы Петрова?

— Парень как парень…

— Ну-ну, я же не в укор вам… Странный он какой-то, нелюдимый…

Заметили?

— Не присматривался.

— Так вы не спешите? Тогда зайдем ко мне. Тяжелый сегодня денек.

— Не думаю.

— Тяжелый, тяжелый… Мне-то виднее.

Любимый цвет директора — синий. Директор носит синие костюмы, стол и стулья в его кабинете обиты синим сукном, шторы — голубые. Для интимных разговоров в углу кабинета поставлен низенький столик.

— Вы мне нравитесь, Игумнов, честное слово, нравитесь. Есть у вас хватка, умение, не теряя своей самостоятельности, выполнять то, что требую от вас я… Я посвящу вас в секрет: «Эвкалипты» шли так ровно, по семь восемь штук в день, что я уверился в них полностью и доложил главку о выполнении плана еще вчера. Я думаю, что завтра с утра приедут ревизоры, они ведь определенно пронюхали, что с «Эвкалиптами» не все гладко.

На всех совещаниях — заводских — Игумнов сидел справа от директора, против всегда пустующего места главного инженера. Сейчас Труфанов усадил его за низенький столик, разговор принимал характер личный, мужской.

— Как вам этот правдолюбец Светланов? Он прав… и я прав — вот в чем беда. План должен выполняться, производство должно расширяться — не спорю, это закон существования любого организма, в разумных пределах, замечу.

Ежегодно бьюсь я в главке, он мне подсовывает столько-то процентов, я соглашаюсь на другую цифру, главк мне — одно, я ему — другое… Как, по-вашему, цех полностью загружен?

— Может выпускать ровно в два раза больше.

— Точно, в два раза… Я тоже подсчитал, месячную производительность монтажника умножал на двенадцать… как просто! Но полученная цифра абстракция. Она может стать реальностью, если выполнятся многие условия. НИИ будет давать заводу абсолютно верные схемы и чертежи, монтажники и сборщики не станут делать ошибок и так далее… Фактически всего этого нет, мы к тому же не знаем в точности, что придется выпускать через три месяца. Главк дает план, и сам же его перечеркивает, у него свои, недоступные нам соображения, а наши возможности, наши трудности он не желает учитывать. Подай ему план и точка. Выложи цифирьку — и все. А цифры-то с потолка берутся. На этот год нарядили нам повысить производительность труда на два процента. Откуда эта цифра? Да по всем главкам в среднем пришлось, а главк нам спустил. Мы средненькие — нам два процента, кто посильнее — тому три, слабейшим — по одному, а в среднем — все те же несчастные два процента. Я как-то рассвирепел, встать захотелось на совещании и заявить: беру повышенное обязательство, на двадцать процентов увеличу выпуск продукции во втором полугодии! Встал и сел. Не взял повышенных обязательств… Я тертый, тертый и еще раз тертый… Хорошо, взял бы, сделал бы. За меня спрятались бы те, кто всегда жалуется в главке. Понимаете меня, Игумнов? Мне мой институт и мой завод дороже всего, я хочу, чтобы люди спокойно работали и получали неплохие деньги. Провален план — беда, и мне беда, и всем беда. Премии нет — я хожу злой, покрикиваю, поругиваю… А хочется ли мне ругаться и кричать? Не люблю. Пусть все будут довольны. Думаете, Игумнов, один я так рассуждаю? Станете когда-нибудь директором (а вы будете им), убедитесь, что нет, не один я. Вы бы присутствовали на совещании в начале года, когда диктуют нам план. Торгуемся, как на рынке. В главке и министерстве нас насквозь видят, знают, что мы жмемся, прибедняемся, знают цену нашей слезы… Жмут, покрикивают, расставили западни, понатыкали флажков, директор не знает, куда податься, мечется, как заяц, и приходится ему занимать у лисы ума. Приходится ему хитрить. Так-то…

Труфанов помолчал, видимо, отдыхал. Мог произносить длинные и красивые речи, но не любил их. Взгляд, короткий жест, несколько решительных фраз — и все понятно. Там, где он появлялся, сразу исчезала неясность, люди сразу понимали, что и как делать. В лабораториях, в цехах возникал неожиданно, без сопровождающих, если самодеятельно образовывалась свита — разгонял ее. Лицо Труфанова подпорчено оспою, кажется простецким, грубовато-свойским, маленькие глазки утоплены, перехватишь взгляд их — и становится не по себе: впервые видишь директора, а он все, абсолютно все знает о тебе.

— Покажу вам одну вещицу… — Директор достал из сейфа изящный футлярчик, раскрыл его, поднял к свету, как драгоценность, прекрасно сделанную авторучку. Впрочем, это была не авторучка, а дозиметр индивидуального пользования. — Хорошо? Да? Умно, толково, красиво… И кто сделал? Академия наук, в пяти экземплярах, чтоб себя показать, а заодно и серость нашу министерскую. Не умеем мы еще делать так, наши дозиметры хуже, видели небось «карандаши»… Надежны — это у них не отнимешь, — грубы, требуют предварительной зарядки, замерил дозу — и вновь заряжай, однократны. Этот же, смотрите, многократен и… просто хорошо сделан! А как, Игумнов, хочется прийти и небрежно показать министру: ну, товарищ министр, как вам это нравится? Не деньги нужны мне, не повышение, не уважение…

Просто чувство, просто радость, что и мы научились так работать. Но не умеем. Пока. Руки не дошли, нет базы, сборка здесь ювелирная по чистоте, чтоб ни одна пылинка внутрь не попала, сборщик в белом халате под стеклянным колпаком сидит… Чепуховый приборчик, не так уж нужен, а приятно смотреть.