Артёмка (сборник) - Василенко Иван Дмитриевич - Страница 12

Артемка медленно двинулся вперед. Он был испуган. У него даже защемило в сердце. Он тихонько подошел к воротам цирка и стал всматриваться. На стенах по-прежнему висели афиши, но из-за темноты ничего нельзя было прочитать. Артемка налег на ворота. Ворота скрипнули, но не подались. Артемка постоял, подумал и пошел вдоль стены. В какие щели он ни заглядывал, везде была тьма, будто весь цирк засыпали углем.

Тогда Артемка вспомнил, что из дедовой комнаты наружу выходит небольшое окно. Обежав кругом, он взглянул вверх: прутья на окне слабо отсвечивали.

– Дед! – крикнул Артемка обрадованно и застучал кулаком в стену.

– Кто там? – сейчас же отозвалось из-за стены. Голос был далекий и глухой, но, безусловно, дедов.

– Дед, это я! – еще больше обрадовался Артемка.

– Артемка, что ли? – донеслось изнутри.

– Ну да, Артемка! Отворяй, дедушка, скорей!

– Так иди на задний ход. Чуешь, на задний! Я сейчас открою.

Дед вышел с фонарем, посветил Артемке в лицо и сказал:

– Вернулся? А я думал, так в деревне жить и останешься.

– В какой деревне? Что ты, дед! Я в больнице был.

– В больнице? – удивился дед. – Скажи на милость!

Придумав, будто Артемка уехал к тетке в деревню, он до тех пор всех в этом уверял, пока и сам поверил.

– Дед, отчего это все позаперто и фонари потухли?

– А чего ж им гореть? Кроме меня, тут никого нету. А меня публика уже видела. Ей хоть заплати, к примеру, так она меня смотреть не захочет.

– Как это… никого нету? – Артемка тревожно взглянул в дедово лицо. – А куда ж они подевались?

– Актеры? А кто ж их знает? Куда-нибудь поехали, в другие цирки, значит.

– И… – У Артемки перехватило дыхание. – И Пепс уехал?

– Пепс? Пепс, брат, раньше всех отсюда подался… Да ты, я вижу ничего не знаешь. Ну, пойдем, расскажу тебе, пойдем в мою апартаменту.

По знакомому коридору, такому теперь пустому, они прошли в комнату деда и уселись на топчане.

– Видишь, какое дело, – сказал дед, – покуда ты ездил к тетке… или го… покуда, к примеру, болел, тут опять «Бульбу» ставили. Только на этот раз уже не Пепс Бульбу играл, а дядя Вася. А Пепсу роли не дали совсем. Да… Ну, Пепс, конечно, огорчился Ходит сам не свой. А тут еще ты пропал. Пойдет он, бывало, на базар, походит вокруг будки – и опять до меня: «Где Артиомка?» Вижу, человек волнуется, я и говорю ему:

«Уехал он, Артемка твой, к тетке в деревню уехал, а как она, деревня эта, называется, не помню». Да… А тут уже и борьба стала к концу подходить. Кальвини говорит Пепсу «Ты, говорит, не вздумай чего-нибудь выкинуть, а то ты совсем какой-то сумасшедший стал. Чтоб завтра у вас с Гулем была ничья. Будете бороться час, потом ты захромаешь и откажешься бороться».

– Пепс сильнее Гуля! – не выдержал Артемка.

– А вот слушай. Только вывесили афишу, публика – к кассе: толкаются, ругаются, перила поломали. И столько в тот день билетов напродавали, что даже в оркестр люди набились. Ей-богу, так с музыкантами и сидели. Да… Ну, вышли, стало быть, они, Пепс и Гуль, поклонились. Публика, как полагается, в ладоши. Цветы тут, конечно, и все такое. Кальвини проговорил свои слова и отошел в сторонку, свисток держит. И тут, братец мой, случилось такое, чего я отродясь не видал. Гуль и глазом не моргнул, как Пепс поднял его над головой, покрутил мельницей – и прямо на лопатки, в одну секунду. Понятно? Задергался Гуль, да где там: как гвоздями его Пепс пришил! У публики дух зашелся – онемели все. А Пепс повернул голову к Кальвини и говорит: «Свисти!» Кальвини растопырил руки и стоит истуканом. «Свисти!» – опять говорит ему Пепс. Тот стоит, глаза выпучил. А тут публика пришла в себя да как грохнет!.. Я думал, купол обвалится. Видит Пепс: не хочет Кальвини свистеть. Вскочил, вырвал у него свисток, да сам и засвистел. В публике хохот, крик, свист – ну прямо сдурели все. Гуль встал, красный, как бурак, да Пепса ба-ах кулаком. А Пепс поднял руку вверх и говорит: «Гуль не есть борец. Гуль есть хулиган, барахле!» Так и сказал, ей-богу: «Ху-ли-ган, барахле!» – а потом повернулся и ушел.

И дед принялся рассказывать, как пять лет назад тоже вот боролся турок Абрек с чемпионом мира Карадье и какой тогда скандал вышел.

Но Артемка уже не слушал. Он сидел на топчане, понурив голову, и ему было так тоскливо, так одиноко, будто весь мир опустел, как этот цирк.

– Дед, – сказал он, – я хоть к тебе ходить буду. Скучно мне.

– Что ж, ходи, – согласился дед. – Ходи, я против не имею. – И вдруг вспомнил: – Да, чуть не забыл!.. В ту ночь Пепс до меня заходил, вот когда Гуля положил, «Что такое, – говорю ему, – голубь ты мой?» А он мне:

«Господин Шишка! (Так и сказал, ей-богу!). Господин Шишка, я сейчас еду от этот город. Скажите ваш внук, я очень хорошо помню свой слово». И так, брат, мне руку сдавил, что я аж крякнул… Стой, еще вспомнил… Та… как ее… ну, что по канату ходила… Ляся, что ли?.. так она тоже прощаться приходила. И тоже просила: «Скажи, – говорит, – Артемке, что я ему письмо напишу». Понял? Письмо, значит…

– Дед! – крикнул Артемка. – Да чего же ты сразу не сказал. Такие слова, а ты молчал!..

– Ну, забыл, – сказал дед. – Знаешь, старый ум. Что давно было, помню, а теперешнее голова не держит, хоть ты что ей…

– Ах, дед, дед! – любовно пожурил Артемка и, положив свою руку на руку старика, от души предложил: – Давай я тебе и другой сапог починю. Дырка какая!..

1939

Артемка у гимназистов

Человек с корзиной

Попал Артемка к гимназистам спустя год, как Пепс, заронив в его душу страстную мечту о театре, неожиданно уехал из города. Трудный был этот год без отца. Никого у Артемки не осталось и из друзей. Даже дед Шишка, к которому он раньше ходил в гости, заболел какой-то нераспознанной болезнью и, похворав с неделю, умер.

Артемка вколачивал в подошву деревянные гвозди, а осень дышала в щели будки мутной сыростью. Часто врывался ветер, и красный язык пламени пускался в пляс. Артемка бросал молоток, ругаясь заслонял ладонями горелку. В будке было холодно и неуютно.

Но, когда Артемка тушил лампу и ложился на свою скрипучую скамью-кровать, укрывшись ватным отцовским пальто, он уже больше не слышал ни свиста ветра, ни стука дождя по крыше. Каждый вечер перед сном он вновь и вновь переживал свои встречи с цирковым борцом – негром Пепсом, и первое знакомство с девочкой-канатоходцем Лясей, и рыбную ловлю втроем, и пантомиму, и скандал в цирке – все то изумительное и невероятное, что случилось прошлым летом. «Почему он не пишет? – думал Артемка. – Может, заболел?» Он ждал письма от Пепса и каждый день испытывал тоскливое разочарование. Не было письма и от Ляси.

Особенно плохо пришлось зимой. Зима выдалась на редкость лютая, и Артемка чуть не закоченел в своей будке.

А летом он отогрелся и забыл о всех невзгодах. Этим летом Артемка и попал к гимназистам. Однажды в будку вошел коренастый смуглый человек с корзиной.

– Здравствуйте, – сказал он, опуская корзину на пол, зорко глянул в запыленное окошко и сел на чурбан. – Пожалуйста, прибейте мне к туфлям подковки.

– Можно, – сказал Артемка, польщенный тем, что ему говорят «вы».

Человек прислонился спиной к стене и устало прикрыл глаза. Казалось, он дремал. Но иногда, будто разбуженный стуком молотка, вскидывал голову и тревожно оборачивался к двери. Артемка вбивал гвоздь за гвоздем, а сам поглядывал то на человека, то на корзину. Удивительно, как много всякого добра можно собрать в одно место. Чего тут только не было! Отрывные календари на картоне с глянцевитыми картинками, бритвы в черных с позолотой футлярах, перочинные ножи с блестящими змейками-пробочниками, открытки с целующимися голубями, атласные ленты, спутанные в большой многоцветный веселый клубок… Да просто невозможно всего разглядеть. А главное – книжки! Они сложены стопкой, и Артемка видел обложку только верхней из них: под малиновым балдахином лежит на подушках красавица и улыбается во сне, а по ковру крадется черноусый мужчина в феске, с кривым кинжалом в зубах. «Вот бы почитать!» подумал Артемка.