Пираты - Рис Селия - Страница 24

— Он всегда меня ненавидел и ненавидит до сих пор, — продолжала Филлис и обреченно вздохнула, как будто Дьюк был не просто человеком, а неизбежным злом, вроде кусачих мух, скорпионов и ядовитых змей. — Он всех подозревает и никому не доверяет. Ест только приготовленную его женщиной еду, да и ту заставляет ее сначала попробовать. Боится до одури, что его отравят. А чего ему бояться, когда он сам до мозга костей пропитан ядом! Господи, как же от него воняет! — Она брезгливо поморщилась и помахала рукой перед носом. — Да любая змея подохнет, стоит только ему на нее дыхнуть! — На этот раз они засмеялись вместе со мной, но я не увидела веселья в глазах Филлис. — И все-таки зря вы с ним так, мисс. Дьюк — опасный враг. Остерегайтесь.

— Чего мне остерегаться? Это моя плантация! — возмутилась я. — Мне он ничего не посмеет сделать.

Филлис промолчала и через несколько минут удалилась, сославшись на то, что ей пора готовить ужин. Минерва последовала за матерью. Я осталась на веранде одна, преисполненная самодовольной уверенности в полной безопасности и неприкосновенности собственной персоны, и даже не помышляла о том, что мое безрассудное поведение может поставить под удар других.

Однако предупреждение Филлис не выходило у меня из головы. Я решила поговорить с братом по поводу Дьюка и, если получится, убедить его расстаться со старшим надсмотрщиком. Удобный случай представился на следующий день за завтраком. Джозеф только проснулся и к выпивке еще не притрагивался.

— Да-да, — рассеянно кивнул Джозеф, выслушав мой взволнованный и оттого несколько сбивчивый монолог, — я тоже давно собираюсь обсудить с тобой эту тему, сестренка.

Сердце мое радостно забилось. Неужели мы наконец хоть в чем-то придем к согласию? Мне следовало заранее знать, что такого быть не может, потому что не может быть никогда.

— Дело касается… э-э… — Он смущенно откашлялся. — Короче говоря, меня не совсем устраивает твое отношение к черномазым.

— Что?! — Такого поворота я никак не ожидала. — И чем же оно тебе не нравится?

— Ты с ними либеральничаешь. Слишком либеральничаешь, — подчеркнул Джозеф, срезая макушку вареного яйца. — Так не годится, Нэнси. Им только дай послабление, сразу на шею сядут.

— А ты, я вижу, Дьюка наслушался?

— При чем тут Дьюк? — промямлил он с набитым ртом. — Я и сам так считаю. Ты здесь недавно и еще не успела во всем разобраться. Взять тех же Филлис и Минерву. Вместо того чтобы сохранять дистанцию, ты ведешь себя с ними запросто, если не сказать фамильярно. Еще куда ни шло, если бы это были белые слуги, но они же негры. Они другой породы, пойми! Им нельзя доверять. Я знаю, тебе не хватает женского общества. Дома были миссис Кингтон, ее подруги, твои подруги, а здесь никого нет. Я все понимаю…

— Ничего ты не понимаешь!

— Да уж побольше, чем ты думаешь, — обиделся брат. — В конце концов, я же не зверь какой. Но я абсолютно убежден в одном: они никогда не смогут стать твоими подругами. Ничего не выйдет, как бы ты ни старалась и какие бы поблажки им ни делала.

— Почему?

— Потому что они рабы. — Эту фразу он произнес медленно и раздельно, повысив голос. Так, будто я была глухой или умственно неполноценной.

— Прежде всего они человеческие существа! — с горячностью возразила я. — Такие же люди из плоти и крови, как мы с тобой. А если я тебе скажу, что не верю в право белого человека обращать в рабство представителей других рас?

Мое последнее высказывание шокировало Джозефа и вывело его из себя.

— Глупая девчонка! Я запрещаю тебе так говорить! — в ярости стукнул он кулаком по столу. Немного успокоившись, брат продолжил нравоучение, но уже более мирным тоном: — Позволь напомнить, дорогая сестричка, что именно рабы обеспечивают тебе пищу, кров и одежду. Более того, рабство существует испокон веку и столь же естественно для человеческой природы, как инстинкт самосохранения или борьба за выживание. Вот ты говоришь: белые обращают в рабство другие расы. Это не совсем так. Африканцы сами порабощают своих же соплеменников, собирают их в фортах на побережье и дожидаются прихода наших судов. Мы же просто пользуемся сложившимся положением вещей, чтобы извлечь свою выгоду. Так было и так будет, Нэнси, уясни себе это раз и навсегда! Да, Дьюк человек жесткий, в чем-то даже жестокий, — снова заговорил Джозеф после короткой паузы, — но он нам нужен. Ты можешь не одобрять его методы, но они необходимы, поверь. Управлять плантацией без железной дисциплины невозможно, так что мой тебе совет: лучше не вмешивайся. Изменить ты все равно ничего не изменишь, можешь только доставить массу хлопот и неприятностей другим, включая твоих любимчиков. — Он на миг задумался и энергично кивнул. — Да-да, им в особенности. Учти, ты сама распускаешь их, внушая идеи и взгляды, которые бывают чрезвычайно вредны для здоровья. Рабов, разумеется, — хохотнул Джозеф. — Прошу тебя, не упрямься, Нэнси. Тебе только кажется, что ты помогаешь им, тогда как на самом деле лишь отягощаешь их участь.

Закончив завтрак, он заперся в своем кабинете, приказав Томасу принести туда графин с ромом. Как бы он ни отговаривался, я ни минуты не сомневалась, что Дьюк опередил меня и первым нажаловался брату на мое якобы возмутительное поведение. Тогда я еще не знала, что он настоятельно рекомендовал Джозефу как можно скорее избавиться от обеих служанок и продать непременно раздельно. Филлис — на отдаленную плантацию в другом конце острова, а Минерву — в кингстонский бордель, который держит одна его знакомая.

Конечно, будь я в курсе его интриг, то вела бы себя осторожней. Но я была молода, нетерпелива, упряма и не привыкла прислушиваться к чужому мнению — тем более мнению Джозефа, беспутного транжиры и беспробудного пьяницы. К тому же я жутко на него разозлилась, поэтому начисто проигнорировала все его советы и наставления и продолжала гнуть свое со свойственным юности эгоистичным максимализмом. Знай я тогда, на какое подлое коварство способны мужчины, все могло бы сложиться по-иному. Но человек предполагает, а бог располагает, и в моей истории найдется немало тому подтверждений.

Дьюк почти в открытую следил теперь за каждым моим шагом. Я старалась не обращать на него внимания, все еще наивно полагая, что он не в состоянии причинить мне вреда, но его постоянное присутствие действовало на меня угнетающе. Рассчитывать на брата или ждать от него поддержки не приходилось: слабохарактерный Джозеф хоть и не приветствовал чрезмерно жестокое обращение с рабами, но легко поддавался постороннему влиянию, в результате чего Дьюк совсем распоясался. Кандалы на дереве в центре базарной площади больше не пустовали и заскорузли от крови заковываемых в них жертв. Наказывать провинившихся старший надсмотрщик предпочитал собственноручно. Его знаменитая плетка свистела без устали; свинчатка на ее конце наносила несчастным, попавшимся под горячую руку, ужасные раны, вырывая клочья мяса из их спин и боков. Дьюк пускал ее в ход по малейшему поводу, не делая различий между серьезными проступками и мелкими прегрешениями.

Я снова пожаловалась брату, и опять он приказал мне не вмешиваться.

— У него большой зуб на твоих служанок, — предупредил меня Джозеф. — Если хочешь, чтобы с ними не случилось ничего дурного, держись подальше от Дьюка и не лезь в его дела.

Филлис и Минерва вели теперь себя в моем присутствии, как в первые дни после моего приезда на плантацию. Они сразу почуяли нависшую над ними угрозу и вновь сделались тихими, молчаливыми и неприметными, как мышки. Они усердно выполняли все свои обязанности, но избегали смотреть мне в глаза и отвечали только на прямые вопросы. Я не понимала, что происходит, и чувствовала себя уязвленной и беспричинно обиженной.

Сейчас трудно сказать, сколько бы еще длилось это противостояние и чем закончилось, нашла бы я в себе силы продолжать борьбу или смирилась, но настал день, когда решительно все изменилось. Я хорошо его помню, потому что в тот день мне исполнилось шестнадцать лет. Но не только по этой причине.