Пираты - Рис Селия - Страница 23

С этими словами он откинулся в кресле и закрыл глаза. Я еще некоторое время посидела рядом, потягивая ром и наблюдая за налетевшими на свет бабочками — белыми и желтыми, с тонкими и полупрозрачными, как папиросная бумага, крылышками. Одни беспорядочно кружили вокруг лампы, другие садились на столик и запускали свои хоботки в лужицы пролитого рома.

Я поставила недопитый бокал и поднялась. Бабочки в испуге разлетелись. Джозеф заворочался в кресле и захихикал во сне — должно быть, ему приснилось что-то смешное.

— Эт хршо, — пробормотал он заплетающимся языком. — Хршо, что тбе здс нрвится. Тбе здс ще длго, Длго жть.

Он непрерывно пил на протяжении вот уже нескольких часов, но я так и не смогла определить, произнес он только что услышанную мною фразу во сне, наяву или в промежуточном состоянии полудремы. Как бы то ни было, пищи для размышлений У меня накопилось более чем достаточно. Джозеф снова заворочался, как спящий пес. Пальцы его разжались, и выпавший из них бокал разбился вдребезги.

День за днем я постепенно избавлялась от предрассудков и так называемых морально-этических норм, определявших всю мою предыдущую жизнь. Я пила ром и по-мужски скакала верхом. Я купалась голой в озере, реках и море и не испытывала ни малейшего стыда. Я ела непривычную пищу: крабов и омаров, лангустов и лобанов, молодых поросят и козлят, жаренных на открытом огне — на Ямайке это называется барбекю, — все обильно наперченное и сдобренное другими специями, и делала это, в отличие от капризного Джозефа, с нескрываемым удовольствием.

Каждое утро я садилась на лошадь и отправлялась на прогулку. Иногда одна, иногда вместе с Минервой. Возвращалась обычно к полудню и самое жаркое время суток проводила в своей мансарде под крышей дома, где всегда было свежо и прохладно, или сидела в тенечке на веранде, дожидаясь, когда солнце начнет клониться к закату. Джозефа я видела редко. Он либо торчал по неделе в Порт-Ройяле, либо отсыпался в своей комнате после очередной пьянки. Дьюк целый день проводил в поле, а вечерами запирался в своей хибаре. В их отсутствие Минерва с матерью нередко составляли мне компанию и помогали скоротать время.

Филлис приносила из кухни корзину с овощами, и мы дружно, все втроем, чистили картофель, лущили бобы и горох, обдирали кукурузные початки а по ходу дела она рассказывала нам, что с ней случилось и как ее занесло на Ямайку. Доходя в своем повествовании до того момента, когда ее насильно забирали из родного дома, она принималась стонать и раскачиваться из стороны в сторону, как будто воспоминания причиняли ей физическую боль. Так часто ведут себя страдающие ревматизмом — особенно в дождливый сезон, когда болезнь обостряется. Минерва не спускала с матери глаз, жадно впитывая каждое слово, хотя слышала ее историю не впервые и наверняка выучила наизусть. Начинала Филлис всегда одинаково:

— Я не открою вам ничего нового. Каждый год такое случается с тысячами моих соплеменников. Я была тогда совсем юной, еще моложе, чем вы…

Филлис родилась в Абомее, столице африканского королевства Дагомеи. Родители ее принадлежали к высшей знати, и девочке от рождения предназначалось стать одной из дев-воительниц, составлявших личную охрану короля. Выбор пал на нее не случайно. Отец Филлис — тогда ее, разумеется, звали по-другому — был в большом почете у правителя страны и считался одним из самых храбрых и преданных военачальников. Но жизнь при дворе непредсказуема и полна интриг. Случилось так, что его обвинили в заговоре против короля, арестовали и казнили, а всю семью продали в рабство. Вместе с другими несчастными их заковали в шейные колодки и гнали больше сотни миль по лесам и болотам до побережья Гвинейского залива. Их всех распродали поодиночке разным торговцам, погрузили на разные суда и отправили в разные страны. Никого из родных с тех пор Филлис не встречала и ничего о них не слышала.

— Но я не плакала. Никогда не плакала. Ни разу и слезинки не пролила. Ни тогда, ни после. Я дева-воительница королевского дома Дагомеи, и мне не пристало проявлять слабость!

Минерва смотрела на нее с гордостью и обожанием. Лишь узнав ее поближе, я смогла оценить, до какой степени обязана она матери, сумевшей воспитать в дочери отвагу и бесстрашие. Да и впоследствии у меня было немало поводов возблагодарить небеса за текущую в ее жилах кровь многих поколений женщин-воинов.

Филлис купил португальский работорговец. Она немного говорила по-португальски, научившись у отца, и при пересечении Атлантики находилась в сравнительно привилегированном положении, выступая в роли посредницы и толмача. Судно направлялось в Бразилию, но сильным штормом его отнесло далеко от намеченного курса, и оно вынуждено было бросить якорь в гавани Сент-Китса [25].

Капитан принял решение распродать груз на месте, справедливо рассудив, что лучше сразу получить хоть какую-то прибыль, чем продолжать путь в Южную Америку, рискуя потерять все. Филлис в составе крупной партии невольников приобрел англичанин по фамилии Шарп. Он привез их на Ямайку и выгодно перепродал отцу. Заканчивалась ее повесть появлением на свет Минервы, хотя о том, кто был ее отцом, Филлис предпочла умолчать.

Я тоже внесла свою лепту, поведав им о Роберте. Оказалось, он был в той же партии с Сент-Китса, попал на плантацию одновременно с Филлис, и они вместе прожили несколько лет, прежде чем отец забрал Роберта с собой в Бристоль. Узнав об этом, я решила, что именно он является отцом Минервы, и потому постаралась припомнить как можно больше о своих детских годах, когда мы были с ним неразлучны. Я взахлеб рассказывала о всяких забавных случаях, о том, как он заботился обо мне, учил читать, ездить верхом и многому другому. Не забыла упомянуть также, что Роберт теперь свободный человек и получил немалую сумму денег по отцовскому завещанию.

Слушая меня, Филлис умилялась, светлела лицом и даже — редкостный случай! — иногда улыбалась.

— Роберт хороший человек, добрый, — приговаривала она. — Сам детишек любит, и они к нему тянутся. Отец ваш тоже был хорошим человеком и справедливым хозяином. Мы все горевали, узнав о его кончине. Это он научил нас с Робертом говорить по-английски. И не только разговаривать, но и читать, и писать. А я обучила Минерву всему, что знала сама. Теперь она сможет учиться у вас. — Услышав свое имя, девушка встрепенулась, подняла голову и с улыбкой посмотрела на меня. — Она будет читать ваши книги и научится правильному произношению, чтобы не быть похожей на других рабов. Это ведь ваш отец дал нам имена и мне, и Минерве. Он всегда был добр с нами. С обеими. — Филлис на минуту замолчала, а когда заговорила снова голос ее звучал так тихо, что я с трудом разбирала слова. — Мы ждали его год за годом в конце каждой зимы. Но приходила весна, приходили его суда, а сам он так больше и не появился. Очень плохо. А еще хуже, что он доверил управлять «Источником» человеку недостойному и равнодушному, которому ни до чего нет дела.

Она не стала уточнять, кого имеет в виду — Дьюка или моего брата. Впрочем, я и сама прекрасно видела, с какой изощренной жестокостью обращается с чернокожими старший надсмотрщик. Однажды я не выдержала и решила поговорить с ним. Отозвала в сторонку и напрямик, в лицо, высказала все, что я думаю о его методах. После чего приказала немедленно прекратить наказывать рабов без повода и веской причины. Он выслушал меня со скучающим видом, презрительно ухмыляясь, а когда я пригрозила пожаловаться Джозефу, молча повернулся и ушел. Мой выговор он пропустил мимо ушей и продолжал бесчинствовать.

— Этот Дьюк совсем как таракан, — заметила Филлис. — Наступишь на него, а он все равно вынырнет где-нибудь в другом месте.

Поразительно точное сравнение! Он даже походил на таракана, особенно со спины. Блестящие от масла темные волосы надкрыльями нависали над засаленным панцирем коричневой рабочей куртки, а до блеска начищенные черные кожаные ботфорты вносили последний штрих в портрет противного насекомого. Я невольно рассмеялась, мысленно представив таракана с физиономией старшего надсмотрщика, но ни мать, ни дочь меня не поддержали.