Явка в Копенгагене: Записки нелегала - Мартынов Владимир - Страница 89

— Послушайте, Пепе. А почему, собственно, вы думаете, что я от вас что-то утаиваю. И кстати, какие у вас соображения относительно нашего будущего? Уже что-нибудь замаячило на горизонте?

— Дело в том, что я должен вас покинуть, поскольку моя работа здесь окончена. С вами будет работать другой мой коллега, который только что прибыл из Штатов. Мне, разумеется, очень не хочется, чтобы он узнал что-то, чего не знаю я. Вы, конечно, понимаете, что имеется в виду — связи. У нас пет уверенности, что мы знаем все. Нет ни единой зацепки.

— Я вас уверяю, Пепе, что я от вас ничего не утаил.

— Ну, хорошо. А что касается вашего будущего, то пока рано говорить об этом. Но по секрету скажу, в перспективе у вас, по-видимому, предстоит переезд в США. Вы как на это смотрите?

— Положительно.

На этом мы расстались. Два дня никого не было.

На третий день после завтрака на стол передо мной легла местная газета «Кларин». До этого никаких газет мне не давали. А сейчас вдруг дали. На последней странице газеты были напечатаны фотографии двух молодых людей, советских граждан, выдворенных на днях из страны за деятельность, несовместимую с официальным статусом. Фотографии сопровождались статьей, в которой говорилось, что современные технически развитые страны уже давно перешли на спутниковые методы разведки, советская же разведка все еще пользуется средневековыми дедовскими шпионскими методами. В статье говорилось, что русские были пойманы с поличным и выдворены из страны в соответствии с международными нормами. Их высылке предшествовала нота правительства Аргентины, врученная послу Советского Союза. Комментарии не содержали никаких конкретных фактов. Я понял, что произошло. «Но ведь сигнал же был не тот! Почему же они все-таки пришли?!»

Двоякие чувства обуревали меня, пока я читал эту статью под внимательными взглядами охранников и Охеды.

Конечно, было тяжело и горько осознавать, что по моей вине из страны были выдворены два наших сотрудника. Никого из них я не знал. Но в то же время был уверен, что «неприятности» у них были из-за того, что пошли на операцию, несмотря на то, что сигнал был другой. Вот каким путем Центр, наконец, получил информацию о пашем положении. Во-первых, по крайней мере, этих мучительных радиопередач больше не будет. Радиоигра закопчена. А это— главное. Во-вторых, Центр предпримет предусмотренные в этих случаях меры по локализации провала. В-третьих, — что немаловажно, — мое положение в глазах моих «опекунов» упрочится. Тот факт, что они считают, что я им не все сказал, говорит в мою пользу, поскольку я буду нужен им до тех пор, пока в состоянии буду давать хоть какую-нибудь информацию.

А вот и кое-что, чего не было в прессе. Об этом мне удалось узнать позднее через одного из охранников, который принимал непосредственное участие в операции по захвату наших людей, выходивших к тайнику.

Тайник этот, как и многие другие, подбирался мной, и размещался он в кирпичном основании железной ограды, проросшей живой изгородью. Ограда окружала заброшенный старый дом, расположенный на узкой улочке в одном из районов Буэнос-Айреса. Из описания тайника было ясно, в какое время будет положена закладка. Контрразведка планировала организовать крупную провокацию с захватом с поличным связника Центра, с последующим развертыванием антисоветской камлании в стране. В этих целях тайник был оборудован скрытыми фотовспышками для фотографирования связника в момент выемки закладки из тайника. В контейнер— металлическую трубку— была заложена подготовленная СИДЭ непроявленная фотопленка с отснятыми военными объектами и другими компрометирующими материалами.

Поздним вечером два молодых человека не спеша приближались к району тайника. Перед этим прошел сильный дождь. На улице, как обычно, стояли машины. Прохожих почти не было. Ничто не предвещало каких-либо неприятностей.

В момент изъятия закладки фотовспышка не сработала, по-видимому, по причине ливня. Один из товарищей изъял контейнер, и оба уже стали уходить, не ускоряя шага, когда из-за кустов, из-за машин на них бросилось десятка два агентов контрразведки. Ловко увернувшись от них, связники, бросившись в разные стороны, ударились в бега. Они были задержаны лишь на довольно большом расстоянии от тайника и оказали значительное сопротивление. Контейнер с пленкой СИДЭ так и не удалось найти, хотя ее искали десятки людей. Куда они ее забросили, выяснить так и не смогли, хотя были осмотрены все прилегающие к улице палисадники, канавы и ливнестоки канализации. В машине один из задержанных пытался ударить охранника, назвал его предателем, очевидно, приняв его почему-то за меня. Его поколотили, и довольно крепко. В полицейском участке, куда были доставлены оба связника, каких-либо компрометирующих материалов против них предъявить так и не удалось, но тем не менее был составлен протокол, вызван представитель нашего посольства, и товарищи были выдворены из страны. Один из них работал в Торгпредстве, другой — в местном агентстве «Аэрофлота».

Я все еще сидел за столом, горестно размышляя о случившемся, как вдруг распахнулась дверь и вошла «Веста» с детьми. Встреча конечно же была необычной, мы не виделись целый месяц со дия ареста. К тому же меня никто не предупредил, что они придут. Старшая дочь была очень возбуждена, но быстро успокоилась. Нас оставили наедине. Я сделал «Весте» знак, что нас подслушивают, и стал вести разговор в том плане, что мне пришлось признаться во всем, что будущее наше пока неопределенное, что, возможно, придется остаться в этой стране, так как после этого события— я показал ей газету с фотографиями — нам уже ни в коем случае нельзя возвращаться домой. Все это время я демонстрировал «Весте» указательный палец левой руки, наложенный на средний, — наш условный сигнал о том, чтобы она не верила моим словам. Этот жест был взят нами из художественного кинофильма времен «холодной войны» о захвате тайнваньским режимом советского танкера «Туапсе». Этот жест означает: «Я вру. Не верь тому, что говорю».

На пальцах же я показал, что необходимо готовиться к побегу. Больше ни о чем поговорить не удалось, так как вошел полковник Гомес. Сквозь приоткрытую дверь доносилось потрескивание рации и голос дежурного, который вызывал кого-то на связь.

Через полчаса «Весту» с детьми увели.

Вечером снова слушали эфир. Он был нем. Центр на связь больше не выходил. А через два дня мне принесли одежду и велели переодеться. Вернули часы и ремень. Снова надели черные очки, заложив за стекла вату. Прошли по коридору, вышли во двор, где меня усадили в маленький «фиат». Рядом сел охранник. Слышался шум двигателей машины. Краем глаза мог наблюдать, как выехали со двора на улицу. Долго ехали по шоссе, затем по какой-то аллее.

«Похоже на парк «Патрисиос», — подумал я.

Из разговора охранников понял, что сзади шла еще одна машина.

Въехали в ворота какой-то усадьбы. С меня сняли очки и ввели в дом. В вестибюле меня встречали «Веста» и дети. Мы прошли в отведенную для нас комнату. Полковник Гомес посмотрел, как мы разместились, и вскоре уехал.

Это была маленькая спальня, где стояла большая кровать, по обе стороны которой расположены кроватки для детей. Окно забрано решеткой, ставень-жалюзи закрыт, в комнате горели лампы дневного света. При спальне был совмещенный узел— ванная и туалет.

Некоторое время мы оставались одни. Вслух разговор шел о детях. Отлично понимая, что комната прослушивается, мы писали с помощью огрызка карандаша, каким-то чудом сохранившегося у «Весты», друг другу записки на туалетной бумаге.

В записках прежде всего обсудили причину ареста.

«Мне кажется, что это предательство», — сразу же написала «Веста».

«Я тоже так думаю, — написал я. — Хотя не исключается, что где-то у нас самих был прокол. Нельзя же все валить на предательство. И тем не менее никаких улик, никаких доказательств не предъявлено».

Мы перебрали все моменты, включая недавнюю поездку в Союз. Именно здесь мог иметь место прокол. Но почему сразу же арест? Ведь обычно в нашем деле аресту предшествует длительная разработка, преследующая прежде всего выявление связей. Прошляпили мы? Не заметили наружного наблюдения? Все может быть, хотя проверялись регулярно, особенно до и после явки и при проведении тайниковой операции. А случай на дороге с той девочкой? Если бы мы находились в разработке, этот случай вряд ли был бы оставлен без внимания контрразведки. Мы продолжили разговор во дворе, куда нам разрешили выйти на полчаса.