Явка в Копенгагене: Записки нелегала - Мартынов Владимир - Страница 88

Вскоре Густаво распрощался и уехал.

После обеда, когда Пепе удалился в свою комнату отдыхать, Мигель поведал мне кое-что о Густаво:

— Это тот самый янки, который руководил всем твоим делом. Это он тогда сидел в соседней комнате в комисарии, когда тебя допрашивали сразу после ареста.

— Ну и как он?

— Нормальный. Щедрый. Подбрасывает нам иногда «зелененьких». Вообще-то их здесь много, цэрэушников. Порой, кажется, что по одному за каждым деревом. В Штатах у него остались жена и дети. С женой он разведен. Живет один.

— Он что здесь, самый главный?

— Нет. Главный у них Карлито. Рыжий такой, злой и вредный. Он тоже был там, в комисарии, вместе с Густаво в ночь ареста. Да и у твоего дома он был вместе с нами, контролируя всю операцию.

…Прошло несколько дней. Сменился наряд. Одни из охранников явился в моей куртке. Он сказал, что у него есть яхта и что в моей курточке ему будет очень удобно с ней управляться. Старшим наряда был Охеда, мой старый знакомый. К ужину снова подошел полковник Гомес. После трапезы он опять затеял со мной дискуссию по вопросу о частной собственности на землю. Он мне пытался доказать преимущества частного владения землей, фермерского ведения хозяйства. Я же доказывал ему преимущества нашего колхозно-совхозного социалистического производства. Разумеется, сегодня мои доводы кажутся мне смешными, но ведь в 1970 году с производством сельхозпродуктов у нас в стране дело обстояло несколько лучше, чем сейчас, и мне было чем крыть. Советская власть давала простому народу гарантированную работу, социальную защищенность, бесплатное образование и здравоохранение, практически бесплатное жилье.

Дискуссия была довольно острой и в то же время забавной. Присутствовавшие при этом охранники с интересом слушали мою лекцию о социалистическом образе жизни и способе ведения сельского хозяйства в условиях социализма. Но мой главный оппонент в споре о преимуществах двух систем, полковник Гомес, оказался на высоте, умело защищая свой строй. Каждый из оппонентов остался при своем мнении.

Через несколько дней снова пришел Густаво. Переговорив о чем-то с Пепе, он сел за стол рядом со мной и спросил:

— Скажите, у вашей жены и вправду была норковая шуба?

— Да, была. А что, шубы этой уже нет?

— Об этом поговорим позже. Какая аппаратура у вас имелась, кроме радиоприемника «Браун» и магнитофона «Sony»?

— Ну, были еще приемник «Грюндиг», кассетный магнитофон «Филипс», восьмимиллиметровая кинокамера, фотоаппараты «Олимпус-Пен» и «Кэнон», пишущая машинка. А что, чего-нибудь не хватает?

— К сожалению. Надо будет разобраться кое в чем.

— Ну, вы бы еще целую роту туда пригнали, тогда вообще от дома ничего бы не осталось.

— Вот вы все шутите, и порой шутите опасно. Будьте осторожны с аргентинцами. Пока мы контролируем ситуацию, по ведь все может в любой момент выйти из-под нашего контроля. Не провоцируйте их.

— Чему быть, того не миновать. С чего вы взяли, что я — провокатор? Все мы во власти Божьей.

— Во власти Божьей… Разумеется. Будьте же серьезны! Под вопросом ваша судьба. И вашей семьи тоже.

— А если серьезно, то я в любой момент возьму да и прекращу всякое сотрудничество с вами, пока не получу возможность повидаться с моей семьей.

— Прошу вас не делать этого. С вашей семьей все в порядке. Я только что оттуда. И я вам обещаю, что вы их скоро увидите. Но, ради Бога, не вредите себе, да и. им тоже. Аргентинцы теряют терпение, им нужны немедленные и эффективные результаты. Вы уверены, что вы нам все рассказали что касается ваших связей?

— Какие могут быть сомнения?

— Сомнения, видите ли, имеются. Но дело не в этом.

— В чем же?

— Вот вы указали нам почтовый ящик «Грета»[41] в Восточном Берлине.

— Ну, и что с ним?

— Но ведь это адрес одного из десятков офисов, размещающихся в центральной части Восточного Берлина.

— И что же вас смущает? Что тут особенного?

— А в каких случаях вы должны использовать этот адрес?

— Когда есть необходимость послать внеочередное сообщение.

— Вы не возражаете, если мы туда напишем? Вернее, вы напишете, — предложил он, испытующе глядя в глаза.

— Никаких проблем. Можем и написать. Если вам это нужно. А только зачем?

Вместо ответа он дал мне бумагу и ручку. Я набросал черновик защитного текста письма на нейтральную тему. Густаво прочитал письмо, внеся некоторые коррективы, и я переписал его начисто. Затем было заготовлено краткое сообщение о том, что вследствие болезни я не смог поехать в Чили. Наложив на текст письма специальную копирку с тайнописным составом, я выполнил невидимый текст сообщения, вложил в конверт письмо и написал адрес. Густаво забрал письмо и распрощался. Позже, уже в Москве, я узнал, что письмо мое в адрес «Грета» никогда не было отослано. Цэрэушники не зря ели свой хлеб.

В наряд посылали каждый раз новых охранников. Они были людьми различными по складу ума и по характеру. Запомнился один, нервный и злой, физически сильный, большеголовый, лохматый, в очках. Он все донимал меня вопросами насчет социалистического строя в России, которую он всем сердцем ненавидел и всячески старался это показать. Даже порывался меня допрашивать, но вмешивался старший группы и выставлял его из комнаты. В день смены наряда он зашел попрощаться. Был одет под ковбоя: в куртке с кисточками и помпончиками, с патронташем и револьвером на боку, в широкополой шляпе и в коричневых сапогах на высоком каблуке. Я с усмешкой рассматривал его живописный наряд.

— Собрался на бой с большевиками? — не удержался я.

— С удовольствием пристрелил бы тебя, русский шпион, будь моя воля! — вскипел почему-то он, обидевшись на мою невинную шутку.

— Послушай, а что я тебе такого сделал, что ты на меня так сердишься?

— Да одно то, что ты оттуда, — уже преступление! Погоди, мы еще встретимся с тобой на узкой дорожке!

Если тебе вдруг вздумается бежать. Я сам пойду по твоему следу. Уж я-то найду тебя!

И он, резко повернувшись, вышел.

— Он что у вас, псих? — спросил я Мигеля.

— Э-э, да у него не все дома, — отвечал он. — А вообще-то парень был в «эскадроне смерти»[42] где слегка свихнулся. — И Мигель сделал выразительное движение пальцем у виска. — Он армянин по происхождению, сын богатого оптовика. У них ранчо в Сальте, вот он и приоделся под ковбоя, туда сейчас направляется.

Однажды Густаво привез фотографа. Меня сфотографировали в моей дурацкой красной пижаме в профиль и анфас. Дора мне потом рассказывала, что фотография была цветной и я выглядел на ней просто превосходно: красный и в красной пижаме.

— Сегодня ваш национальный праздник— день Октябрьской революции. Примите мои поздравления, — сказал Густаво.

В тот день он остался на ужин, присутствовал также на радиосеансе из Центра, который оказался последним. К счастью, Центр, по-видимому, почувствовал неладное: последняя шифровка не содержала абсолютно никакой лишней информации, адресов, инструкций. Только поздравления с пятьдесят третьей годовщиной Великой Октябрьской социалистической революции. Да еще спрашивали о нашем самочувствии. Центр, кажется, понял, что, раз я не появился в Чили и о причинах ничего не было сказано, значит, что-то, возможно, идет не так, как надо. (Однако я ошибался.) Получение шифровки просили подтвердить соответствующим сигналом. Густаво задумался. Он словно что-то решал. Видимо, понял, что радиоигра подходит к концу.

— Ну и какой же это соответствующий сигнал? — спросил он.

— Все тот же: «X» (как я уже упоминал, сигнал этот означал «опасность»).

Пепе между тем завершал свою работу.

— Я вас очень прошу еще раз подумать и вспомнить то, что вы, возможно, забыли мне сказать.

— Я вам все сказал и на все вопросы ответил.

— Ну, может быть, что-то не сказали поначалу. Ведь вы же понимаете, что я уеду, после меня придут другие люди, и вам все равно придется рано или поздно рассказать, если вы что-то от меня утаили. Для вас это будет кое-что значить. Поймите меня, я к вам хорошо отношусь, и мне очень хотелось бы, чтобы у вас в будущем все было нормально.