Последний платеж - Дюма Александр - Страница 9

— Если мне придется править Россией, — опять несколько медлительно, как бы раздумывая, произнес будущий царь, — я уничтожу, по крайней мере, два рабства: рабство славян у турок на Балканах, во-первых, и, во-вторых, постыдное для нас с Василием Андреевичем крепостное состояние русских мужиков… Ведь они все же выше американских негров, не правда ли? — опять с детским простодушием обратился он к Гайде, которая в начале разговора утешила его, что рабство есть и в Америке. — Из них даже художники выходят, и музыканты на славу! Как же можно торговать художниками, не правда ли?

Жуковский одобрительно и поощрительно кивал. Но повторил свой знак гостям: пора уходить, так как дофин раззадорился на разговор с чужестранцами и как бы не налепетал чего-нибудь лишнего. Его опасение было не беспочвенным. Обернувшись к нему, дофин добавил:

— А когда мы с вами, Василий Андреевич, будем во Франции, не забудьте ознакомить меня с «Кодексом Наполеона». Возможно, что-нибудь придется там позаимствовать… Без реформ не обойтись и нам. Не пойдем на реформы — хлебнем революции!

Провожая гостей, Жуковский сказал:

— По-моему, вы понравились цесаревичу, господа. Он был неузнаваем — исчезла обычно свойственная ему меланхоличность — он говорил с вами как равный с равными, даже чуть горячился иногда… Право, он удивил меня, и вы также тем, что сумели на него так подействовать.

Эдмон поблагодарил Жуковского за то, что тот не раскрыл наследнику Николая его замысел в отношении барона Жоржа Дантеса де Геккерена.

Жуковский тонко и мягко улыбнулся:

— У меня мелькнула мысль, граф, что ваш замысел мог понравиться цесаревичу. Он недолюбливал Дантеса и раньше, так как мое возмущение не могло не передаться ему после преступления, совершенного этим выродком.

— Но все же лучше, если поменьше лиц будет посвящено в мой замысел, — ответил Эдмон. — Тем более, что может еще ничего не получиться!

— Только еще раз прошу, — почти умоляюще сказал Жуковский. — Месть эта должна быть бескровной! Память Александра Пушкина да не будет омрачена!

Глава VII

ВИНОВНА ЛИ?

Для окончательного, решающего умозаключения Эдмону необходимо было еще свидание с вдовой великого русского поэта Александра Пушкина. Вина Жоржа-Шарля Дантеса была уже вне всякого сомнения, но необходимо было определить не пострадала ли чрезмерно и без того убитая событиями Натали Пушкина, когда еще один удар обрушился на ее семью в лице уехавшей с де Геккереном родной ее сестры Екатерины.

Устроить свидание с вдовой Пушкина было наиболее нелегким делом. Безусловно, глубоко потрясенная гибелью мужа, столь выдающегося, столь дорогого всему народу, Наталья Николаевна замкнулась, уединилась и избегала каких-либо встреч или знакомств.

Понадобился очень смелый, но и рискованный вместе с тем ход: Эдмон заявил о себе как о родственнике Дантеса де Геккерена. Он послал вдове Пушкина просьбу принять его, как родственника того человека, который сыграл роковую роль в ее судьбе и вместе обсудить не мог ли он, граф Монте-Кристо, чем-либо загладить тяжелую вину своего родича?

Увидев Натали Пушкину, Эдмон, явившийся и на это свидание с неразлучной Гайде, был ошеломлен красотой этой всему миру известной теперь вдовы.

Сразу пролился свет на многое, и в первую очередь, на истоки бурной, под стать Отелло, ревности великого поэта «российского Шекспира», как называл его посланник Далиар. А также стали понятны и те удивительные воздействия, какие оказывала красота мадам Пушкиной на самых высоких и требовательных ценителей.

Молва, что сам русский император Николай Павлович Романов, был покорен этой редкостной красавицей, явным образом подтверждалась.

Вдобавок эта женщина обладала и сама чисто царственными, королевскими манерами: осанкой, высокородной небрежностью тона, величественным равнодушием к громким титулам. Во всяком случае, громкий титул «граф Монте-Кристо» по всем признакам не произвел на нее сколько-нибудь значительного впечатления.

— Чем могу служить вам? — бросила она своим незаурядным гостям трафаретную фразу. Она даже как будто забыла или не придала никакого значения переданному ей через слугу намеку о намерениях неожиданных гостей как раз быть полезными ей самой, послужить чем-то именно ей.

Эдмону пришлось очень осторожно повторить о предполагаемом родстве своем с Жоржем-Шарлем Дантесом. По мере того, как он излагал свои аргументы, мадам Пушкина все пристальнее, все внимательнее в него вглядывалась, словно тщательно проверяя или припоминая, где она могла видеть это лицо и не интриган ли он.

— Так вы считаете себя родственником человека, убившего моего мужа? — произнесла она, когда Эдмон закончил.

— Нет, мадам, — с наивысшей корректностью ответил граф Монте-Кристо, — пока еще только стараюсь выяснить, не являюсь ли я ему родственником? И что должно быть следствием этого?

— Если да, это не сделает вам особой чести… — презрительно бросила Натали Пушкина. — Не принесет и пользы, вероятно…

— Ни мести, ни пользы я не ищу. Но надеюсь, что могут быть оценены, по крайней мере, мои старания сколько-нибудь смыть с не чуждого мне имени Дантесов хотя бы частицу того позора и бесчестия, какое навлек на это имя злополучный Жорж-Шарль.

Теперь вдова поэта еще более насторожилась. Иностранец словно вторгался в ее внутренний мир, в область ее отношений с погибшим, в область того, что должно или не должно было быть…

Но она нашлась и тут:

— Мой незабвенный покойный муж, как я уже сказала, был по-детски доверчив. А буйное воображение поэта, как необузданный конь, мчало его, словно легендарный Буцефал его великого тезку Александра, когда тот был подростком — Александра Македонского, я имею в виду. — Снисходительно, опять-таки полупренебрежительно, пояснила она, чем слегка покоробила начитанную Гайде.

Гайде не преминула мягко возразить:

— Александр Македонский, мой земляк, все-таки обуздал и оседлал своего Буцефала, сделав его своим любимым конем, который верно служил хозяину во многих сражениях.

Вдова поэта поглядела на Гайде уже несколько по-иному: с чем-то вроде проснувшегося интереса.

— Вы правы, мадам, — уже не так надменно и сухо ответила она на эту реплику. — Мой, наш Александр, не сумел сделать этого с бешеным конем своей фантазии, со своим яростным воображением, и неизбежное произошло: бешеный конь примчал его к смертельной пропасти…

Эдмон нахмурился:

— Значит вы склонны какую-то долю вины возложить и на своего покойного супруга, мадам? Так ли я вас понял?

Вдова поэта заметно спохватилась не слишком ли много она сказала. Но снова нашлась:

— Я не отметила в самом начале, что доверчивое воображение мужа было болезненно-возбудимым! Не нужен был никакой хитроумный Яго, чтобы пришпорить смертоносного коня… Любой, даже совсем неумный враг мог добиться того, что случилось.

— Жорж-Шарль Дантес де Геккерен и был, как мне кажется, не очень умен? — наивно спросила Гайде.

Пушкина чуть помедлила и тихо ответила:

— В светской среде ум не всегда заметен, да и не слишком нужен. Его заменяет этикет. Мой муж и не любил за это дворцовый круг — там ему было трудно блистать своим умом, своим гением.

Эдмон задал еще один осторожный вопрос:

— Ваш муж мог вырвать вас из этого опасного круга, увезти куда-нибудь в Москву, которую он любил и где его особенно любили и чтили… Или в какое-нибудь из своих поместий.

— Он считал бы это бегством, капитуляцией перед светом, который он презирал.

— В таком случае, получалось вроде заколдованного круга, — пожал плечами граф Монте-Кристо. — Он презирал «свет» и «свет» его ненавидел, толкал его к гибели… И добился этого в конце концов.

— Могу заверить в одном, господа, — совсем уже сухо и холодно сказала вдова великого поэта. — Что я ко всему этому совершенно непричастна.

— Может быть, его смерть повлекла за собой уменьшение ваших доходов, и вызвала затруднения в вашем быту? — с неизменной осторожностью осведомился граф Монте-Кристо. — Я был бы счастлив оказать вам помощь любого размера.