Последний платеж - Дюма Александр - Страница 11

И соборы, и звонницы выглядели здесь суровее, строже, даже угрюмее, нежели празднично-светлые, высокие и солнечно-златоглавые храмы Москвы. Но и здесь чувство седой старины обозначалось не менее отчетливо, властно.

Узнав о проезде через город Псков некоего богатого и нескупого французского графа, не счел зазорным встретиться с ним сам губернатор барон Аддеркас. Он тоже неплохо говорил по-французски и рядом умело поставленных вопросов выведал у приезжих о их намерении посетить усыпальницу Пушкина в Святых горах.

Губернатор призадумался. Спросить имеют ли гости на это разрешение высочайших столичных пунктов, было вроде неудобно, не совсем прилично. Однако и оставить дело без внимания тоже, как видно, не годилось для этого провинциального правителя.

— А почему, собственно, вам захотелось это сделать? — ласково спросил он у Эдмона. — Вы считаете себя поклонником этого поэта?

— Нет, более чем поклонником, господин барон, — холодно ответил уже начинавший раздражаться граф Монте-Кристо. — Я считаю себя его должником.

— Но где и как привелось вам ему задолжать? — уже с недоумением осведомился губернатор Пскова.

— Не за карточным столом, барон, — сухо отрезал Эдмон и почти издевательски пояснил. — Долги бывают не только карточные и не только биллиардные. Есть области человеческой деятельности и человеческих отношений, где место всяких азартных игр с успехом занимают высокие и благородные душевные порывы.

Смущенный такой отповедью, губернатор все же не счел возможным сложить оружие без боя.

— Существует далеко не безвредное понятие «традиция», любезный граф, — начал он свою контратаку. — И если бы с вашей легкой руки образовалась традиция у приезжающих в Россию иностранцев посещать непременно гробницу Пушкина, расположенную в глубине вверенной мне губернии, это вряд ли получило бы одобрение Санкт-Петербурга… Согласитесь, что далеко не всем и не всегда может нравиться стремление заглянуть во все внутренние комнаты вашего дома. Вероятно, это применимо даже и к прекрасной Франции, что же говорить о нашей столь во многом отсталой России.

— Если вы беспокоитесь о состоянии ваших дорог или почтовых станций, дорогой барон, — уже чуть мягче сказал Эдмон, — то смею заверить — приобретенная мною для этого путешествия карета вполне рассчитана на подобные случаи. Если же вы опасаетесь, что мы можем подвергнуться нападению разбойников, то еще более решительно смею вас заверить, нигде, никогда, ни при каких обстоятельствах ни один разбойник не уходил от моего пистолета без существенного для себя ущерба. В большинстве случаев разбойники считали своей приятной обязанностью вытаскивать нашу карету из подготовленной для нас же ямы или грязи, и целовать нам с женой руки, получив после этого на «чай». Кажется, так называется это по-русски?

— Да, так, — подтвердил барон. — Но не получается ли, что вы прощали этих негодяев, дорогой граф? Это, как известно, не вполне согласуется с законностью.

Эдмон небрежно махнул рукой.

— Прощают преступников и почище, — ответил он со смесью горечи и насмешки.

И вероятно даже не особенно изощренный в тонкости ума губернатор псковской губернии сообразил, что имеется в данном случае в виду.

Гуренин еще более помог ему в этом.

— Европа широко осведомлена, что великий Пушкин погиб от руки иностранца. Естественно и похвально стремление иностранцев как бы возместить зло от преступления совершенного одним из них. Их поклонение гробу и памяти российского гения можно только приветствовать, барон!

На это Аддеркас возразить не нашелся ничего и только беспомощно в знак своего поражения в неравной схватке развел руками.

Граф Монте-Кристо и его спутники беспрепятственно продолжали свой путь к месту последнего успокоения Александра Пушкина.

Но барон Аддеркас был явно прав в своих опасениях. Чаще и чаще, чем дальше они ехали, «внутренность дома» становилась непригляднее. Все беднее, жальче, развалистее выглядели серые, ветхие, крытые соломой избы деревень, гнилее и ненадежнее мосты через овраги и речки, ухабистее и грязнее дороги, вливавшиеся в казенный тракт, тоже далеко были не блестящего вида.

Сама местность, впрочем, делалась все живописнее. Долины речек все более глубокие, поблескивали и синели еще не совсем спавшими после весеннего разлива водами. Холмы, вздымавшиеся над ними, как бы набухали, росли все выше, переходя почти что в горы и тем оправдывая те названия, которые все чаще произносили Гуренин и кучер кареты — опытный, точно знающий всю эту местность бородатый ямщик.

— Тригорское… Михайловское нагорье… Святые горы… — эти слова то и дело мелькали в их разговоре.

Вот появились на высоком горизонте, вырисовываясь на серо-голубом фоне неба, характерные славяно-византийские купола тусклой бедноватой позолоты.

Гайде, как обычно, восторженно рассматривая проезжаемую местность из окна кареты, указала в ту сторону своей маленькой ручкой и закричала:

— Святые горы!.. Святые горы!

Верная своему обещанию, она теперь не пропускала ни одной русской фразы, услышанной ею, чтобы тотчас же справиться о ее значении, смысле. Словарь ее быстро обогащался не по дням, а по часам. Она уже самостоятельно произносила то одну, то другую обиходную фразу:

— Ка-ка-я реч-ка? Ка-ка-я де-рев-ня? Ско-ро ли от-дых?

За прихотливыми изгибами Сороти, небольшой, но жизнерадостной речки, карета графа Монте-Кристо въехала в солидно огороженный обширный двор старинной барской усадьбы, — векового наследия семьи Пушкиных и Ганнибалов. Такова была просьба губернатора Аддеркаса, не прямо ехать к монастырю, чтобы не «полошить народ», а заехать на усадьбу и уже оттуда без особого шума направиться к усыпальнице поэта.

— Сделайте мне хотя бы такое одолжение, — попросил губернатор, боявшийся потерять свое должностное положение. — Если будет сделано так, то в Санкт-Петербурге могут и не услышать о вашем визите, драгоценный граф.

— Но, если все-таки услышат, что тогда? — иронически усмехнулся Эдмон.

— Тогда мне все же легче будет оправдаться! — вскричал розовощекий, хотя и седой уже губернатор, как видно не малый жуир.

Эту его полунасмешливую просьбу счел нужным выполнить Эдмон в уважение даже и к темным порядкам страны, где он все еще пребывал гостем. Страны, которая все же породила такого великого поэта, как Пушкин.

Приезд иностранцев, однако, взбудоражил тихую, осиротевшую усадьбу. Не говоря об оглушительном лае собак, то ли радостном, то ли тревожном. Навстречу богатой карете графа высыпало все население усадебного дома, включая уж очень дряхлого старичка в шлафроке и ночной шапочке-ермолке, про которого Гуренин почтительно шепнул Эдмону:

— Это отец, убитый горем, будьте с ним подобрее, дорогой граф. Он не особенно ладил с покойным Александром, но гибель знаменитого, прославленного сына, чуть-чуть не была смертельной и для него самого.

Гостям были оказаны все знаки внимания и радушия, какие были свойственны сельским русским усадьбам. Были потревожены и погреба, и кладовые, и птичники. Закипели чудовищных размеров самовары — на случай, если остынет один, его должен тотчас же заменить другой. А кроме того, приезд гостей был своего рода праздником и для дворни, тоже принимавшей в своем кругу почетного гостя — бородатого, заслуженного кучера.

Усаженные за огромный барский стол, гости подверглись бесчисленным расспросам, не успевая сами спросить о чем бы то ни было.

— Что сейчас во Франции? — жадно допытывались хозяева. — Жив ли Наполеон, как утверждает молва? Бродит будто бы…

Сдерживая невольную улыбку, Эдмон терпеливо отвечал, что вопреки в самом деле ходившей в свое время по Европе молве, Наполеон не бежал с острова Святой Елены, а тихо там скончался, так и не сумев осуществить свой последний реванш.

— По Европе же осторожно бродит один из его наследников по родству, племянник Луи Наполеон Бонапарт, возможно, тоже мечтающий о троне, — добавил граф, пытаясь объяснить истоки молвы.