Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу


Рэйтё Енё - Аванпост Аванпост

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Аванпост - Рэйтё Енё - Страница 14


14
Изменить размер шрифта:

— А кто этот молокосос?

— Лорсакофф не сказал. Сказал только: достань часы, получишь деньги. Наверняка тоже причастен к делу… Но завтра узнаем. Лорсакофф придет встретиться с нами перед выступлением.

— Мы должны знать, кто здесь охотится за часами. Может, парень его сообщник.

— У меня есть одно соображение. Вспомни, кто был в комнате, когда Голубь сказал, что идет в караул. Я сразу сообразил, что могу спрятаться в прачечной, пока он докладывает фельдфебелю, и потом напасть на него. Другим это тоже могло прийти в голову. Кто был в комнате? Ты, Адрогопулос, господин граф, Троппауэр, Пилот, Джазмирович, этот идиот Карандаш, Линдманн и я.

Пенкрофт обрадованно подхватил:

— Хорошо бы узнать, кто выходил из комнаты…

— Я тебе больше скажу. Взрывом разорвало бочку с суриком, и краска вытекла. Я себе все башмаки перемазал. Может, тот, второй, который в меня стрелял, не заметил на себе следов краски, и по ней мы его узнаем…

— С этим человеком нужно в первую очередь разделаться…

С улицы, невнятно бормоча и с трудом переставляя ноги, возвращались несколько легионеров. Когда один из них зажег внизу свет, американец Пенкрофт уже крепко спал, растянувшись во всю длину на лестнице, раздувая на губах клочья пены и всхрапывая. Хильдебрант сидел в расстегнутой рубашке, ремень свешивался у него с шеи, кепи надвинулось на самый кончик носа, и он, глотая слова, объяснял что-то некоей почтенной барышне-кассирше и при этом икал с такой силой, что, казалось, сейчас перекувырнется. Возвратившиеся в казарму солдаты и сами были не в лучшем состоянии, исключая унтер-офицера, который при виде двух развалившихся на лестнице типов презрительно сплюнул.

Последним шел Троппауэр в лавровом венке вместо кепи, предрекая простертой вперед дланью грозную опасность, которая, начиная с завтрашнего дня, ждет в лице поэта каждого непокорного туземца. Он прошел совсем рядом с сидевшими, едва не наступив на Хильдебранта своей слоноподобной ножищей, и прямиком' ввалился в спальню.

…Его башмаки покрывал вызывающе толстый слой суриковой краски…

Глава девятая

1

Построение!

Почти все вернулись в казарму вдребезги пьяные, едва успели поспать, а теперь в считанные секунды одеваются, наспех протирают заляпанные, грязные башмаки и к моменту, когда в дверь вламывается дежурный капрал, чтобы сообщить этой банде ленивых проходимцев свои обычные утренние впечатления, почти все уже застегивают ремни.

Смолкает труба, рота стоит на плацу, и после нескольких прощальных напутствий капитан отдает команду «Вперед!». Потом «Шагом марш!» — и офицер на лошади трогается с места, его обнаженная сабля блестко взлетает ввысь, оркестр разражается маршем, и подразделение с зычной песней сворачивает на улицу…

Тем временем уже давно был получен приказ, который предписывал фельдфебелю Латуре «сменить причисленного к маршевой роте унтер-офицера Ларнака и на протяжении всего пути следования выполнять обязанности командира дозорного отряда».

Латуре любил обильно производимое в окрестностях Орана сухое красное вино, он полюбил форт Сен-Терез и покойную жизнь отвоевавшего свое ветерана, но теперь он с радостью отправлялся в адское пекло отдаленного укрепления, потому что там Голубь будет у него под рукой… Позорное пятно на его карьере, сокрушитель его унтер-офицерского авторитета, этот ухмыляющийся молокосос, этот подлый притворщик, он ему еще покажет… Norn du nom.

В настоящий момент, однако, ухмыляющийся молокосос спал в тени крытой брезентом повозки с красным крестом, здоровый как бык, но пользующийся всеми преимуществами больного солдата. Ему было от души жаль этого беднягу Латуре. Закоренелый солдафон, конечно, но в общем неплохой парень.

А рота все идет и идет. Настанет вечер, потом опять утро. А она все будет идти…

Голубь выглянул сзади в щелочку. За повозкой, на порядочном расстоянии, плелся арьергард с навьючеными на мулов пулеметами. Еще дальше то появлялись, то вновь скрывались за барханами конные отряды туземцев.

Легионеры не любят этих странствующих рыцарей, которые сопровождают регулярные войска по пустыне и располагаются лагерем вблизи укреплений. Настоящая разбойничья шайка, которую в любом сражении интересует только добыча.

Впереди повозки вилась длинная змея растянувшихся по пустыне людей. Среди бесконечных желтых холмов, в невыносимом пекле, когда нигде не видно ни пятнышка тени, только режущий глаз белесый покров и мягкие волны… волны… насколько хватает зрения, везде только желтые волны…

Врач спал, разостлав на сложенных в кучу мешках «…» одеяло… Может, сейчас рассмотреть бумажник?…

Нет… Пока он не выяснит, что внутри, нужно быть очень осторожным. Вот, пожалуйста… Несут солдата, который бьется в судорогах… На губах выступила пена, харкает кровью… Его укладывают. Вскакивает сонный врач. Кладет больному на голову лед… Бесполезно!… Наверняка закупорка легких… Лопнул сосуд… Лицо и руки солдата покрывает серая пыль.

— Fini!… [Кончено! (фр.)] — шепчет кряжистый доктор и вытирает полотенцем короткую, волосатую шею…

К четырем часам пополудни они достигают первого оазиса. Длинный свист. Полковой врач косится в сторону рассевшегося в повозке здорового солдата.

— Прошу вас, господин главврач, — неожиданно обратился к нему Голубь, — я хотел бы вернуться в строй, но мне приказано ехать в повозке. Не мог бы я отдать свое место более немощному? Рана в плече уже совсем меня не беспокоит.

— Я улажу этот вопрос, — с готовностью ответил Доктор. -Достойное решение… Я думаю, господин лейтенант возьмет на себя ответственность и позволит вам Уступить свое место какому-нибудь инвалиду…

Лейтенант помянул в дневном приказе, что место полностью поправившегося рядового номер сорок в санитарной повозке может занять другой больной, и рядового номер сорок отправили по месту службы, в маршевую роту…

2

Наконец— то…

В быстро остывающем ночном воздухе Сахары все закутались в шинели, вдалеке, в лагере туземцев, светились кремни, которые используют для жарки лепешек. Трубач протрубил отбой.

Голубь в одиночестве пробирался между редкими пальмами, чтобы в каком-нибудь укромном местечке изучить содержимое бумажника. В ветвях повизгивали обезьяны, кругом стрекотали бесчисленные цикады.

— Постой, приятель! — раздался позади крик. Это был граф. Неужели опять помешают?

— В чем дело, ваша милость?

— Не издевайся… Вот уж от тебя не ожидал. Не ожидал, что ты… под стать всем остальным.

— Клянусь тебе, я и не думал издеваться. У тебя такие изысканные манеры, старик, что поневоле поверишь в твое высокое происхождение.

— Мое происхождение… — Удлиненное, тонкое лицо графа помрачнело. Высокий лоб с причудливыми залысинами над висками покрылся морщинами, большие, чистые, голубые глаза устремились вдаль. — Я хочу тебе кое-что сказать… Ты не такой, как другие… Подружился с поэтом, вдруг я тоже смогу быть с тобой откровенен…

Против своей воли Голубь выдавил из себя:

— Ради Бога… сделай милость, расскажи все… хотя сейчас…

— Я поляк, родом из Луковца. Когда мне было пятнадцать лет, я нашел ружье…

Вздохнув, Голубь сел рядом с графом на камень. Вот, оказывается, что. Ну-ну… Деваться некуда, послушаем драму этого господина.

— Моя настоящая фамилия Шполянский, и… Как ты думаешь, кто был мой отец?

— Герой войны за независимость. Казнен по приказу царя Павла I…

— Почти угадал, но не совсем…

— Послушай… По тебе видно, что ты благородных кровей. Признайся, что ты убил ту женщину… или что, будучи гвардейским офицером, спустил в карты полковую кассу, рассказывай свое кино, и ляжем спать…

Граф вздохнул. Грустно помотал головой и поднялся.

— Нет. Все же не могу рассказать… Даже тебе… Не сердись…