Майами - Бут Пат - Страница 47

— Мммммммм. Звучит недурно. У меня когда-то был помощник. Впрочем, я мог бы возобновить это. А где ты находишься? И что за музыка слышна мне?

— Да это Мери дает свой бал. Я пришла раньше и заключила сделку. И сейчас летаю на высоте шестидесяти тысяч футов. Я все еще не могу поверить.

— Ну, эти аборигены из Палм-Бич скоро тебя подстрелят.

— Я буду сидеть за столом рядом с писателем, Питером Стайном. Ты когда-нибудь встречался с ним? — Сердце Кристы забилось. Разве позволительно, чтобы случались такие хорошие дни, как этот?

— Силы небесные, да что он делает в Палм-Бич? Я думал, что он принадлежит к типу замкнутых парней. Его книги невероятно вгоняют в депрессию, но когда ты одолеешь их, тебе начинает вроде бы казаться, что знаешь все ответы. Я слышал, что он работает над книгой под названием «Грезы, что пригрезились мне». Так что это даст тебе возможность отвлечь его, особенно, когда ты будешь пытаться вытащить его нос из расщелины между твоими сиськами.

Криста засмеялась.

— У меня нет расщелины.

— Послушай, дорогуша, с твоими сиськами у тебя всегда будет расщелина. Это не совсем физический факт. Это состояние ума.

— А тебе доводилось читать его книгу о том, каково быть ребенком? — Кристе хотелось подольше поговорить о Питере Стайне.

— Да, она вполне неглупая. На одной странице описывалось, что ребенок делал и что говорил. А на соседней, что он думал — вроде простые мысли, а в целом язык взрослых. Это было нечто вроде версии интеллектуала по поводу тех фильмов Травольты о детских разговорах. Он получил за нее «Пулитцера». «Детская игра», так она называлась. Я пролистал ее как-то на досуге. Неплохо, если тебя хотя бы отдаленно интересуют дети.

— В сведениях об авторе говорится, что он женат и у него один ребенок, — сказала Криста.

— О-го! На самом деле в разводе, если верить журналу «Пипл».

— Стив, ты уж точно не читаешь «Пипл», — развеселилась Криста.

— Иногда читаю, во время заседаний на унитазе, после того как приму слабительное. Тебе не следует забывать, что я не так молод, как был раньше.

— Чепуха, ты намного моложе, чем был. Скоро ты совсем помолодеешь и станешь ребенком. И тогда сможешь написать продолжение к книге мистера Стайна.

Снова Питер Стайн.

— Криста, я знаю, что Стайн завораживающий субъект, и я с удовольствием стану мухой на стене, когда у него начнется с тобой роман, однако не находишь ли ты, что мы могли бы потратить еще чуть-чуть времени на мой миллион… ну, как я собираюсь заработать его и потратить, и что я должен делать, чтобы показать мою благодарность?…

— О, конечно, но, понимаешь, дорогой мой, я не могу сейчас говорить. Я сижу в библиотеке Мери Уитни и уже пора идти к столу. Первым делом я позвоню тебе завтра утром, идет? Не празднуй это событие слишком усердно. И продумай место съемок. Бог знает, где его искать. Помнишь то время, когда мы снимали на плавучем доме-лодке в Кашмире? Я подцепила конъюнктивит, и ты делал снимки, используя все остальные части моего тела. Это было гениально.

— Это было отчаяние, дорогуша ты моя.

— Ну, целую тебя, Стив. Мы богачи. — Она положила трубку. В ее голове засели две вещи. Мери Уитни, что там с Лайзой и Робом… и некий мистер Питер Стайн.

20

Мери Уитни торопливо шла по дорожке. Брови нахмурены, руки болтаются вдоль туловища, словно дубинки, а голова наклонена вперед, словно стенобитная машина у ворот средневековой крепости. Сердитой она не была, однако вся собралась в комок, готовая к драке. Разумеется, она могла ошибиться, однако если в деле участвуют эмоции, то человек редко ошибается. А в сердечных делах плохие предчувствия неизбежно подтверждаются.

Она уже даже вычислила вероятное место для «измены». Теннисный павильон настолько же мог служить любовным гнездышком, насколько казался неподходящим. Да, если они занимались этим, то только здесь, добавляя таким образом к обиде еще и оскорбление. Тут она остановилась. Почему она так всполошилась. Роб был тренером по теннису. В этот момент он был не больше и не меньше, чем тренер, несмотря на ее намеки и долгосрочные намерения. Она вообразила его испорченным. Но это ведь едва ли был сексуальный контакт. Теоретически он был свободен трахаться с кем ему заблагорассудится. Однако теория это одно. Так всегда было. Так всегда будет. Для Мери важно было только то, что она чувствовала, пусть даже нелогично и извращенно. Ее империя строилась на интуиции, на способности угадать, что люди будут делать в будущем, еще до того как они сами об этом начинали догадываться. Она и Роб предназначены стать любовниками. Этого еще не произошло, но произойдет. Кого волнует, что временные рамки сместились? И вся драма заключалась в том, что объект ее вожделений изменил ей с самой красивой девушкой на свете.

Она снова зашагала, с удвоенной энергией. Павильон, закутанный в темноту, смутно вырисовывался впереди. Что она там обнаружит? Будут ли они пребывать в вопиющей посткоитальной меланхолии или в том ужасном тет-а-тет, который составлял современную прелюдию? Почему слова, обозначающие это, были латинскими или французскими? Потому что англичане понятия не имели, как трахаться. Вот почему. Черт! Она направилась к двери.

Она вгляделась в темноту. Темнота смотрела на нее в ответ. Она положила руку на круглую дверную ручку. И снова остановилась. Она только что согласилась подписать мегакрупный контракт с этой испанской шлюхой. Самый ли это удачный способ встретиться со звездой ее колоссальной кампании? Или же это самый подходящий момент, ведь полезно знать чей-то секрет? Она улыбнулась в темноте. Женщина должна делать то, что должна делать женщина. Однако, когда она отворила дверь, бизнес скромно съежился и убрался под зеленые клубы ревности, которые окутали ее рассудок.

Она вошла в павильон. Там никого не было. Ее глаза приспосабливались к темноте. О, да, были. Два человека лежали на массажном столе. Она подошла к выключателю и зажгла свет. О, да! Да! Боже, какой ужасный момент, но как замечательно оказаться правой!

Любовники замигали. Это было все, что они в тот момент делали, однако не все, что делали перед этим. Лайза Родригес лежала внизу, вся в черном. «Траур», успела подумать Мери. Она была в довольно приличном «Алайя» из новой коллекции. Крупные пуговицы на поясе казались приятным штрихом. Мери, пожалуй, позаимствует их для своей весенней коллекции, сделав чуть крупней, и чуть более блестящими и три, а не две. Диады были в прошлом году. Триады на очереди. Юбка Лайзы задралась до талии. Трусики валялись у ног Мери. Одна из сногсшибательных сисек Родригес попала в луч двухсотваттной лампочки. Мальчик уже прекратил свое упражнение, и Мери все никак не могла сообразить, хорошая это новость или плохая.

Его костюм помялся, но это только пошло ему на пользу. Он выглядел теперь как удобно обмятый «Армани», а не как ужасный «Лорд и Тейлор», сорок процентов полиестра, каковым являлся на самом деле. Лицо было красным от упражнения, а не от смущения, а волосы выглядели так, словно парень использовал их для мытья посуды. Он лежал на супермодели, словно позировал для Родена в скульптурной студии, в которой по какой-то странной причине обнаженное тело изгонялось. Мери Уитни никогда еще не видела его таким великолепным.

Она стояла, агрессивно выставив вперед ногу. Это было все, что она могла сделать, чтобы удержаться и не выбросить левую руку в воздух, потому что одна вещь была более определенной, чем смерть и налоги — у Мери Уитни было право первой подачи.

Ее губа искривилась.

— Мне так ужасно жаль, Лайза, — сказала она, — было узнать про твоих бедных родителей.

Лайза Родригес медленно улыбнулась. Подобные происшествия не смущали ее. Они ей нравились. Вокруг этого строилась вся ее жизнь. Устраивать хаос, ставить вещи дыбом, все перемешивать, расплачиваться со злобно визжащим миром, который искорежил ее детство. Она знала счет и ставки. Она совратила теннисиста, а теннисные мальчики — дело Уитни. Бизнесменша — сука с миллиардами — была в ярости, поскольку красота Лайзы подорвала пропаганду Божьего приверженца, прежде чем доллары Уитни получили шанс на это. Все остальное было так же просто, как и это. Ни у кого здесь не было высоких моральных принципов. Здесь речь шла о силе, о замешательстве и о том, кто с чем сможет отсюда уйти. Что больше всего беспокоило Уитни? Ее бизнес или ее танцы на спине? Комплект Кенвуд был ставкой в покере.