Подземные робинзоны - Дементьев Анатолий Иванович - Страница 39

— Лот? — доктор непонимающе посмотрел на Мишу. — А зачем нам лот?

— Чтобы измерять глубину озера.

— Глубину? Гм… Ну да, понимаю, на случай, если придется нырять, в профилактических целях, конечно.

— Лучше в практических, — вмешался в их разговор краевед. — Удачная мысль — сделать лот. Миша, замеряй глубину озера и записывай. Вот тебе бумага и карандаш.

Миша достал моток лески, привязал к нему гайку, извлеченную из тайников мальчишечьих карманов, потом с помощью клетчатой бумаги отмерил метровое расстояние на палке и опустил самодельный лот в воду.

— Пять метров! — громко сообщил он, вытянув гайку и старательно измерив длину лески. Через каждые десять минут Миша снова опускал лот.

— Семь метров!

— Девять метров!

— Шесть метров!

— Одиннадцать метров!

Плот еле тащился, несмотря на усилия гребцов. Проплыли не менее километра, а противоположный берег казался таким же далеким. Скалы со всех сторон стиснули озеро, словно древние крепостные стены. Оно лежало в огромной каменной чаше, накрытое голубым куполом неба. Теперь казалось, что куда бы плот ни причалил — всюду путешественники встретят неприступные стены и выбраться на них будет невозможно. Единственный пологий берег — оазис среди мертвого нагромождения камней — тот, который они покинули.

— Двенадцать метров! — продолжал выкрикивать Миша.

— Пятнадцать метров!

— Представляешь? — Володя показал Светлане на воду. — Под тобой пятнадцать метров. Можно опустить пятиэтажный дом, и он скроется под водой.

— Ух, как глубоко! Интересно, что там, на дне?

— Нырни, узнаешь. И нам расскажешь.

— Бррр! Страшно. Лучше уж ты.

— Десять метров!

Плот со скоростью улитки тащился по озеру. Над ним пролетали молчаливые чайки, розоватые от первых лучей поднявшегося над скалами солнца. Птицы касались воды и тут же взмывали, держа в клюве добычу — маленькую серебристую рыбку. Далекий берег внезапно придвинулся. Солнце разогнало туман, но сколько туристы ни вглядывались, они видели все те же отвесные серые скалы. Ни деревца, ни куста.

— Мертвые берега, — вздохнул доктор. — Мы хорошо сделали, что взяли с собой дрова.

— Двадцать один метр! — раздался возглас Миши.

Плот находился в центре озера.

— Восемнадцать метров!

Глубина уменьшалась, и часа через три Миша объявил:

— Шесть метров!

Теперь был отчетливо виден весь берег. Николай Павлович, управляя кормовым веслом, выискивал подходящее место для причала. Показалась узкая бухточка, врезанная в каменистую осыпь. Несколько толчков шестами — и плот с мягким шуршанием ткнулся в прибрежную гальку.

Глава 27

«СВЕЧА ДОГОРЕЛА»…

(Из дневника Санина)

«Эти страницы написаны мной по памяти, много позднее, так как последний листок записной книжки был уже использован.

Первые шаги маленького отряда по берегу, к которому все так стремились, не принесли радости. Мы снова оказались среди каменного хаоса: причудливого нагромождения обломков скал, наполовину засыпанных прибрежным песком. И нигде ни травинки, ни кустика, не говоря о деревьях. Уже смеркалось, и мы развели костер, приготовили ужин, а обследование берега отложили на завтра. Плот наш «Кон-Тики» оттащили подальше, чтобы не унесли волны, ведь он мог еще пригодиться.

Утомленные трудной переправой (руки у нас покрылись мозолями от шестов и весел), сразу же легли спать и только ребята оставались еще у костра.

Утренний осмотр подтвердил самое худшее. Всюду скалы, неприступные, суровые. Стоило ли переплывать озеро, горько подумал я, но не сказал об этом даже Сергею. Мы по-прежнему в плену, из которого можно вырваться разве только на вертолете. Что же делать? Возвращаться на покинутый вчера берег? А дальше? Объехать вокруг озеро на нашем тяжелом неуклюжем плоту — задача непосильная. И даже если бы удалось, я уверен, что всюду такие же скалистые берега, высадиться на которые нельзя. Настроение у моих товарищей, да и у меня тоже, опять упало.

Вблизи бухты среди скал и камней отыскали несколько щелей, ведущих, видимо, в пещеры. Рискнуть? Снова углубиться под землю в надежде найти выход? Шансов мало, но и выбора нет. Этот трудный вопрос решался долго. Проголосовали «за». После небольшой разведки выбрали коридор, позволяющий идти в полный рост. Распрощались с озером и опять вступили во мрак и путаницу подземного лабиринта. Каждый, даже ребята, взял столько груза, сколько мог нести. Рюкзаки раздувались от провизии, фляги и термосы наполнены водой, в руках — вязанки хвороста. Хуже было со светом. У многих фонарики давно вышли из строя — кончились батареи; остался только мой, и к нему одна батарейка. Очень жалели, что Володя утопил свой фонарик с динамомашинкой, когда переплывали озеро. У доктора еще имелось несколько свечных огарков — их берегли на крайний случай. Нехватка света затрудняла движение, на каждом шагу нас подстерегала опасность угодить в скрытую щель или свалиться в пропасть. Я поступал так: идя впереди отряда, ненадолго включал фонарик, осматривался и, погасив, шел дальше, а за мной шагали ощупью остальные. Метров через пять снова вспышка света. Не стоит и говорить, как это утомительно, неудобно и опасно.

Снова и снова я задавал себе вопрос: правильно ли мы поступили, переплыв озеро и опять спустившись в пещеру? Может, стоило поискать выход на том берегу. А сколько еще пещер в скалах вокруг озера и куда они ведут? Об этом спросил меня как-то на привале и Сергей.

— Там мы не нашли даже намека на выход, — ответил я. — Может, здесь будем счастливее. А как бы поступил ты?

Он не ответил.

Встречавшиеся нам залы и гроты мало чем отличались от ранее пройденных: такие же мрачные, иногда сырые, большие и малые. Порой попадались сталагмиты и сталактиты, очень красивые, но они уже не вызывали восторгов. Ни у кого не было желания давать залам пышные и даже сокращенные названия, в чем соревновались в первые дни ребята.

Настроение у нас падало с каждым новым переходом. Появились апатия, угрюмость, раздражительность, а главное — терялась вера в избавление из плена. Это было самое страшное. Я старался поддержать в отряде бодрость духа, но это плохо удавалось. Знаю, Сергей и доктор в душе считают меня сухарем и бессердечным человеком. Но, наверное, не знают другого: я их люблю, всех люблю, только не умею проявить своих чувств, сколько ни пробовал — не получается. Миша, Володя и Светлана — такие веселые замечательные ребята — стали серьезными, как взрослые. А взрослые порой капризничали, как ребята. Добряк-доктор часто о чем-то задумывался и почти не разговаривал. Сергей опять стал брюзжать и при каждом случае упрекал меня за необдуманный поступок: намекал на беспечность, с какой я отправил весь отряд под землю. Неужели он хотел всю вину свалить на меня? Конечно, я виноват, но разве я один… И зачем сейчас вспоминать старое. Еще будет время во всем разобраться. Я давно знаю Сергея, он не из трусливого десятка, очень порядочный и честный человек. Его мужество, трезвость рассудка и хладнокровие испытаны на войне. Прекрасный товарищ, он готов был в любую минуту прийти на выручку. Но теперь он изменился. Это горько.

А я сам? Наверное, тоже изменился и не в лучшую сторону. Посмотреть бы на себя со стороны. Угнетает сознание собственной вины, ответственность за людей, доверившихся мне. Мучительно стараюсь что-то придумать, найти какой-то выход, а в голову ничего путного не приходит.

Пробовал советоваться с доктором и Сергеем. Иван Антонович отвечает лишь из вежливости и заранее согласен со всем, что ни скажу. Сергей предпочитает отмалчиваться. Неужели они думают, что я спрашиваю их мнение только затем, чтобы часть вины за положение отряда переложить на них? Если так, то это обидно. Мне просто необходим добрый совет и поддержка. Не зря говорят: ум — хорошо, а два — лучше. Порой ловлю себя на том, что думаю о разных мелочах, не имеющих к нам отношения. Вспоминаются пустяковые заботы и дела, на ум приходят давно читанные и забытые строки стихов. Смешно и тревожно: не мутится ли рассудок? Иногда начинаю без причины смеяться, и все смотрят на меня удивленно. Впрочем, это быстро проходит.