Смилодон - Разумовский Феликс - Страница 21

Так, за фривольным зубоскальством, они выехали за ворота, миновали улицу фешенебельных особняков и, оказавшись на мосту, покатили над свинцовыми водами Сены.

— Вот здесь-то мы и расстанемся, сестренка, — сказал Анри уже на правом берегу, Мадлена потянула за шнурок, кокетливо улыбнулась:

— Как скажешь, братец. Разве я в чем-нибудь тебе отказывала?

Экипаж остановился, у дверцы показался лакей, на его щекастом, невыразительном лице было написано: “Приехали”.

— Оревуар, — Буров и Анри сошли, сделали Мадлене ручкой и, не глядя более на отъезжающую карету, двинулись по многолюдной набережной. Кого только там не было — подвыпившие лодочники в закатанных штанах, дородные торговки с корзинами на голове, крестьяне в куртках из козьих шкур, корабельные плотники, грузчики, водоносы, крысоловы, лекари и разносчики мелкого розничного товара. Простолюдины, чернь, третье сословие, основной источник государственного дохода. Однако же и паразитов хватало: покачивались в портшезах скучающие дамы, тянулись куцей рысью надутые офицеры, спешили в массы со словом божьим бенедиктинцы в черных рясах, капуцины — в коричневых, доминиканцы — в ореоле истинных ревнителей достославной веры. Тут же, не смешиваясь с толпой, прохаживались и блюстители порядка, не монахи отнюдь — королевские жандармы в гетрах и голубых мундирах с красными обшлагами.

— Да, славный нынче день, — Буров посмотрел на небо, на шпили Нотр-Дама, хотел было еще полюбоваться закатом, но не стал — заметил пса, плывущего по мутным водам.

— Не только славный, князь, но и удачный, — тонко улыбнулся шевалье, и в голосе его послышалась таинственность. — Видите эту собаку? Это же мистический четырехцветный пес, вестник благополучия и благоволения судьбы. Нас ждет какая-то радость. И, судя по окрасу, очень большая. — То, что пес дрейфовал на спине, его ничуть не смущало. Шевалье из кармана вытащил часы, вызвонил галантный менуэт и улыбнулся еще шире, еще лучезарней. — Давайте же поспешим, князь, мне не терпится продемонстрировать вашу методу в действии. До подвала Рошеро отсюда пара шагов. Я уверен, нас ждет триумф.

И всю дорогу до подозрительного, отвратно смердящего проулка он восхищался вслух системой Бурова. Ах, как же все здорово придумано! Гениально, как все простое! Нужно атаковать сперва конечности противника, дабы затем, обезноженный и обезрученный, он был беззащитен, словно цитадель, лишенная своих рвов, стен и подвесных мостов. И делай с ним, что хочешь — дроби ему челюсти, круши ключицы, вырывай трахею, выдавливай глаза и расплющивай пах. Как же все-таки восхитительно придумано! Нет, все-таки вы, князь, Ньютон, Лейбниц и Пифагор мордобоя!

Наконец пришли. Проскользнули в арку, ведущую во двор, завернули за угол, попав в царство поленниц, постучали в зловещего вида дверь. Раз, другой, третий. Наступила тишина, нарушаемая лишь окрестными котами да женским, на взводе, визгливым голосом:

— Ну ты и скотина же, Жан-Пьер! Ну ты и скот! Грязное, вонючее животное! Кот! Кот! Похотливый самец! Ну ладно, ладно, твоя взяла. Иди сюда, я сама…

Наконец дверь с лязгом приоткрылась, и возникло пышноусое мурло, своей рожей, шеей и обритым черепом очень напоминающее моржа.

— Эй, кто тут? Надо чего? Вам.

— Что-то нынче ты не очень вежлив, Антуан, — в тон ему, так же грубо ответил шевалье и машинально приласкал эфес своей шпаги. — Или память тебе отшибло?

— А, это вы, сударь! Да еще привели кого-то? — пышноусый подобрел, сплюнул себе под ноги и пошире отворил дверь. — Что-то вас давно не было видно. Ладно, заходите. Пойду спрошу у мэтра, как с вами быть.

Он подался в сторону, освобождая проход, и шевалье с Буровым вошли в узкий, освещенный чадящей лампой закут. Лязгнул за их спинами засов, в нос ударили запахи угля, кошек, древесной гнили.

— Здесь подождите. Я сейчас, — прохрипел Антуан, шмыгнул оглушительно носом и скрылся за скрипучей дверью, полностью не прикрыв ее. В щель потянуло потом, сыростью, послышались звуки ударов. Чей-то гортанно-лающий, почему-то показавшийся Бурову знакомым голос повторял:

— Носком по косточке не надо. Не надо по косточке носком. Внутренним ребром подошвы. Внутренним и наискось. И наискось.

Внезапно он затих, послышались шаги, и дверь со скрипом пропустила Антуана, а с ним… О, господи, ну и денек! Вместе с Антуаном пожаловал терпила в атласном лепне, коего Буров однажды на рынке припечатал затылком о булыжник. Чтобы денег не просил. Значит, вот он каков, мэтр Рошеро! Интересно, узнает или нет? Вообще-то одежда, шляпа и особенно парик здорово меняют внешность.

— У нас, господа, теперь новые правила. Плата за полгода вперед, — с ходу взял быка за рога Рошеро, ухмыльнулся, словно старому знакомому, Анри и, прищурившись, смерил взглядом Бурова. — Так, так, так, где же это я вас видел раньше, сударь? Так, так, так… Не может быть… Не может быть. Черт!

Он вдруг резко замолчал, изменился в лице и судорожным рывком распахнул дверь в зал.

— Эй, Карп, Миньон, Саботье, Шампань, сюда! Здесь фраер, который порезал Батиста с его красавцами!

Ну вот, все-таки узнал. Мэтр как-никак, мастер, глаз — алмаз. В следующее мгновение очи Рошеро закатились, а от второго удара, концентрированного, в область шеи, закатились навсегда. Не успело его тело упасть, как Буров успокоил Антуана, так и не сумевшего понять, что к чему, и загремел запорами входной двери. В это время пожаловали Карп, Миньон, Саботье и Шампань. Не просто так — с криком, гамом, с великим шумом, а главное — кто с кастетом, кто с ножом, кто с опасной бритвой. И так-то было тесно, а стало вообще не протолкнуться. Поэтому-то и поперли молодцы не все сразу, а соблюдая очередность, колонной шириной в дверь. И пока Буров разбирался с авангардом, шевалье оправился от изумления. Он вытащил свою испанскую шпагу и обеспечил достойный отход — только чмокала вспарываемая плоть, разлетались во все стороны брызги и в сумасшедшем беге стучали сапоги: по выщербленным ступеням лестницы, по вытоптанному, будто замощенному, двору, по грязным мостовым вечернего города.

Наконец, запыхавшись и не желая привлекать к себе внимания прохожих, Буров и Анри остановились, выбрав переулок побезлюднее, и принялись оценивать реалии. Все было не так уж и плохо, виктория далась лично им малой кровью. А вообще-то крови хватало — на платье, на париках и даже на ботфортах, но, слава богу, не своей. Собственная шкура осталась цела, а вот одежда… Камзол у Бурова был разорван на спине, жилет распорот на груди, галстук жабо располосован бритвой, крахмальные манжеты с рюшем изодраны в клочья, лицо грязно, а парик напоминал издохшую кошку. Шевалье выглядел несколько лучше, ему все же удалось держаться от нападающих на расстоянии клинка.

— М-да, — задумчиво вздохнул он, вытер шпагу, с видимой брезгливостью уронил платок и очень по-философски воззрился на Бурова: — Скажите, князь, а вы, вообще-то, давно в Париже?

— Да чуть больше месяца, — Буров весело пожал плечами, платочек подобрал, щедро поплевал и принялся тереть разводы на сапогах. — Обстоятельства, знаете ли, шевалье. Рок, фатум, перст судьбы. От них не убежишь. А хотелось бы.

Несмотря ни на что, настроение у него было ровное — есть еще порох в пороховницах, есть. А уж адреналина-то… Правда, огорчали слегка эти мерзкие пятна на голенищах — а ну как не отойдут, и ведь на самом видном месте. Жалко, сапоги-то первый сорт, почище генеральских. Надо будет к зиме ближе накат на них сделать, что ли. И хорошо бы проварить в гуталине и прогладить утюгом, чтобы стояли колом. Да, чудо какие сапоги, на одну портянку, — военторгу и не снились. А может, не проглаживать их, а наоборот, собрать гармошкой? Чтобы были со скрипом? Или, может, вообще заказать еще одну пару? Да, вот это задача. Куда там Ньютону с его биномом…