Легенды Крыма - Кузина Т. Т. - Страница 17

А она поет да белит, поет да белит, а кончит — домой пойдет. Воде стоять больше нечего, скорее побежит дальше, все ломает, ничто ее не удержит. Люди говорят — наводнение. Неправда, это Зюлейка песни кончила петь. Вся вода, что слушала ее, заторопилась дальше по своей дороге.

Хорошая девушка была Зюлейка, умелая, веселая, певучая.

А жил в долине недалеко от Зюлейки грозный Топал-бей. Его мрачный замок стоял на скале, охраняли его свирепые стражи. Но ничем не был так страшен бей, как своими двумя сыновьями.

Когда родились они, бабушка, которая их принимала, застонала, пожалела мать:

— Что у тебя случилось, словами не рассказать! У тебя два мальчика родились. Радоваться надо, только ты плачь: у обоих сердца нет.

Мать засмеялась. Чтобы ее дети остались без сердца? А она зачем?

— Я возьму свое сердце, отдам по половинке. Материнское сердце не такое, как у всех, пополам на двоих хватит.

Так и сделала. Да ошиблась мать. Плохими росли дети, всегда ругались, спорили, за ножи хватались. Росли жадными, ленивыми, лукавыми. Кто больше всех дрался? Дети бея. Кто больше всех пакостил? Дети бея. А мать их баловала, самые лучшие шубы, самые лучшие шапки, самые лучшие сапоги на них надевала. Но они всегда были недовольны.

Подросли братья, бей послал их в кровавые набеги. Несколько лет гуляли они по далеким местам, домой не возвращались. Только караваны с награбленным добром к отцу посылали, отцовское сердце радовали.

Приехали, наконец, домой сыновья Топал-бея. Не только на руках, на сердце у них кровь запеклась. Научились страшным играм — в людей стрелять, пленных убивать. Затрепетало все кругом в. страхе. Темными ночами рыскали братья по деревням, врывались в дома поселян, уносили с собой все дорогое, уводили девушек. И ни одна из них не выходила живой из замка Топал-бея.

Ехали братья с охоты через деревню Зюлейки, увидели ее, и решил каждый: моя будет.

— Молчи ты, кривоногий! — закричал один.

— Ну что ж, что кривоногий, — ответил второй, — зато я на два крика раньше тебя родился.

Разъярились братья, кинулись друг на друга. Да отошли вовремя. И сказал один другому: кто раньше схватит ее, того и будет.

Следили братья, как хищные звери, что каждый делает. И пошли оба в деревню девушки. Шли не так, как хороший человек идет. Хороший человек идет — поет, пусть все люди о нем знают. А эти шли, как воры, тихо, ползли, чтоб никто не видел.

Пришли к хижине Зюлейки. Нет там мужчин, защищать девушку некому. Каждый свой дом смотрит, а у Зюлейки нет ни брата, ни дяди.

Слышит девушка, в окно лезут. Она мать крикнула, в дверь выбежала. Ей бы по деревне бежать, а она по дороге бежит, и мать за нею.

Наконец устала Зюлейка, говорит матери:

— Ой, ой, мама, боюсь. Нет спасения нам! Мать ей говорит:

— Беги, девочка, беги. И не бойся, дитя!

Еще дальше бежит, ноги совсем устали. А братья близко, вот они уже за спиной, оба схватили разом, с двух сторон тянут, рвут к себе девушку. Закричала она:

— Не хочу быть в руках злого человека. Пусть камнем на дороге лягу. И вам, проклятым, окаменеть за ваше зло.

Крепкое слово было у девушки, у чистой души. Стала она в землю врастать, камнем становиться. И два брата возле нее легли обломками скал.

А мать за ними бежала, сердце в груди держала, чтоб не вырвалось. Подбежала, увидела, как Зюлейка и братья-звери в камень одеваются, сказала:

— Хочу всю жизнь на этот камень смотреть, дочку свою видеть.

И такое крепкое слово было у матери, что как упала она на землю, так тоже камнем стала.

И так стоят они до сих пор в долине Качи.

А все сказанное — одна правда. Люди часто подходят к камням, прислушиваются. И тот, у кого сердце чистое, слышит, как мать плачет…

В обрывах второй горной гряды Крыма часто встречаются причудливые скалы, напоминающие своими формами окаменевших людей, животных, каких-то чудовищ. Эти скалы

Живые скалы (Бахчисарай) [эта версия легенды не из этой книги]

Любовь матери родиться раньше ребёнка, и когда умрёт мать — всё ещё живёт. Посмотрим.

В деревне у нас жила Земинэ, и у неё была дочь Шерифэ.

— Мама, я боюсь чего-то, — сказала раз Шерифэ.

— Коркма, балам. Не бойся, дитя.

А сама испугалась, стала гладить дочь, заплетать её волосы в мелкие косички; шептала ласковое слово.

— Сивгили, кимитли, когинайм. Любимое, бесценное дитятко моё.

Ласка матери, как ветерок в душный день, как пригрев Солнца в ненастье. Вспомни мать, если нет её уже на свете, и облегчиться тяжесть сердца.

— Мама, человек, который приходил утром, нехорошо смотрел.

— Эх, Шерифэ, часто, кажется так. Зачем дурно думать. Лучше хорошо думать.

— Мама, соседка говорила: от Топал-бея он. Ходит по садам, высмотрит девушку, скажет хозяину. Возьмёт бей девушку.

— Коркма, эвледым. Ничего не бойся, родная. Не отдам тебя за Топал-бея. Молодого, красивого найду.

Оглянулась Земинэ. Кто-то хихикнул за углом. Зашла за угол.

— Слышал, говоришь смешно ты. Ай, как смешно! Зачем молодой, зачем красивый? Богатый надо. Когда богатый будет, тебе лучше будет. Десять служанок будет, на шелку лежать будешь, баклаву делать будешь. Вот как думаю.

Рассердилась Земинэ.

— Уходи и не смей больше приходить!

— Не приду, сам придёт.

Перепрыгнул Мустафа через плетень, не видно стало в темноте. Плакала Шерифэ, прижалась к матери.

— Ах, боюсь, мама!

— Коркма, балам. Придёт Топал-бей, убежим на мельницу к дяде. Не выдаст дядя.

Легла Шерифэ на колени к матери; гладит мать её голову, заснула Шерифэ. Только неспокойно спала. Сон видела, будто бегут они по скалам, и гонится за ними Топал-бей, и обернулись они в скалы. Хоть светила Луна, пробежал мимо Топал-бей. Под утро сон видела. Если под утро сон видеть — скоро сбывается. А Луну видишь во сне — всегда выходит, как приснилось. Так случилось и с Шерифэ.

Пришла утром сваха, худа. Прогнала Земинэ сваху. Обиделась сваха.

— Эй, гордая. Плакать будешь.

А на другой день к вечеру приехал Топал-бей с Мустафой к Земинэ.

— Если будет кричать, заткни её глотку.

Коршун, когда падает на цыплёнка, не боится курицы. Хоть мать, а нечем защитить. Только когда опасность близка, ухо чутким бывает. Услышала Земинэ топот коней, догадалась; крикнула дочери, и убежали женщины на мельницу. Не нашёл их Топал-бей дома. От дома вилось ущелье, как змея; за поворотом не видно человека. Понял Хромой-бей, куда убежали женщины, поскакал за ними.

— Вот скачет Топал-бей. Что будем делать? — испугалась Шерифэ. Вспомнила Земинэ сон дочери.

— Хоть бы так и случилось.

И только подумала — сама, и дочь, стали, как скалы, в двух шагах одна от другой. Подскакал Топал-бей к ним, стал искать.

— Лучше выходите; не вам со мной спорить.

Напрасно сказал так Хромой-бей. Слаба женщина, а когда спасает дитя — твёрже камня бывает. Оглянулся бей на скалы. Точно не скалы, а женщины. Одна бежит, а другая присела. Подъехал ближе — скалы. Догадался, что колдовство. И велел пригнать десять пар буйволов. Десять пар буйволов — большая сила.

Задели люди скалы арканом, стали погонять буйволов: — Ги!

Тянули буйволы, не двигались скалы.

— Погоняй хорошенько! — кричал Топал-бей и, чтобы лучше погоняли, бил людей нагайкой. — Залым адам, злой человек, — думали люди и ударили по буйволам кольями. Рванулись буйволы, треснул камень, точно заплакал кто-то в нём.

— Вай, вай, анам. Мах ву алуерум. Пропадаю, мамочка.

И услышали люди, как кто-то крикнул от большой скалы: — Коркма, балам. Я с тобой, ничего не бойся.

Испугались люди. Не один, все слышали. Бросили буйволов, убежали в деревню. Поскакал Топал-бей за ними, боялся оглянуться, чтобы самому не окаменеть.

Долго потом не ходили туда, а когда как-то пришлось пойти, увидели, что остались скалы на месте. И стоят они и теперь там же, за мельницей Кушу-Дермен, на Каче. Только неизвестно — убежали из них женщины или навсегда остались в скалах.