Прокаженный - Разумовский Феликс - Страница 43

Так что дела пошли. Скоро французский коньячок был наполовину выпит, телки по первому разу оттра-ханы, и отдыхающие занялись своими делами. Порево не спеша мокло под музыку в пузырящейся воде бассейна, Сенька Стриж неторопливо, с чувством, наполнял баяны «меловой гутой» note 152, а атаман Гнилой лежал, вытянув во всю длину жилистые, с набитыми на коленях восьмиконечными звездами, ноги и думал думу.

В жизни своей он насмотрелся всякого. Малолетка, потом взросляк, два раза при разборках с пером в руке отстаивал жизнь и честь свою, но всегда он старался жить «по понятиям», как учили. Натаскивал же старый вор Рашпиль его строго. Помнится, к началу восьмидесятых Гнилой держал уже пол-Питера, кликуху его знали от Мурмары до Архары… Тогда считалось западло наводить коны с ментами погаными, а уж чтобы в доле с ними работать — так Боже упаси от такого форшмака! Да и «помидоры» с «комсюками» note 153 крепко держались за кормушку, кроме однокорытников никого к ней не подпускали, вот и приходилось людям нормальным урывать свое то силой, то хитростью. Но это было честно.

А после перестройки пошел беспредел, понятия кончались там, где начинались большие бабки. Вспомнив, что его, законного вора, держат теперь даже не за бойца, а просто шестеркой-мокрушником, Гнилой заскрежетал всеми своими фиксами. От мрачных мыслей отвлек его Сенька Стриж, доложивший, что дурмашины на взводе. Глядя на идущую поперек его живота надпись: «Работает круглосуточно», атаман взял шприц, ловко попал иглой себе в дорогу и хмуро буркнул:

— Телок угости, будут злоебучей.

Он тут же поймал «флэш» — мириады крохотных огоньков зажглись в каждой его клеточке, вывеска, обычно мрачная, подобрела. Сенька Стриж кивнул, дружески ощерился и пошел к мокнувшим в бассейне красавицам:

— Ласточки, кому рапсодию на баяне сбацать?

Гнилой с интересом глянул на воодушевившихся лакшовок — у таких небось не сорвется… Ни от чего не отказываются… Ему припомнилось, что и ширяться-то он начал, когда появилась эта гнида Шаман, а вслед за ним прорезались менты да прочая шушера. Не до понятий стало. Он открыл глаза и, чувствуя, как тело становится легким и свободным, одним движением поднялся на ноги. Неуемная энергия переполняла его и, шумно бросившись в бассейн, Гнилой начал с понтом осуществлять заплыв. Кореша, уже вовсю жарившие своих дам в прозрачной зеленоватой воде, лыбились и орали:

— Не гони волну, бугор!

Оставшаяся не при делах девица, сделавшаяся после кокаина буйной, стала «заявлять», и, чтобы шкура не забывалась, Гнилой поволок ее в бильярдную. Место это было славное — с удобными, обтянутыми зеленым сукном столами, с зеркальным потолком, в котором отражалось все, на этих столах происходящее. Прижав возмутительницу спокойствия спиной кверху между луз, главнокомандующий потешился — вначале долго трахал ее обычным манером, затем с помощью кия, а после уж бильярдным шаром — не забывай, сука, что сделал Бог тебя из ребра!

Между тем истомившийся в засаде Сарычев прикинул, что веселящиеся уже дошли до потребных кондиций. Он снял с «девятки» бачок смывателя и направился ко входу в баню, где за стеклом висела красноречивая табличка «Спецпомыв». Вежливо постучался и, узрев недобрую рожу дежурного, заманчиво так помахал полтинником:

— Водички налей. Горячей…

При виде дензнака и пустого бачка в буркалах у того зажглись искры понимания и дверь без промедления открылась:

— Давай.

Дважды упрашивать было не надо. Стукнув, Сарычев подхватил сразу обмякшее тело, зашел внутрь и, задвинув засов, прислушался. Где-то слышался плеск воды, раздавались блаженные стоны, кто-то смачно, словно застоявшийся жеребец, ржал — словом, веселье было в самом разгаре.

«Лежи смирно». — Майор связал командующего баней по рукам и ногам, забил ему в рот кляп и, аккуратно перекантовав тело на диван, направился в предбанник. Тот был солидных размеров и состоял из двух частей — раздевалку отделяла от комнаты отдыха перегородка. Миновав русскую парную, сауну и душевые кабинки, Сарычев добрался наконец до бассейна и, приоткрыв дверь, глянул в щелочку.

Увиденное соответствовало услышанному. Трое изрядно вдетых мужиков усиленно и разнообразно трахали трио хохочущих баб. Глядя на них, майору подумалось, что собачья свадьба — это возвышенное и одухотворенное действо. Главного, однако, здесь не было, но, услышав громкие женские крики откуда-то сверху, Александр Степанович понял, что тот отдыхает в отдельном кабинете. И весьма активно…

Именно в это время партнерша Гнилого, крайне раздосадованная неласковым обращением, извернулась и, раскровянив острыми ногтями атамановы бейцалы, попыталась сделать ноги. Тот, подобно раненому тигру, настиг ее и принялся конкретно учить уму-разуму, стараясь попасть по соскам и знаку качества на лобке. Пары в бассейне замерли, с хохотом внимая происходившему наверху, и появление Сарычева было для них неожиданно. А тот пристально посмотрел на отдыхающих и твердо, голосом Яромудра, велел:

— Поплыли.

Сейчас же дуэты распались, купальщики взмахнули руками, и их тела начали стремительно рассекать водную гладь. Доплыв до конца дорожки, они развернулись и, словно заведенные, рванули обратно… В это время на лестнице раздались быстрые шаги и показалась строптивая красотка, преследуемая раненым атаманом. От ее былой красоты и шарма не осталось н следа. Нос был расквашен, левый глаз заплыл, по бедру расплывался синевой огромный кровоподтек. Следом несся злой, как черт, Гнилой с окровавленным кием наперевес. Картина впечатляла…

— Ты живой, пидер? — Он мгновенно узнал Сарычева и, круто изменив направление, попытался с ходу воткнуть длинную деревянную палку майору в глаз. — Сдохни!

Это было сделано опрометчиво. Легко уклонившись, Сарычев въехал носком ботинка атаману в подраненный пах, в такт движению добавил ладонью в лоб, и тут случилось непредвиденное.

— Сука! — Шкура-потерпевшая выдернула из ананаса нож и, дико завизжав, вонзила острие Гнилому в спину.

— Изыди, блядища! — Майор, почувствовав, что явился Свалидор, непроизвольно шевельнул рукой, и лакшовка опустилась на кафельный пол. Секунду спустя рядом с ней очутился хрипящий атаман. Изо рта его пузырями выходила кровь, однако взгляд был осмыслен и преисполнен ненависти.

— Все равно от СПИДа загнешься, мент позорный!

Объяснять Сарычеву ничего уже было не надо, и он только спросил:

— Почему я?

— Чтоб под ногами не вертелся. — Гнилой захрипел сильнее, и из уголка его рта побежал кровавый Ручеек. — Чтобы, гнида в перьях, нос свой не совал…

— Знаешь, любопытство не порок. — Майор незлобиво ухмыльнулся и посмотрел на него с интересом: — О Шамане расскажи.

Глаза Гнилого сощурились, от ненависти его даже затрясло. Он вдруг ощерился и, плюясь красным, выдохнул с бешеной злобой:

— Душу не мотай, мент поганый, сука лягавая, падаль! — Выдохся, харкнул, прошептал свистяще: — Да Шаман тебя уроет в шесть секунд. Ты вначале со своими лягашами разберись, есть там один высоковольтный из кадров. Он тебя и сдал. Вот у него и спроси насчет Шамана…

Он замолк на секунду, хрустнул зубами и, уже не в себе, дико закричал:

— Суки! Падлы! Всех замокрю! — выгнулся и, извергнув водопад черной крови, вздрогнул и затих.

Пару мгновений Сарычев смотрел на него, потом покачал головой и задумчиво пошел прочь. Было слышно, что групповой заплыв находится в самом разгаре.

Недаром говорят, что понедельник день тяжелый. Генерал-майор внутренней службы Михаил Васильевич Помазков уныло глянул сквозь тонированное стекло «форда» на уличную сутолоку. Да, вот она, суета сует и всяческая суета… Чувствуя, что опять поплохело, он сглотнул тягучую слюну, однако держался с достоинством, пока не блевал. Урод-водила врубил на всю катушку буржуазную печку, и, ощущая, как его долготерпению приходит конец, генерал открыл окно и подставил красную, разгоряченную харю упругим струям ветра. О Господи, куда ты, юность прежняя, девалась? Михаил Васильевич, вспомнив себя молодым и красивым инструктором райкома ВЛКСМ, горестно вздохнул, прикрыл мутные после вчерашнего глаза.