Аленький цветочек - Разумовский Феликс - Страница 50

– Валяй, стреляй! – радостно заорала она. – А я тебя, гада сволочного, кастрирую! Тупыми ржавыми ножницами!.. – Голос сам собой вышел на нечеловечески громкий и пронзительный регистр, от которого начало закладывать уши. – Если только найду что отрезать!.. У тебя, у труса вонючего, небось и яиц в штанах нет!..

Зелёный пуховик мелькнул, исчезая за хлебным ларьком. Чувство освобождения было всеобщим. Над Варшавским рынком победно горело синее весеннее небо.

Участковый откашлялся и уже сам мстительно наставил на Риту крепкий указательный палец.

– А вас, гражданочка, вынужден оштрафовать! – объявил он очень официально и подчёркнуто громко. – За выгуливание животного в неположенном месте… Без намордника и поводка…

– Да пожалуйста, Андрон Кузьмич! Штрафуйте на здоровье! – ликуя, ответила Рита. – Сколько с меня?

Между прочим, эпизода со спасением «сукиного сына» в биографии Риты-книжной не значилось. ПОКА не значилось…

Желтоватое послеобеденное солнце щедро лилось в окна директорского кабинета. Переезд сюда, под Гатчину, происходил осенью – поздней и весьма непогожей, отопление, с грехом пополам запущенное в едва очухавшихся от долгостроя корпусах, работало ещё еле-еле… Кабинет окнами точно на юг показался тогда очень комфортным. Представить себе, что когда-нибудь в нём будет жарко, казалось решительно невозможным. Однако потом наступила весна, а за ней совершенно африканское лето, и академик Пересветов изменил своё мнение. Однако поезд, как говорится, уже уехал. Язвительный начлаб Звягинцев предлагал директору учредить ещё один кабинет, пусть, мол, будут «летний» и «зимний» – благо исторических, наших и зарубежных, прецедентов хоть отбавляй. На такой шаг у Валентина Евгеньевича Пересветова, как он сам говорил, не хватило раскованности. Заместитель по общим вопросам Кадлец подошёл к делу серьёзнее: в кабинете директора повесили жалюзи. Не хухер-мухер – вертикальные, благородных кремово-серых тонов. Жалюзи, правда, не перекрывали свет полностью, лишь нарезали его на тонкие полосы: люди за длинным столом щурились и двигали головами, пряча в тень то один глаз, то другой, поскольку оба спрятать не удавалось.

В настоящий момент в кабинете, кроме самого директора, присутствовали всего трое. Происходил «разбор полётов» по поводу ЧП, имевшего произойти в обеденный перерыв. Академик, за свою долгую жизнь видевший многих и многое, сидел к свету спиной и рассматривал «воюющие стороны».

Вот Андрей Александрович Кадлец. С ударением на "а". У него вид человека, намеренного любой ценой исполнить свой долг. Он сам понимает, что меры, которые он предложит, будут скорее всего, как сейчас говорят, непопулярными. Ну так что ж! «Прежде думай о Родине…»

Профессор Звягинцев всклокочен ещё больше обычного, он готов за своих подчинённых на амбразуру (на пенсию, на укрепление сибирского филиала – нужное подчеркнуть). Он то и дело нервно проводит рукой по волосам, думая, наверное, что приглаживает их, но на самом деле седые пряди лишь окончательно поднимаются дыбом…

…И заместитель по режиму Скудин, как обычно, непроницаемо-хмурый. Он единственный из троих, кто сидит совершенно неподвижно и не щурится от яркого света. Академику трудно избавиться от мысли, что именно так, замерев в сосредоточенной готовности, выжидает на своей позиции снайпер.

А в геометрическом центре далеко не любовного треугольника, на столе, сиротливой кучкой – три конфискованных пропуска.

Как гласила беспристрастная хроника событий, вначале заместитель директора по общим вопросам отлучил от рабочего места одного только Крайчика, но двое других – Башкирцева и Головкин – устроили такой тарарам, что карающая длань не миновала и их. Причём Башкирцева свой пропуск Кадлецу не отдала, а швырнула (хорошо не в физиономию, а всего лишь под ноги). За это Андрей Александрович хотел уже изменить провинившимся «меру пресечения», вплоть до заключения в запираемую подсобку… и заключил бы, но тут в вестибюль вышел Иван Степанович Скудин. И быстренько исчерпал ситуацию, в шесть секунд выгнав мятежных гениев вон. Пока те уже вовсе не обессмертили свои имена.

Теперь вся троица маялась снаружи, избрав наблюдательным пунктом блинный ларёк у дороги, и зябла на мартовском ветерке, ожидая решения своей участи. Иссяк бунтарский запал, выкипел адреналин, и было им, должно быть, хреново. Четверть часа назад к ним присоединились Глеб и Женя с Борисом, сдавшие боевое дежурство. Спецназовцы перед законом и администрацией были чисты, аки голуби, и, исполнясь христианского сочувствия к своим недавним жертвам, поминутно бегали узнавать, как дела. Ларёк хорошо просматривался из директорского окна. Кудеяр косился против света, сдерживая усмешку. Не подлежало никакому сомнению, что один из его подчинённых в данный момент обольщал директорскую секретаршу. Производя между тем под начальственной дверью акустическую разведку.

Увы – ничего утешительного подслушать ребята пока не могли, ибо речь держал Андрей Александрович Кадлец.

– Полагаю, коллеги, вы все уже в курсе возмутительного ЧП, имевшего место сегодня в начале обеденного перерыва…

Они были в курсе. Подполковник почти всё видел сам. Профессору рассказали – естественно, с легендарными подробностями, коими закономерно оброс реальный сюжет. Иван кивнул, очень скупо, вернее, просто моргнул. Звягинцев возмущённо фыркнул, вскидывая голову, и Кадлец повернулся к нему:

– Прежде чем вы, уважаемый Лев Поликарпович, по обыкновению перебьёте меня и начнёте кричать, позвольте мне…

– Я? Перебивать, да ещё и кричать?..

– Хорошо. Эмоционально высказываться. Так вот, позвольте для начала напомнить вам аналогичный эпизод, уже бывший во вверенном нам институте два с чем-то года назад. Припоминаете?.. В тот раз мы тоже имели дело с попыткой вывоза одного из приборов, разработанных в нашем институте. С целью последующей продажи означенного изделия за рубеж…

Лев Поликарпович нехорошо сощурился:

– ТОЖЕ?..

– Согласен, аналогия не полна. Тогда был организован так называемый кооператив и, следует признать, должным образом оформлены все документы. В наше время нравы расхитителей, видимо, сделались проще…