Превыше чести - Раткевич Элеонора Генриховна - Страница 4

— Это не книга, — растерянно произнес Анхейн. — И не письмо. Зачем это?

— Это договор, — как можно более терпеливо объяснил Эгарт.

— Но ведь мы его еще не заключили, — недоуменно приподнял темные брови Анхейн. — По-моему, вносить его в летописи еще не время.

— Вот мы его как раз и заключим, — призвав на помощь всю свою сдержанность, мягко промолвил Эгарт. — От имени людей подпишу я, а от имени найгерис — вы.

— Но ведь… это преступно! — выдохнул Анхейн. — Я не вправе этого подписывать.

Эгарт облился холодным потом. Столько усилий, столько стараний — и все впустую! Посол, не имеющий права подписывать договор… так какого черта его тогда и вообще прислали? Для посмешки?

— Почему? — еле выдавил он.

— Подпись под словами может ставить только тот, кто их придумал, — пояснил Анхейн с таким видом, будто он невесть почему должен растолковывать не ребенку уже, а взрослому человеку, отчего вода мокрая, а лед холодный. — Я могу подписать свои песни. Или письмо, которое я написал сам. Но ведь этих слов я сам не складывал.

Так. Ясно теперь, что у найгерис за обычаи… вот еще бы стало так же ясно, что с ними теперь делать. Не только с обычаями, но и с найгерис.

— У людей иначе водится, — медленно промолвил Эгарт. — У нас… ну, если кто ставит подпись под словами другого человека, значит, он с ними согласен.

Еще полчаса ушло на то, чтобы объяснить, что свиток пергамента мили в три длиной не понадобится, поскольку жители Шайла подписи свои под договором ставить не будут, хотя и согласны с ним всей душой. И только тогда Поющий вроде даже понял что-то и согласился запечатлеть под именем Эгарта свой стремительный росчерк.

— Ну, вот и все, — с облегчением произнес Эгарт. — Теперь можно приступать к празднеству.

— Как это — все? — не понял Анхейн. — Мы ведь договора еще не заключили.

Эгарт обомлел. Крепкое дубовое кресло, казалось, растворилось под ним и вовсе, оставив короля сидеть прямо на воздухе… еще мгновение, и воздух его уже не удержит.

— Я только подпись свою поставил, — утомленно добавил молодой найгери — видно, и ему нелегко далось это мелкое дипломатическое недоразумение. — Выразил свое согласие на то, чтобы договор был заключен, — ведь так у вас принято?

Эгарт замороченно кивнул.

— Но мы еще не пели, — заключил Анхейн.

Эгарт помертвел.

— Но я… — почти простонал Эгарт. — Я… не умею…

Теперь уже Анхейн воззрился на Эгарта с неприкрытым изумлением.

— Я не умею петь, — как можно более твердым голосом молвил Эгарт. — У меня… да я ни одной ноты не могу взять без фальши! И голос… да когда я пою… это как кролика живьем на терке натирают! Я… не могу…

Изумление в глазах найгери мало-помалу уступало место сочувствию.

— Да… — пробормотал он. — Я слыхал, что с людьми такое случается, — да вот верилось слабо.

— Это конец всему, — обреченно прошептал Эгарт.

Найгерис ведь недаром на музыке голову потеряли! И не в том даже дело, что лишенного слуха и голоса найгери днем с огнем не сыщешь, потому что таких просто-напросто не бывает. Но магия их… но волшебство найгерис — и боевое, и мирное… на чем же оно и замешено! Сказать о любом другом «волшебный голос»… да, это всего-навсего лесть. О любом другом — но не о найгери! Но не о Поющем! Этот странный красавец с удлиненными золотыми глазами на свой лад совершенно прав. Он не шутит, не надсмехается над Шайлом. Он искренне хочет заключить договор. Опять-таки — на свой лад. Чтобы не печать и подпись, а чары найгери скрепили его. Чтобы найгерис могли его принять.

От какого пустяка зависят иной раз судьбы народов! Король должен уметь воевать и управлять. Судить и решать. Вникать и мыслить. Но кто, где, когда сказал, что король должен уметь петь?!

— Я верю, — наклонил голову Поющий. И хорошо, что наклонил. Слишком уж тяжело делалось от его взгляда. Так смотрит наделенный несокрушимым здоровьем на слепого или безногого — с ужасом и жалостью.

Так смотрит найгери, Поющий, на того, кто не умеет петь.

— Я верю, — повторил Анхейн. — Мне мастер про такие случаи рассказывал. Я теперь верю. Мы справимся.

Эгарт прикрыл глаза. Там, снаружи, толпа, готовая взорваться приветственным кличем, ждет, затаив дыхание. Ждет, когда же король выйдет на балкон рука об руку с послом и объявит, что долгожданный договор заключен.

— Пойдем, — негромко произнес Анхейн, помогая враз обессилевшему Эгарту подняться из-за стола.

Куда? Куда, во имя всего святого?!

Анхейн твердым шагом направился к балкону… неужели… о нет!

— Все будет хорошо, — сказал он так мягко и убедительно, что Эгарт едва ему не поверил.

— Я не умею петь! — выдохнул король, когда Анхейн твердой рукой распахнул балконную дверь.

— Для того, кто поет вместе с Поющим, это не имеет значения, — улыбнулся Анхейн. — Главное, чтобы в душе фальши не было.

Солнечный свет ударил в лицо наискосок, заставляя прижмуриться. Это хорошо… это очень даже хорошо… он слепит глаза — и Эгарту не видны лица… все эти задранные кверху в ожидании лица…

— Народу как много, — заметил Анхейн. — Нам посчастливилось.

Посчастливилось? Да? Вот сейчас, вот прямо сейчас Эгарту предстоит открыть рот и запеть… запеть перед своими подданными… перед всем Шайлом… позорище-то какое неслыханное… и это найгери называет счастьем? Эгарта с детства учили, что король должен быть готов ради своей страны на подвиг… и видят Боги, он готов… но называть это счастьем?!

Он должен. Он сможет. Несмотря ни на что.

Потому что иначе договора не будет.

И тут внезапно Эгарт понял с несомненностью клинка, выблеснувшего над головой, что…

— Но ведь я даже не знаю, что петь! — в изнеможении отчаяния прошептал он почти на ухо найгери.

— Для того, кто поет вместе с Поющим, это не имеет значения. — Анхейн улыбнулся Эгарту, словно ветеран — новобранцу, и его сильная рука сомкнулась вокруг ледяных от ужаса пальцев короля.

Эгарт хотел сказать, что… но тут Анхейн запел. Ни слова — слова на древнем каком-то наречии, — ни мелодия Эгарту не были знакомы, но испугаться этому он не успел. Тело его внезапно обрело стойкую твердость флейты, теплый голос Анхейна, словно пальцы, лег на ее лады, и звонкая пустота ожидания заполнила собой флейту… а потом слитное дыхание тех, кто стоял на площади, рванулось в эту пустоту и серебряной нотой взлетело в распахнутое небо.

Древние слова уже не казались чуждыми — они были внятны, как трава, как вода, как огонь, как стены Шайла. Эгарт не знал этих странных слов — но что они значат, он знал без тени сомнения.

А потом толпа выдохнула в последний раз, и флейта замолкла.

Эгарт потрясенно смотрел вниз, не в силах молвить ни звука. Лицо его было сплошь залито слезами, но он не замечал их… хотя — а если бы и заметил?

— Договор заключен, — произнес найгери, и Эгарт утонул в приветственных воплях.

Он не помнил, как рука об руку с Поющим вернулся обратно. Не помнил, как и когда сияющий церемониймейстер объявил о начале празднества. Не помнил, что говорил, когда поднимал заздравный кубок… а уж что пил — тем более. И когда музыканты начали играть… нет, решительно не помнил… и мелодий их тоже… зато он помнил, что невольно начал подпевать — и только тогда сообразил, что не сфальшивил ни разу.

— Это прикосновение Дара, — улыбнулся ему Поющий — не Анхейн, другой, с почти еще обычными для найгери глазами. — Тот, кто пел вместе с Поющим, никогда уже не возьмет фальшивой ноты.

Пиршественный стол, зал, взлетающие смычки, лица придворных, черные и золотые кудри найгерис… все завертелось, смешалось, полетело куда-то… туда, где Эгарт сможет петь — и только поэтому Шайл сможет жить.

Эгарт с трудом перевел дыхание и хватил без малого полкубка легкого восточного вина. В голове у него сразу же прояснилось. И вовремя, надо сказать, — ведь пир уже закончился… и когда только успел? Впрочем, не важно. Многие уже покинули свое место за столом — имперский этикет полагает это чем-то неслыханным, но в Шайле живут проще… и хорошо — потому что иначе не только придворным, но и гостям пришлось бы дожидаться, покуда его величество соизволит очнуться… вот же нашел время впадать в задумчивость!