Ларе-и-т`аэ - Раткевич Элеонора Генриховна - Страница 75

Бой состоялся в лесу. Погоню впустили под заснеженный полог древесных ветвей – ровно настолько, чтобы их длинные мечи стали бесполезны, и ни шагом дальше. А потом тишину разорвал дикий крик наемника, угодившего Патре под кистень, лязг, хриплые гортанные вскрики пиратов, вопли наемников и жуткий ор оставшегося у ворот часового: «Тре-е-во-о-оогаа!»

Испугаться Орвье так и не сумел – и не потому, что бой был хотя и страшным, но коротким. И даже не потому, что сам он в бою этом не участвовал, справедливо полагая, что может только помешать, а значит, нельзя идти на поводу у ложной гордости и лезть под руку тем, кто, в отличие от него, дело делает. Какая разница, вмешался он в дикую рубку, или просто обок стоял, если случайным ударом не только чужие, но и свои в горячке боя запросто положить могут! К тому же стоять и наблюдать гораздо страшней, чем сражаться – хотя и об этом Орвье узнал гораздо, гораздо позже. Не испугался он потому, что бой непостижимым образом хлынул в него – яростный крик наемника, морозный всплеск секиры-отрубка в руке Эвелля, и еще один точь-в-точь такой же, не понять уже, у кого, и черная кровь на истоптанном снегу, и кривой оскал Вигнела, кривой, как лезвие секиры – наискосок, едва ли не поперек лица, и спокойное безумие в глазах Легарета, и снова промельк лезвия, треск веток, ругань, взмах ножа… все они жаркой вьюгой неслись по жилам Орвье, и мерцание этой вьюги не оставляло места для страха, не оставляло места ни для чего вообще… до той минуты, когда лязг и вопли стихли, и Эвелль наклонился, набрал горсть снега и принялся оттирать лезвие.

Орвье мгновенно сделалось так холодно, будто это с него снегом сдирали кровь. Он изо всех сил пытался сдержать предательский лязг зубов, но тело его не слушалось. Зачем, зачем, почему оно это делает, ему ведь не страшно, он ведь…

Одноглазый Патря, внимательно наблюдавший за ним, отстегнул от пояса фляжку и вложил Орвье в трясущиеся руки.

– Глотни! – заявил он так повелительно, что ослушаться было и попросту невозможно.

Но Орвье и не думал протестовать. Он покорно глотнул из фляжки, хотя и ожидал наихудшего. Пират, он и есть пират, хоть и его светлость. Наверняка у него во фляжке какой-нибудь жуткий горлодер бултыхается.

Горлодер оказался воистину жутким. В первое мгновение Орвье показалось, что он проглотил огненного ежа. Зато зубы неким волшебным образом сразу перестали выбивать дробь.

Аннехара с тревогой взглянул на него.

– Все путем, – успокоил аргина растерявший часть великосветского лоска Патря, заботливо набрасывая на плечи Орвье еще и свой плащ. – Бывает по первости. Сейчас отойдет. Парень-то правильный. Поперек руки не лезет, под ноги себе, завидя мертвяков, не блюет и от вида чужой крови не пьянеет. По первому разу большего и требовать нельзя.

Великий аргин медленно кивнул.

– Я в порядке, – старательно запротестовал Орвье, возвращая Патре плащ. Вот еще недоставало пиратам с несмышленышем возиться, время на него драгоценное тратить! Когда бы не сдержанное одобрение его одноглазой светлости, Орвье бы и вовсе не знал, куда деваться от стыда за свою слабость – но даже и так ему было неловко.

Одноглазый явно не был согласен со столь вопиющим враньем и явно собирался возразить, но тут Эвелль махнул рукой, и все разговоры стихли.

– Эй, там, в доме! – крикнул Эвелль. – Слышите меня?

Еще бы не услышать! Вот так, наверное, и громыхал над волнами боевой клич молодого адмирала, перекрывая и грохот сражения, и рев ветра. Орвье в жизни своей не слыхал ничего подобного.

За частоколом что-то брякнуло и вновь затихло.

– Вы окружены! – крикнул Эвелль.

Понимание пронзило Орвье насквозь. Так вот зачем Эвелль хладнокровно уложил этих семерых, хотя мог бы взять их живьем! Не для того, чтобы времени лишнего не тратить и не для того даже, чтобы людей своих поберечь – нет! Для того, чтобы восьмой, оставшийся у ворот, влетел вовнутрь с вытаращенными глазами и диким воплем. Чтобы ему с перепугу один пират за десять показался. Чтобы все, кто засел в хлеву и тем более в доме, уразумели: там, на лесной закрайке, народищу многое множество, а уж в гуще леса так и вовсе немеряно! Чтобы наемники не выскочили из дому, похватав оружие – пиратов, пожалуй, поменьше будет, и не сказано, чья возьмет и какой кровью! Пусть думают, что в лесу и впрямь врагов больше, чем елок. Пусть заложат ворота на засов, да покрепче! Пусть сами захлопнут капкан!

– Предлагаю сдаться! – прокричал Эвелль. – Выходить по одному! Оружие на снег, руки за голову! Сначала лесник с семьей, потом остальные!

– Ори, пока глаза не лопнут! – донеслось из-за частокола. – А нам и здесь хорошо!

– Сунься, попробуй! – подхватил другой голос. – У нас арбалетов на всех хватает!

Эвелль коротко повел плечом, и Легарет выступил вперед, вскидывая лук.

– Нет, – не оборачиваясь, бросил Эвелль. – Не ты. Аннехаре передай.

И тоже правильно – степняк с луком управится половчей пирата.

Огонь полыхнул так внезапно и ярко, что Орвье поневоле прикрыл глаза – а когда вновь поднял веки, зажигательная стрела уже достигла своей цели. Огненный цветок разом раскрылся на верхушке частокола, истекая смоляным нектаром, а следом поползли, змеясь, темно-алые дымные струйки.

– Еще одно лишнее слово, – крикнул Эвелль, – и мы продолжим – по стреле за каждое. Арбалетами огня не загасишь. Я жду.

Орвье вновь прикрыл глаза. Амбар, хлев… берестой или соломой крытые? Какая разница… огнем возьмется сразу в любом случае.

– Что тебе надо? – спустя некоторое время донеслось из-за частокола.

– Я сказал. Выходит семья лесника, потом остальные.

– А кто нам мешает их первых на тряпочки порезать? – глумливо проорал голос из-за частокола. – Нам-то терять нечего!

Лицо Эвелля отвердело.

– А тогда, – прокричал он особенно отчетливо, – мы сперва заложим ворота снаружи, а уже потом продолжим. Вам есть что терять.

За воротами раздался многоголосый шум.

– Выбирайте! – и снова Эвелль без особого напряжения перекрыл общий галдеж. – Найлисский суд потом – или я сейчас!

За частоколом приумолкли. Орвье отлично понимал, о чем сейчас призадумались пойманные в ловушку наемники. Ничего особенного понатворить они, судя по всему, не успели. За пленного лесника много не спросят… да и вообще при таком раскладе главный ответчик для суда тот, кто заплатил наемникам и отдал приказ. Так что суд, может, и помилует – а вот обладатель властного голоса там, в лесу… этот миловать не станет. Так не лучше ли…

– А где нам ручательство, – неуверенно донеслось из-за частокола, – что тем, кто бросит оружие, тут же глотки не перережут?

Здоровенная лесина, в которую воткнулась огненная стрела, взялась пламенем уже всерьез. Она горела неровно и жарко, то и дело потрескивая, время от времени шипя и выплевывая на снег комочки огня.

– Мое слово, – не задумываясь, ответил Эвелль. – Тех, кто сложит оружие и даст себя спокойно связать, никто не тронет. Тех, кто не захочет, убьем на месте. Слово адмирала Эвелля.

Гвалт, поднявшийся за частоколом, превосходил все предыдущие крики, но невнятным назвать его было нельзя. Он вполне явственно складывался в нечто вроде: «Вот бы так бы вот сразу бы и говорили бы!»

Отличная, однако, штука – репутация, подумал Орвье. Оружие – это хорошо, умение им владеть – и того лучше, талант стратега и тактика – и вовсе бесподобно… а репутация сильнее их всех. Одно имя Эвелля способно заставить дрогнуть целую банду… как раз потому, что он и оружием владеет отменно, и талантом полководца не обижен, и слово свое держит крепко, как абордажный топор.

– Мы сдаемся, – нестройно проорал хор наемников.

По кивку Эвелля четверо пиратов направились к воротам. Аннехара присоединился к ним – пятым. Орвье с такой силой стиснул кулаки, что ногти вонзились в ладонь почти до крови. Пылающий частокол заливал все вокруг беспощадно ярким светом, и идущие к воротам пятеро были видны, как на ладони. Вот сейчас наемники как опомнятся да как возьмутся за арбалеты…