Клинки Ойкумены - Олди Генри Лайон - Страница 24

– Чем же?

– Они позволяют развивать интригу дальше.

– Я весь внимание, ваше сиятельство.

– Например, после смерти оскорбителя можно начать поиски жениха, согласного прикрыть позор своим именем. Приданое – великий стимул. А я, как вам известно, не из тех грандов, у кого за душой – плащ да шпага.

– Вы пришли обсудить со мной тонкости сюжета?

– Нет. Я пришел спросить: почему вы не эмигрировали?

– Вы мне угрожаете? Подталкиваете к отлету с Террафимы?

– Ничуть не бывало. Я имею в виду, почему вы не уехали раньше, в молодости? Вы вернулись в Эскалону человеком Ойкумены. Можно сказать, космополитом. Я напомнил вам, что значит сословная разница. Казалось бы, вот она, веская причина для эмиграции! Вас, доктора философии, с радостью принял бы любой университет от Хиззаца до Ларгитаса. Нет, вы остались. Это был вызов?

– Кому? Вам, ваше сиятельство?

– Значит, вызов. Не имея возможности вызвать меня на дуэль, вы бросили мне перчатку иным способом. Что ж, эту дуэль я проиграл. Вы – больше эскалонец, чем я. Сын ювелира, вы теперь дворянин. Дерзкий пасквилянт, вы – знаменитость. И наконец, ваш сын обесчестил мою дочь. Поздравляю с победой, дон Луис. Я умею проигрывать.

– Пытаясь убить моего сына? Вы и впрямь мастер проигрышей.

– Смерть дона Диего не отменит моего позора. Я отправлю его в могилу без радости и торжества. Это действие необходимое, но не предвкушаемое.

– Я – комедиограф, ваше сиятельство. Я люблю счастливые финалы.

– Например?

– Например, свадьбы. Зритель любит свадьбы.

– К сожалению, это финал исключен.

– Еще вина?

– Да, пожалуйста.

– Это другой сорт.

– И вполне прелестный.

– Полсотни бутылок – ваши. Тот год был не слишком урожайным, мои запасы истощились.

– Вернемся к эмиграции. Почему вы не улетели?

– Искренность за искренность, ваше сиятельство. Вы честно предупредили меня о том, что собираетесь прикончить Диего. Я без обиняков говорю вам, что вне Эскалоны я бы умер.

– Объяснитесь.

– Умер бы Луис Пераль – тот, кого вы знаете много лет. Остался бы преподаватель университета, скучный брюзга. Лекции, монографии, ученые степени. Два раза в год – отпуск. Курорты Китты: пляж, отель, холодное пиво. Нелюбимая жена; нелюбящие дети. Хотя нет, скорее я остался бы холостяком. Жизнь по расписанию: куцые взлеты, чахлые падения. Что это, если не смерть?

– И ни строчки? Ни единого куплета, даже в мыслях?

– Вы меня поняли, ваше сиятельство.

– Тем не менее, вы отдали сына в школу, где преподавали инопланетники?

– Я рассчитывал, что Диего после школы получит хорошее образование в Ойкумене. Я полагал…

– Что сын сделает то, чего не сумел сделать отец? Эмигрирует? Ваш сын, дон Луис, слишком похож на вас. Трижды эскалонец, он сбежал в солдаты. И с тех пор – ни ногой за пределы планеты. Кому нужна умелая рапира? Нонсенс сегодня, завтра она станет пережитком прошлого, а послезавтра – музейным архаизмом. Я завидую вам. Мои дети не похожи на меня.

– Вы заблуждаетесь.

– Ничуть. Фернан и Энкарна, как вы изволили выразиться, получили хорошее образование в Ойкумене. Слишком хорошее, я бы сказал. Это развратило их: каждого – по-своему. В противном случае я сейчас не искал бы свою дочь и не пытался бы отправить в могилу вашего сына.

– Дон Фернан – дворянин до мозга костей.

– Вы или лжете, или слепы. Знаток театра не в силах распознать игру дона Фернана? Вернее, игры – у моего драгоценного наследника всегда есть маска про запас. Впрочем, оставим. Я хочу предупредить вас, дон Луис. Если вы захотите помочь вашему сыну…

– Диего не обратится ко мне за помощью.

– Он слишком горд для этого?

– Нет. Для этого он слишком любит меня.

– Понимаю. Он боится за вашу жизнь и безопасность.

– Простите мою дерзость, ваше сиятельство, но вы ничего не поняли. Когда я говорю «он любит», а вы соглашаетесь, утверждая «он боится», вы мало что смыслите и в любви, и в страхе.

– Пусть так. И все же, если вы…

– Если я захочу помочь своему сыну, вы зачислите меня во враги вашего сиятельства. Со всеми вытекающими из этого последствиями.

– Возможно, дон Луис, я ничего не смыслю в любви. И уж наверняка я плохо знаком со страхом. Но и вы не всеведущи. Позвольте мне завершить мою мысль. Если вы захотите помочь вашему сыну, я отнесусь к этому с пониманием. Отец, бросающий ребенка на произвол судьбы – мерзость пред лицом Господа. Помогайте – сколько угодно, чем сумеете. Вы помогайте, я буду вам препятствовать. И каждый из нас исполнит свой долг, будучи уверен, что поступает правильно. Кстати, это не отменяет для меня необходимости убить дона Диего.

– У ваших слов горький привкус, ваше сиятельство.

– Налейте мне еще вина. Говорите, виноградники в Кастро-Мадура? Я хотел приобрести там участок земли. Но цены подскочили, и я отказался.

– Напрасно.

– Почему же?

– На камнях растет сладчайший виноград.

– Красиво сказано. Чувствуется поэтический дар.

– Вы слишком добры ко мне…

Последнюю милю им пришлось идти пешком. Тот кромешный ужас, по которому ехал нанятый экипаж, назвать дорогой можно было лишь в насмешку. Но за милю до пункта назначения закончилось даже это недоразумение. Махнуть напрямик через каменистое плоскогорье, дотла выжженное солнцем, возница отказался наотрез. Оно и к лучшему, подумал Диего. Чем дальше от города, тем больше езда по проселочным ухабам граничила с изощренной пыткой. Даже у маэстро, привычного к тяготам походной жизни, седалище быстро превратилось в отбивную. Что же говорить о Карни?! Юная донья терпела молча, глотая слезы, но при одном взгляде на нее Пераль чувствовал себя пожирателем детей.

Он вытащил из повозки багаж Энкарны.

– Дай сюда, – сказала Карни.

Диего не ответил.

– Ну дай… Хотя бы сумку!

Не говоря ни слова, он пошел вперед. Колеса чемодана громыхали по камням, грозя отвалиться. Диего поставил чемодан, ухватил за ручку, понес. Сумка, заброшенная за плечо, колотила по бедру – к счастью, по тому, которое не пострадало в схватке.

Карни включила коммуникатор, на ходу сверяясь с картой.

– Нам туда, – указала она рукой.

На горизонте небо сходилось с морем. Оба простора, словно губки, быстро впитывали чернила вечера. Синее к синему, темно-синее к темно-синему. Надо спешить, сказал себе Диего. Не хватало еще опоздать.

– Бухта Бахиа-Деспедида.

– Полчаса, – прикинул маэстро. – Нет, минут сорок.

Он ошибся. Путь едва уложился в час. Пористый известняк был изъеден кавернами, большими и малыми. Вскоре Пераля угораздило подвернуть ногу. Он взмахнул руками, ловя равновесие, и чемодан от всей души саданул маэстро по колену. Диего зашипел гадюкой, пряча в шипении солдатскую брань. Негоже юной донье слышать то, от чего краснели новобранцы, вспоенные крысиным молоком. Он похромал дальше, запоздало выбирая, куда шагнуть. Подкралась усталость, легла на плечи, пригнула к земле. Ныла пострадавшая лодыжка, саднило колено; напомнили о себе раны.

Хорошо хоть, зной улегся.

Казалось, походу не будет конца. За спиной остались поля, огороды и виноградники. Угасла сиреневая кипень благоуханной азукарадо-виолетты – медвяное вино из нектара ее цветов высоко ценилось в Ойкумене. Истаяла далекая стена леса с возвышавшимися над ней кронами гран-арболей – из древесины одного такого великана можно было построить целый галеон. А впереди лежала пыль да росли редкие сухие колючки. Даже вездесущие цикады тут не водились.

За царством пыли начинался спуск к морю.

Символы, вздохнул Диего. Отец обожает символы. Намеки, тени, силуэты в тумане. За нами – Эскалона. И не мятежи, головорезы, клинки и палки, а вино, деревья, разбитые вдрызг дороги родины. Перед нами – пыль, камень, тернии. Возможно, море. Но море – потом. И небо – потом. Если оно случится, небо. Стоит ли гадать, что начнется там, за небом?

– Где сядет челнок? – тихо спросила Карни.