Сокол Ясный - Дворецкая Елизавета Алексеевна - Страница 28

Она шла не просто так – у нее была цель, она ожидала свидания, и ожидание это наполняло ее счастьем. Тот, к кому она направлялась, сейчас спал, и она знала, что ей предстоит его разбудить. И радовалась – так радовалась предстоящей встрече, что ликование, счастье сбывшихся надежд и ожиданий просачивалось наружу прямо сквозь кожу и наполняло все вокруг этим вот ясным золотистым светом. Она грелась в лучах своей любовной радости, и подобного счастья, проникавшего в каждую жилочку, не испытывала никогда раньше и даже не догадывалось, что оно возможно. Сейчас… еще немного… еще несколько шагов, несколько вздохов, и он появится у нее перед глазами наяву, как она столько раз видела его в мечтах!

Вот впереди парит белое облако. Она приблизилась, осторожно развела невесомый полупрозрачный пух, сквозь который ее руки свободно проходили, зажигая и его этим мягким сиянием. Он был перед ней – зрелый мужчина, рослый, могучий, с золотистыми волосами и такой же бородой. Он спал, и облако содрогалось в такт его глубокому дыханию.

Она замерла, не сразу решившись нарушить его покой. Хотелось умереть сей же миг – и жить вечно, чтобы вечно стоять здесь и смотреть на него. Никто не мог быть прекраснее, и ничто не могло сделать ее более счастливой, чем вид этого лица, дышавшего уверенной силой, теплом, животворящей мощью. Здесь был конец ее долгого пути – и начало нового мира. Где он – там всегда начало, потому что именно он зарождает жизнь во всемирье.

Наконец она опустила руку и коснулась его плеча. И тут же он открыл глаза – голубые, как само небо, сияющие, как небесный огонь. Их взгляды встретились, его сонное лицо оживилось, по нему разлилась мягкая улыбка, выражавшая радость и удивление. Младина опустила руки, подняла их снова – в ее ладонях искрилась вода, взятая из небесного колодца. Она протянула руки к нему, он подставил свои, она перелила в его ладони эту воду, и он окунул в нее лицо, потом снова взглянул на нее – по лицу его текла вода, капли горели в бороде и на светлых бровях, а в промытых голубых глазах сияло солнце. Он смотрел на нее с благодарностью, так же обрадованный этой встречей, как и она сама; вот он протянул к ней руки, желая обнять, Младина потянулась к нему навстречу… Но сколько она ни тянулась, достать не могла, он был вроде бы близко, но все равно далеко. И вдруг показалось, что их разделяет огромное пространство, они стоят на противоположных концах мирозданья, между ними – весь мир… и вокруг нее – тьма… Но не успела Младина испугаться тому, что так от него оторвана, как проснулась.

Это было как падение с огромной высоты. Тело ее не пострадало – Младина вообще пока не чувствовала никакого тела – но душа ушиблась так больно, что хотелось плакать. Она пережила во сне такое счастье, о каком и не подозревала, но проснулась и убедилась, что это только сон! Но нет. Сейчас кресины – свадьба Лели. Так не сама ли юная богиня весны ходила рано поутру будить своего божественного жениха. Перуна…

Младина села на полатях – пришедшая мысль чуть не разорвала ее. Это был Перун! А она шла к нему, потому что любила его больше всего на свете… как может любить богиня, мать всего сущего. Эта любовь наполняет всемирье жизнью, потому она – солнце, озаряющее небосвод. И сейчас внутри нее было горячо от этой любви, и казалось, что нет на свете дела важнее, как идти ей навстречу. Вот прямо сейчас встать, опоясаться да идти. Угадать бы еще куда…

Теперь Младина знала, к кому ее тянет, о ком ее неясные мечты, кто наполняет ее неутолимым томлением. Тот, кто является мужем самой земли и отцом всего сущего, тот, кто служит источником мужского начала во вселенной. Каждая женщина неосознанно тянется к нему и находит его земное отражение в своем собственном муже, но Младину влекло к самому божеству. «Ты – мои глаза, способные видеть… его, – вспомнился голос, звучащий из живой серебряной тьмы. – Ты – моя любовь к нему, способная жить в земном мире, ведь сама я не могу к нему приблизиться. Когда я молода и красива, когда силы мои велики – он спит, и даже мои слезы не в силах разбудить его. А когда он просыпается и входит в силу – я старею, дряхлею, дурнею и сама скрываюсь во мраке, чтобы не внушать ему отвращения моим старческим безобразием. Мне не дано поймать его веселый взор, в котором блестит огонь жизни и мощь его страсти, не дано прикоснуться к нему, обнять его, ощутить его любовь! Жить в том мире, где есть он, я могу только через тебя. Ты и есть моя любовь к нему, живущая в его светлом летнем мире…»

И сейчас, еще не совсем потеряв незримую небесную тропку между сном и явью, Младина отчетливо вспомнила ту ночь – избушку в Нави, лунную женщину. Эта женщина – Марена, Луноликая, Кощная Владычица. Мать Мертвых… та самая, что в Медвежий день бросила на юную девушку последний взгляд перед тем, как уйти из земного мира на целых семь месяцев. И с этим взглядом она передала Младине частичку своей души, чтобы жить в ней, живой девушке, весной и летом, во время владычества Перуна и светлых богинь, которым одряхлевшая Марена в первые дни весны уступает место. И вместе с душой она вложила в Младину свою любовь к Перуну – то, что и держало ее здесь, делало таким горьким расставание с миром тепла и света, где он правит. И чем более возрастали его силы, тем сильнее становилось и влечение к нему Младины – или Марены. Сегодня, в день его свадьбы, настало долгожданное свидание. И он ее увидел, он был ей рад… но кого он увидел? Уж наверное, не Младину Путимовну, Леженеву внучку, гордую в своей новой красной поневе!

Младина торопливо сползла с полатей и побежала умываться. То, что ей вдруг открылось, было слишком страшно – слишком много для нее. Она, девушка из сежанского рода Заломичей, была слишком мала, чтобы вместить божественную мощь. Хотелось смыть с себя это все, но не получалось – она умывалась на дворе, у колоды, и казалось, что не от встающего солнца вода стекает наземь, полная золотистого блеска, а от ее лица и рук…

***

Когда все девушки Заломичей наконец принарядились, заплели косы и явились в рощу у Овсеневой горы, последний большой праздник их девичьей жизни начался со спора. Даже почти ссоры, едва не перешедшей в потасовку. Спорили Веснояра и голядка Ледана – кому сегодня «идти березкой» на проводах русалок? Веснояра собиралась сделать это в качестве Лели сежанской волости, а Ледана требовала этой чести себе, поскольку при встрече русалок «березкой» по полям ходила она. Ни одна не хотела уступить, что и понятно: «Леле» достается самый лучший жених из тех, из кого она может выбирать. Обе девицы были горячи и нравны, так что едва не вцепились друг дружке в косы.

– Рассуди их, матушка! – наконец воззвала Младина к Угляне среди тревожного ропота нарядных девушек. – Не то дойдет до драки!

– А ты как бы на моем месте рассудила? – Угляна прищурилась.

Младина поджала губы. Лучше бы волхвита ее не спрашивала, тем более при всех. Спорщицы умолкли, прочие девушки тоже смотрели вопросительно.

– Не ходить бы тебе, Веснавка! – наконец решилась Младина. – Помнишь, как на Ярилу Сильного было? Как бы тебе опять не охрометь… а то и похуже что как бы не приключилось.

– Это что – похуже? – Веснояра, еще в запале спора, уперла руки в бока и шагнула к ней. – У тебя коса не доросла мне указывать! Видано ли дело?

– Да ведь невзлюбили тебя вилы! – в отчаянии крикнула Младина.

Она отлично помнила, что не имеет никакого права указывать или возражать Леле, к тому же собственной старшей сестре, но дело было уж слишком плохо. Все это время она видела русалок: незримые для других, разве кроме Угляны, они сновали вокруг спорщиц, посмеивались, хватали то за подол, то за косу – ни одна из девушек этого не замечала, но обе чувствовали все больший гнев и азарт, толкавший к настоящей драке, и Младина уже готова была кинуться разнимать. В глазах обеих она видела «зеленое безумие» – русалочий дух, под действием которого человек может руками разорвать, не понимая, что делает.