Сокол Ясный - Дворецкая Елизавета Алексеевна - Страница 27

Итак, что случилось, было ясно. Но что теперь делать? Днем и ночью Младина думала об этом: на льняной делянке и на репище, где вместе с сестрами занималась прополкой, когда ходила за скотиной, и вечером на опушке рощи, где девушки водили круги – в купальский месяц молодежи давали больше свободы, да и страда пока не накатила. Она пела вместе с подругами, принимала участие в играх, но без души, все время была настороже, будто в любой миг из-за кустов мог выскочить самый настоящий волк. Беспокойство и ночью не давало ей спать. Она все знает, но как и с кем поделиться этим знанием? Нередко Младину подмывало рассказать обо всем отцу и матери, но останавливала уверенность, что незачем: они не помогут, только огорчатся из-за обеих старших дочерей. Спросят, откуда знаешь, и что отвечать? Духи межевых берез поведали? Тогда придется сознаться, что она разговаривает с духами. И прощай, мечта о замужестве. Избранная духами жена никому не требуется, красота и сноровка не помогут, а добрая слава рода не только не поправит дела, но и сама, пожалуй, пострадает. Вон, Угляна, и сама без вины мучилась, и свой род без намерения погубила. Нет, ради покойных дедов и живых братьев-сестер приходится молчать, скрывать, пока еще возможно, пока она в силах следить за собой и не разговаривать с духами вслух при всем народе.

А родители, похоже, и сами что-то подозревали на ее счет. Не раз Младина ловила на себе вопросительные, тревожные взгляды старших – матери, Муравицы, бабки Лебедицы, даже деда Леженя. Наверное, они видели, что с девкой что-то не так. Но ни о чем не спрашивали, и это тревожило больше, чем самые настойчивые расспросы. Они знают больше нее самой, потому и не спрашивают. Может быть, при ее рождении было сделано нехорошее пророчество? И ее имя, данное в честь не одной из бабок, а младшей из вещих вил…

Но открыть тайну ей самой никто не хотел: встретившись с ней глазами, родная мать отводила взгляд. Однажды Младина пыталась спросить ее прямо, но Бебреница замахала руками: дескать, все нужное тебе Угляна в избушке поведала, а чего она не сказала, того и я не скажу, не ведаю! Младина даже растерялась. С детства она привыкла: мать все знает, что до нее, Младины, может касаться. И когда мать отказалась, Младина почувствовала себя так же дико, как если бы пришла за водой на реку, а в реке нет воды!

Младина изводилась от беспокойства, и утешало только одно: Угляна твердо обещала ей замужество и допустила прыгать в поневу. Этот залог обычной бабьей жизни Младина теперь носила каждый день, так что любой мог видеть: это взрослая девушка-невеста, и с ней все хорошо! Оставалось дождаться осени.

Но и грядущая, еще далекая осень беспокоила Младину. Кое-кто прилагал усилия, чтобы все прошло не так, как задумали отцы и матери. Знала ли Веснояра о том, что сотворил Травень? Наблюдая за старшей сестрой, Младина склонялась к мысли, что, пожалуй, знала. Веснояра была беспокойна, лихорадочно весела, хохотала без причины прямо над грядами репы, работа валилась у нее из рук, так что даже мать и бабка попрекали: совсем Ярила девку с ума свел! Она даже больше, чем Младина, походила на испорченную духами. И в этом тоже была правда: не зря духи берез невзлюбили Веснояру! Не случайно священная береза била ее по лицу, а травы оплели ноги и не дали выйти из рощи во время обхода полей! Она обидела березы, и те отомстили. И в дальнейшем Веснояру не ждало ничего хорошего. На ней тоже была кровь берез, и те не дали ей благословения.

Этой беде можно было бы помочь – повиниться, принести жертвы, пока не прошел русалий месяц. Но сама Веснояра если и знает, в чем дело, не сознается, а в душе Младины страх за сестру боролся со страхом за себя, и она не могла прийти ни к какому решению. Да и поделом Веснавке, сама виновата! Все чаще Младина ощущала глухую, но стойкую враждебность к сестре – почему-то ей стала причинять досаду красота Веснояры, ее белое лицо, светлые вьющиеся волосы, горделивая стать и почет, окружавший Лелю сежанской волости. Хороша Леля – проклятая русалками! При виде сестры Младина испытывала ревность и досаду, сама не понимая, ей-то что за печаль. Она-то не за Травеня замуж собирается, да и Вышезар, за которого Веснавку отцы-матери ладят, ей тоже не нужен, Данята даже больше нравится. Другое худо: тайком нарушив родительскую волю и порядок, пытаясь уйти от начертанной судьбы, Веснояра и Травень погубят себя, а может, и не только себя. Иногда Младине снилась сестра: будто стоит она в огромном венке под березой, солнце играет в ее распущенных золотистых волосах, а над ней сияет лик солнечной женщины, словно они две – одно. А Младина будто бы смотрит на них из тьмы, не в силах выйти на свет, и чувствует гнев, досаду, сердечную боль, будто эта солнечная красота отнимает у нее самое дорогое… И вот Леля-Веснавка простирает белые руки вверх, с блаженством на лице, будто тянется навстречу чьим-то объятиям… И Младине от этого делалось так больно и досадно, что она просыпалась, с сильно бьющимся сердцем и такой волчьей злостью в душе, что самой было страшно.

Если выдавалось свободное время, Младина уходила в рощу и садилась на ствол березы, когда-то, во время первой весенней грозы, рухнувший у нее на глазах. Если сидеть неподвижно, то вскоре начинает казаться, что тебя здесь и нет, что в лесу вообще нет людей и он живет своей обычной жизнью. Задумавшись, Младина не замечала, когда мелькало вдали первое белое пятно, и вот уже девы, окутанные светлыми волосами, водят круг на поляне у нее перед глазами, качаются на ветвях, то появляются, то исчезают, будто солнечные блики на листве. И земля становилась будто прозрачной: Младина видела сквозь траву, сквозь верхний слой почвы, пронизанный корнями, и взор ее свободно погружался в бездну. Тогда душу одевал покой: бездна дышала силой и живительным теплом, наполняла Младину томлением и жаждой чего-то нездешнего. Забыв Веснояру, она начинала думать о себе – о своей судьбе, о женихе, которого обещала ей лунная женщина… Жених у нее, почитай, есть – Данемил из Леденичей. Хороший жених, ни Вышезару, ни кому другому не уступит. Но когда Младина смотрела на соколиное перышко, принесенное из лесу, ей казалось, что лунная женщина вела речь о ком-то другом. Чем больше Младина смотрела на перышко, тем сильнее ее начинало тянуть вверх: она поднимала голову к небу, смотрела на золото солнечных лучей, сочившееся сквозь березовую листву, и ее охватывал восторг, будто вот-вот, уже близко, ее ожидало нечто радостное, несущее счастье. Начинало казаться, что оно где-то рядом, она даже оглядывалась, будто ее счастье могло выйти из-за дерева в облике… кого?

От волнения так сильно билось сердце, и Младина не могла усидеть на месте – вставала, шла по роще, сама не зная куда, оглядывалась, искала… но только белые девы ускользали с ее пути, не сминая травы… И тогда она обнимала дерево, прислонялась к нему лбом, тоскуя по каким-то другим объятиям, чувствуя тоску, смешанную с упорным ожиданием. Эти чувства были так сильны, что заполняли ее всю, вытесняли все прочие чувства и мысли, она переставала быть собой, забывала, кто она и чья, а вернее, это становилось неважно. В эти мгновения она вся была – любовная тоска и ожидание счастья. «Ты – моя любовь, способная жить в земном мире…» – всплывало будто услышанное где-то, в сказке, должно быть, но Младина не помнила, о чем была та сказка и кто ее рассказывал.

***

В ночь перед Купалой Младине приснился новый сон – да такой, что проснуться и осознать себя лежащей на полатях в избе показалось чуть ли не горем. Во сне она шла прямо по небу – под ногами лежал прозрачный голубой простор, но она ничуть не боялась, будто рождена была для жизни здесь. Вровень с собой она видела белые облака, где-то пообок, то ли внизу, то ли просто вдали, расстилались зеленые луга и леса, похожие на зеленый мех. Вокруг был свет – теплый, радостный, ласкающий, но источника его было не видно, и порой казалось, что она сама и излучает этот свет, несет его с собой. Расплавленное золото, смешанное с розовым, разливалось по небу вслед за ней, захватывая небосклон, зажигая облака, бросая пламенные отсветы на воду рек и озер, лежащих далеко внизу.