Адмирал Ушаков - Раковский Леонтий Иосифович - Страница 40

— Да он и Севастополь отстроил, — поддержал пожилой плотник. — До него здесь домов тридцать стояло, не более. Ну, известно, еще кузницы, сараи, склады. Было село, а теперь — гляди-ко, какой город!

— Город, — насмешливо процедил молодой моряк. — Одно слово: на краю света… Ежели бы не миралтейство это самое, то что с него взять!..

Но старики уже не слушали молодого, говорили о своем.

— Граф Войнович никуда против Федора Федоровича не годился, — вспоминал десятник. — Ни на воде, ни на суше. При Федонисье Ушаков весь бой один выиграл…

— А дали ему только Владимира, а Войновичу — Егория, — прибавил пожилой плотник.

— Войнович — подлец, наябедничал. Ему легко: он из богатых, а наш Федор Федорович в детстве в липовых лапоточках хаживал, вон как!

— Федор Федорович — человек, а Войнович — собака. Войнович знал матросу одно: линьки. А Федор Федорович о нашем брате заботится. Я сам слыхал, как он говорил: «Матрос должон иметь четыре рубашки», — ей-богу, правда! «Одну — на тело, другую — в дело, третью — мыть, четвертую — в запас дожить!» Вот как!

— А, сохрани господи, застанет кого, кто сменившись с вахты, спит в мокром…

— Да на сальник, на две склянки самое малое упечет. И скажет: для твоей же пользы!

— У него — чистота и порядок. Чтоб койки хорошо уложены, чтоб борты и гальюны окачены водой.

— А ежели увидит — где-либо концы или раздернутые снасти болтаются, тут и боцману и вахтенному влетит!

— Дядя, а это не он пошел? — перебил вологодский паренек, указывая на тополевую аллею.

От адмиральского дома к пристани быстро шел среднего роста плотный моряк в белом мундире. За ним спешил с узелком матрос.

— Да, он, — в одно слово подтвердили старики.

— Должно, опять поход. Не любит наш Федор Федорович долго на бережку прохлаждаться. Ну, полетят с турка перья! А и нам, ребята, пора за дело: покурили, и хватит! — сказал, вставая, плотничий десятник.

XXIII

На следующий день после допроса чауша Ушаков вышел с флотом в море искать капудана и его варварийских адмиралов.

12 июля Ушаков увидал весь турецкий флот под зелеными и красными флагами. Показания пленного оказались верными: у капудана было восемнадцать больших кораблей, десять больших линейных фрегатов и семь малых, не считая более двух десятков разных мелких судов.

Несмотря на то, что турки значительно превосходили силами, они уклонялись от боя. Ушаков оказался на-ветре, а драться, будучи под ветром, капудан почел бы безумием.

Ушаков бросился в погоню, но опять, как всегда, сказалось преимущество турецких кораблей: они были легче на ходу, и только флагманский 84-пушечный «Рождество Христово» да «Иоанн Предтеча» не отставали от турок.

Остальные суда не могли поспеть и растянулись так, что задние стали едва видны.

Федор Федорович вынужден был дожидаться, когда подойдут остальные.

И тут наступил вечер.

Ушаков рвал и метал: враг снова уходил от него.

В довершение ко всему — засвежело: сильный ветер развел большую волну, трепал корабли.

Еще бой не начался, а уже на кораблях оказались повреждения: на «Св. Павле» сломало бушприт, на бригантине «Климент» надломило фок-мачту.

Приходилось возвращаться в Севастополь для ремонта.

…Только 29 июля Ушаков смог опять выйти в море.

Перед отходом он собрал младших флагманов: командующего авангардом Голенкина и арьергардом — Пустошкина.

— Куда направимся? — спросил своих друзей и верных помощников Федор Федорович. — Я думаю идти к румелийским берегам.

— Скорее всего, Гуссейн там, — согласился Голенкин. — У турок тоже, поди, не без повреждений. Они чинятся где-либо в Варне или Калиакрии.

— Туркам сейчас не до сражений: завтра у них начинается большой праздник — рамазан, — напомнил Пустошкин.

— Вот мы им и устроим праздничек! — потирал руки Федор Федорович.

И Севастопольский флот в трех колоннах направился к румелийским берегам. Отставших судов не было.

Ушаков беспокоился: как-то сложится обстановка? Турецкие адмиралы уже изучили его маневр: бить по флагману.

В первый раз перед ним — опытные мореходцы: девять варварийских адмиралов.

Конечно, придется обрушить главный удар на этого «наездника», Саит-Али.

К Калиакрии подошли в два часа пополудни 31 июля.

Ушаков стоял на шканцах, глядя в зрительную трубу: «Так и есть: у Калиакрии — лес мачт».

С каждым кабельтовом все отчетливее становились знакомые светло-желтые осыпи румелийского берега и ярко выделяющийся среди них темно-красный мыс Калерах-Бурну.

Вон на берегу — батарея. Под ее прикрытием беспечно расположился на обширном рейде весь соединенный турецкий флот капудана. На высоком голом берегу — убогие хатенки. Возле них толпа народа: абордажные команды гуляют. Рамазан в полном разгаре.

А ветер снова у них, — дует с берега.

Везет же басурманам!

Что же делать?

На всех русских кораблях сигнальщики напряженно ждали адмиральского приказа.

А адмирал, не отрывая глаз от зрительной трубы, мучительно думал: как лучше поразить сильного врага? Хорошо бы заставить капудана драться без абордажных команд, сразу спутать бы все его расчеты и планы. И вдруг мелькнула мысль: а что, если отрезать турецкий флот от берега?

В морской истории такого еще не бывало… Отрезать можно: можно пройти между берегом и линейными турецкими кораблями, стоящими далеко в море.

Но тут же подумалось: «Ведь это значит подставить себя под два огня? Не под два, а под один — под огонь береговой батареи, — возразил сам себе Федор Федорович. — Если я пройду вдоль берега, турецким кораблям только бы успеть сняться с якоря! Ведь тогда они окажутся под ветром! Турки смешаются. И я поведу бой, как захочу, а не так, как мне навяжет капудан!»

План был готов. Сложный и рискованный, но был. Никаких сомнений больше не оставалось.

— Поставить все возможные! Идти тем же строем! Между берегом и турецким флотом! — приказал Ушаков. Сигнальщики заторопились, передавая такой необычный приказ.

Федор Федорович мельком глянул на матросов и офицеров.

Сосредоточенны, как-то собранны, но веселы.

Смелый ушаковский маневр до них дошел! Одобрен!

Русский флот в трех колоннах неотвратимо мчался на турок. Словно спешил к ним праздновать вместе радостный, веселый рамазан.

XXIV

Алжирский паша Саит-Али отдыхал у себя в каюте после вчерашней праздничной пирушки у капудан-паши Гуссейна. Он лежал на подушках с кальяном в руке. Июльское солнце чуть спустилось с полудня, и там, наверху, на палубе, было жарко, а здесь, в полутемной каюте, стояла спасительная прохлада. В раскрытые окна с берега доносились звуки зурны и тамбурина и пьяные крики: это гарнизон Калиакрии вместе с матросами праздновал рамазан. На берег еще с утра съехало с турецких кораблей много галионджи.

Весь турецкий флот спокойно стоял на якоре у Калиакрии, против мыса Калерах-Бурну, под защитою береговой батареи. Суда стояли в линии: капудан-паша — мористее, Саит-Али со своей варварийской эскадрой «Красного флага» — ближе к берегу. Опасаться неприятеля не приходилось: турецкий флот занимал выгодную наветренную позицию, — ветер дул с берега. Можно было спокойно предаваться удовольствиям шумного праздника.

Саит-Али курил, слушая, как за стеной его слуга-негр и грек-переводчик играют в мангалы[67], и лениво думал о том, о сем. Мысли его были далеки от войны: он думал об Алжире, о своих двадцати восьми женах. И задремал.

…Саит-Али проснулся от какого-то крика и шума наверху. Он сурово нахмурил брови: кто там из этих ишаков напился так, что смеет стучать над его головой?

Не успел он спустить ноги на пол, как в каюту с перекошенным от страха лицом вкатился негр.

— Русские! Беда! Ушак-паша! — завопил он.

— Где? Что? — вскочил Саит-Али.

Он подбежал к окну, надеясь увидеть за строем кораблей капудан-паши русскую эскадру. Но за кораблями капудана на море не белело ни одного паруса. Зато ясно было видно, как на всех турецких кораблях суетятся люди.