Очищение - Харрис Роберт - Страница 62

— Будьте осторожны, друзья мои, — кричал он. — Если такое случилось со мной, патрицием, то это легко может случиться и с вами!

Скоро он стал устраивать еженедельные публичные сборища, на которых порядок поддерживался его приятелями из таверн и игорных заведений, многие из которых поддерживали еще Катилину.

Клавдий нападал на Лукулла, Гортензия и Катулла, громко называя их имена; когда же речь доходила до Цицерона, он повторял старую шутку о том, что бывшего консула «проинформировали». Хозяина так и подмывало ответить, и Теренция требовала от него именно этого, однако он помнил о своем обещании Клодии и держал свой темперамент в узде. Однако дискуссия разрасталась, несмотря на его молчание. Я был с Цицероном в тот день, когда указ о создании специального суда, принятый Сенатом, был предложен на рассмотрение народной ассамблеи. Банды уличных громил, поддерживавшие Клавдия, полностью взяли контроль над собранием, заняв все проходы и захватив урны для голосования. Их поведение настолько вывело из себя консула Пуппия, что он, в конце концов, выступил против своего же указа, особенно против той его части, которая позволяла городскому претору самому отбирать присяжных. Многие сенаторы повернулись к Цицерону, надеясь, что он возьмет сессию под свой контроль, но Отец Отечества остался на скамье, кипя от гнева и возмущения, поэтому убийственную атаку на консула повел Катон. Заседание остановили, и сенаторы проголосовали 400 голосами «за» против 15 «против» за принятие указа, даже если это будет грозить народными волнениями. Фуфий, трибун, симпатизировавший Клавдию, немедленно заявил, что он накладывает на указ свое вето. Ситуация совсем вышла из-под контроля. Цицерон покинул Сенат и направился домой с лицом, пунцовым от возмущения.

Решающим моментом стал тот, в который Фуфий предложил провести народную ассамблею за городом, с тем, чтобы на нее можно было вызвать Помпея и узнать его мнение о происходящем. Громко возмущаясь вмешательством в его личную жизнь и время, Властитель Земли и Воды вынужден был покинуть Альбанские холмы и появиться в цирке Фламиниана. Здесь ему пришлось отвечать на нахальные вопросы трибуна на виду у многотысячной рыночной толпы, которая отложила все свои каждодневные дела и откровенно пялилась на Великого Человека.

— Ты знаешь о так называемом поругании, совершенном против Благой Богини? — спросил Фуфий.

— Знаю.

— Ты поддерживаешь предложение Сената о том, что Клавдий должен предстать перед судом?

— Поддерживаю.

— Ты согласен с тем, что его должен судить суд, состоящий из сенаторов, выбранных городским претором?

— Согласен.

— Даже в том случае, если городской претор сам войдет в состав суда?

— Думаю, да, если такую процедуру выбрал Сенат.

— А где же здесь справедливость?

Помпей посмотрел на Фуфия как на надоедливое насекомое, которое никак от него не отвяжется.

— Я полностью полагаюсь на высочайший авторитет Сената, — ответил он и начал читать лекцию о конституции Римской республики, которую для него мог бы написать 14-летний школьник.

Стоя вместе с Цицероном перед его громадным троном, я чувствовал, что толпа за нами постепенно теряет интерес к его бубнению. Люди начали разговаривать и переходить с места на место. Продавцы колбас и сладостей на краю толпы начали свою торговлю. Даже в лучшие времена Помпей был занудным оратором, а сейчас, на платформе, ему, видимо, казалось, что он очутился в кошмарном сне. Все эти мечты о триумфальном возвращении домой, которые он лелеял, лежа ночами под сверкающими звездами Аравии, и к чему же он вернулся в реальности? Сенат и народ обсуждают не его победы, а какого-то шалопая, переодевшегося в женские одежды!

Когда, наконец, народная ассамблея закончилась, Цицерон провел Помпея через цирк Фламиниана к храму Белонны, где Сенат собрался специально для того, чтобы поприветствовать его. Императора встретили уважительными аплодисментами, он уселся на передней скамье вместе с Цицероном и стал ждать, когда же начнутся восхваления. Вместо этого полководца опять стали пытать по поводу того, что он думает об этом факте осквернения. Помпей повторил то, что только что произнес перед толпой, а когда он возвращался на свое место, я заметил, как он что-то раздраженно сказал Цицерону (точные слова императора, как рассказал мне потом хозяин, были: «Надеюсь, что теперь мы сможем поговорить о чем-нибудь еще»). Все это время я внимательно наблюдал за Крассом, который сидел на самом краешке скамьи, готовый вскочить сразу же, как только у него появится такая возможность. Что-то в его желании выступить и в коварном выражении лица насторожило меня.

— Как это прекрасно, граждане, — начал Красс, когда наконец получил слово, — что под этой священной крышей присутствует человек, который расширил пределы нашей империи, а рядом с ним сидит человек, который спас нашу Республику. Да будут благословенны боги, которые позволили этому свершиться. Я знаю, что Помпей со своей армией был готов в случае необходимости прийти на помощь своей Родине — но, благодарение небесам, ему не пришлось этого делать из-за мудрости и дальновидности нашего тогдашнего консула. Думаю, что не отберу славу у Помпея, если скажу, что считаю себя обязанным своим титулом сенатора и статусом гражданина Цицерону: ему я благодарен за свою свободу и саму жизнь. Когда я смотрю на свою жену и детей или на свой родной город, я вижу дары, которые сделал мне Цицерон…

Были времена, когда Цицерон учуял бы такую примитивную ловушку за километр. Однако боюсь, что у всех людей, которые исполнили свои самые амбициозные желания, граница между достоинством и тщеславием, реальностью и иллюзиями, славой и саморазрушением практически стирается. Вместо того чтобы скромно сидеть на своем месте и спокойно выслушивать эти дифирамбы, Цицерон встал и произнес длинную речь, соглашаясь с каждым словом, произнесенным Крассом, в то время как рядом с ним Помпей медленно закипал от зависти и негодования. Наблюдая за всем этим от двери, я хотел выбежать вперед и крикнуть хозяину, чтобы он остановился, особенно когда Красс встал и спросил его, как Отца Отечества, не считает ли он Клавдия вторым Катилиной.

— Ну конечно, — ответил тот, не имея сил упустить возможность еще раз вернуться к дням своего триумфа в присутствии Помпея. — Ведь те же самые дебоширы, которые поддерживали Катилину, группируются теперь вокруг Клавдия, используя ту же самую тактику. Только единство, граждане, даст нам надежду на спасение, как и в те роковые дни. Единство между Сенатом и всадниками, между всеми сословиями по всей Италии. До тех пор, пока мы будем помнить о том великом согласии, которое существовало в те дни под моим руководством, нам нет нужды бояться, потому что тот дух единства, который избавил нас от Сергия Катилины, избавит нас и от этого ублюдка.

Сенат зааплодировал, и Цицерон вернулся на свое место, весь светясь от сознания хорошо проделанной работы, а между тем весть о том, что он сказал, немедленно распространилась по Риму и достигла ушей Клавдия. После заседания, когда Цицерон со своим антуражем возвращался домой, Клавдий с бандой своих сторонников поджидал его на Форуме. Они преградили нам дорогу, и я был уверен, что сейчас полетят головы, но Цицерон был спокоен. Он остановил процессию.

— Не поддавайтесь на провокацию, — крикнул хозяин. — Не позволяйте им начать ссору. — А затем, повернувшись к Клавдию, сказал: — Тебе надо было послушаться моего совета и отправиться в изгнание. Та дорога, по которой ты решил пойти, ведет только в одно место.

— И куда же? — издевательски улыбнулся Клавдий.

— Вон туда, — ответил Цицерон, показывая на Карцер, — на конец веревки.

— Ответ неправильный, — ответил Клавдий и показал в противоположном направлении на ростры, окруженные статуями, выполненными во весь рост. — Когда-нибудь я буду стоять там, среди героев Рима.

— Да неужели? А скажи, тебя изобразят с лирой или в женских одеждах? — Мы все рассмеялись. — Публий Клавдий Пульхр: первый герой Ордена Трансвеститов? Сомневаюсь. Дай мне пройти.