Очищение - Харрис Роберт - Страница 61

Когда в тот день, поздно вечером, кто-то постучался к нам в дверь, я был уверен, что это Клавдий. Несмотря на отказ от дома наутро после происшествия на празднике Доброй Богини, молодой человек продолжал регулярно приходить к нам, надеясь на встречу с хозяином. Однако у меня было строжайшее указание не принимать его, поэтому несмотря ни на какие уловки он так и не смог проникнуть дальше атриума. Теперь же, пересекая атриум, я приготовился к еще одной неприятной сцене. Но, к своему удивлению, открыв дверь, я увидел на пороге Клодию. Обычно она передвигалась по городу в окружении целого табуна служанок, однако сейчас была совершенно одна. Клодия холодно спросила, на месте ли мой хозяин, и я ответил, что проверю. Я пригласил ее в зал, предложил подождать и чуть ли не бегом бросился в библиотеку, где работал Цицерон. Когда я доложил, кто прибыл к нему с визитом, хозяин отложил ручку и задумался на несколько мгновений.

— Теренция уже поднялась к себе?

— Полагаю, да.

— Тогда пригласи нашу гостью. — Я был потрясен, что он идет на такой риск, и, по-видимому, хозяин сам понимал всю опасность ситуации, потому что, перед тем как я вышел, сказал: — Не оставляй нас наедине ни на минуту.

Я привел женщину. Перешагнув порог библиотеки, она сразу прошла к тому месту, где стоял Цицерон, и быстро опустилась перед ним на колени.

— Я пришла молить о помощи, — сказала она, склонив голову. — Мой мальчик сходит с ума от страха и угрызений совести, однако он слишком горд, чтобы опять обратиться к тебе, поэтому я пришла одна. — Она взяла в руки полу его тоги и поцеловала ее. — Мой дорогой друг, Клавдию не так легко стать на колени, но я умоляю тебя о помощи.

— Встань с колен, Клодия, — ответил Цицерон, с волнением поглядывая на дверь. — Кто-нибудь может нас увидеть, и завтра об этом будет знать весь Рим… Я не буду с тобой разговаривать, пока ты не встанешь, — сказал он уже мягче, увидев, что она никак не прореагировала на его слова. Женщина поднялась, но осталась стоять с опущенной головой. — А теперь послушай меня внимательно. Я скажу это только один раз, а потом ты уйдешь. Ты ведь хочешь, чтобы я помог твоему брату? — Клодия кивнула. — Тогда скажи ему, что он должен точно исполнить все, что я скажу. Он должен написать письма с извинениями каждой женщине, которую оскорбил; в них он должен подчеркнуть, что находился в припадке безумия и недостоин дышать с ними одним воздухом, ну и так далее — и пусть не боится переборщить в своих извинениях. Затем он должен отказаться от квесторства. Покинуть Рим. Отправиться в изгнание. Не появляться в городе несколько лет. А когда здесь все немного успокоится, он вернется и начнет все с начала. Это лучший совет из тех, которые я могу дать. А теперь прощай.

Он хотел отвернуться от нее, но Клодия схватила его за руку.

— Он умрет, если оставит Рим.

— Нет, он умрет, если останется в Риме. Суд неизбежен, а на суде его обязательно признают виновным. Лукулл об этом позаботится. Но Лукулл стар и ленив, а твой брат молод и энергичен. Сейчас время — его лучший союзник. Передай ему то, что я сказал. Скажи, что я желаю ему только хорошего. И пусть уезжает завтра же.

— Если он останется в Риме, лично ты будешь преследовать его?

— Постараюсь держаться от этого как можно дальше.

— А если будет суд, — продолжила она, все еще держа хозяина за руку, — ты будешь защищать его?

— Нет, это абсолютно исключено.

— Почему?

— Почему? — Цицерон недоверчиво рассмеялся. — Да по любой из тысячи возможных причин.

— Потому что ты веришь в его виновность?

— Моя дорогая Клодия, весь мир знает, что он виноват.

— Но ты ведь защищал Публия Суллу, а весь мир тоже знал, что он виноват.

— Сейчас все совсем по-другому.

— Почему?

— Например, из-за моей жены, — мягко сказал Цицерон, вновь бросив взгляд на дверь. — Моя жена была там и видела все от начала и до конца.

— Ты хочешь сказать, что твоя жена разведется с тобой, если ты будешь защищать моего брата?

— Да. Думаю, да.

— Тогда возьми себе другую жену, — сказала Клодия, отступив, но все еще не спуская глаз с Цицерона.

Она быстро развязала накидку, и та соскользнула с ее плеч. Под накидкой ничего не было. Темный бархат ее натертой маслом кожи блестел в свете свечей. Я стоял прямо за ней. Она знала, что я смотрю на нее, однако я волновал ее не больше, чем стол или стул. Воздух сгустился. Когда я сейчас думаю о том вечере, я вспоминаю ситуацию в Сенате, когда после хаоса обсуждения заговорщиков одного слова или жеста Цицерона было бы достаточно, чтобы Цезарь умер и мир — наш с вами мир — был бы совсем другим. В тот вечер ситуация была такой же. После долгой паузы хозяин едва заметно покачал головой, нагнулся и подал ей ее накидку.

— Одень ее, — тихо сказал он.

Казалось, Клодия его не услышала. Вместо этого она положила руки на бедра.

— Эта старая богобоязненная кляча действительно дороже тебе, чем я?

— Да. — Казалось, что хозяин сам удивлен своему ответу. — Если хорошенько подумать, то да.

— Какой же ты в этом случае идиот, Цицерон, — произнесла Клодия, поворачиваясь, чтобы он мог накинуть накидку ей на плечи. Движение было таким небрежным, как будто она уходила домой со званого обеда.

Женщина поймала мой взгляд и ответила на него таким взглядом, что я немедленно опустил глаза.

— Ты еще вспомнишь этот момент, — сказала она, быстро завязывая накидку, — и будешь жалеть о нем всю жизнь.

— Не буду, потому что сразу же его забуду. И тебе советую сделать то же самое.

— А зачем мне его забывать? — улыбнулась Клодия, покачав головой. — Вот уж мой братец нахохочется, когда об этом узнает.

— Ты что, расскажешь ему?

— Конечно. Это была его идея.

— Я не хочу никогда об этом слышать, — сказал мне Цицерон после того, как Клодия ушла, и сделал предупреждающий жест.

Хозяин не хотел это обсуждать, и мы никогда об этом не говорили. Слухи о том, что между ними что-то было, циркулировали многие годы, но я всегда отказывался комментировать сплетни. Полвека я свято хранил этот секрет.

Амбиции и похоть часто связаны между собой. В некоторых людях, таких как Цезарь и Клавдий, они так тесно сплетены, что представляют собой единый канат. С Цицероном все было наоборот. Я думаю, что он был чувственным человеком, но это его пугало. Так же, как заикание, юношескую болезнь или слабые нервы, он считал чувственность недостатком, который можно победить дисциплиной. Поэтому он научился держать эту черту своей натуры в узде. Но у богов свои резоны, и, несмотря на свое решение не связываться с Клодией и ее братом, он скоро оказался затянут во все ускоряющийся водоворот этого скандала.

Сейчас уже трудно представить себе, насколько дело Благой Богини захватило римскую публику, а ведь тогда остановились все государственные дела. На первый взгляд, дело Клавдия казалось безнадежным. Говоря простым языком, он совершил это странное преступление, и весь Сенат решил его наказать. Но иногда в политике слабость может обернуться силой, и с того момента, как Сенатом было принято предложение Лукулла, жители Рима стали выступать в защиту Клавдия. В конце концов, в чем был виноват молодой человек, кроме несдержанности в выпивке? И что, теперь из-за простой шалости его надо забить камнями? Когда Клавдий появился на Форуме, то он увидел, что жители, вместо того чтобы забрасывать его навозом, хотят пожать ему руку.

В Риме проживали тысячи плебеев, которые были недовольны усилением власти Сената и ностальгировали по тем временам, когда на улицах царил Катилина. Эти люди тянулись к Клавдию. Они толпами собирались вокруг него. Он стал вскакивать на ближайший прилавок или телегу и яростно нападать на Сенат. От Цицерона он хорошо усвоил правила ведения политической кампании: выступление должно быть коротким, все имена надо помнить наизусть, надо шутить, устраивать шоу и, самое главное, уметь изложить самый сложный вопрос самыми простыми, понятными для всех словами. История Клавдия была самой простой из всех: он был одиноким несчастным жителем города, которого несправедливо обвиняют олигархи.