Завтрашний ветер - Евтушенко Евгений Александрович - Страница 29

загорелые, как на подбор, словно родившиеся отли-

тыми из просоленной меди. Во всех угадывалась осо-

бая флотская выправка. Один из американцев, уви-

дев меня, показавшегося ему соотечественником,

крикнул через весь зал: «Эй, парень, ты из какого

штата?» — «Из России...— ответил я.— Но это пока

еще не ваш штат». Парни расхохотались и с госте-

приимством, свойственным американцам, немедленно

пригласили меня за стол. Действительно, это были

военные моряки из стоявшего на манильском рейде

флота. Старший, с седым ежиком, боцман, был их на-

чальником, но держал себя с ними за столом как рав-

ный, демонстрируя американскую демократию — де-

мократию во внеслужебное время. «Выпьем за ваших

русских моряков! — сказал он, поднимая стакан с

виски.— Однажды ваш военный корабль прошел ми-

мо нашего. Впечатляющий был самоварчик. Красиво

шел, мощно. Ваши ребята отсалютовали нам по всей

форме, а мы — им. Жаль, что не поговорили. Но, ела-

ва богу, мы не стреляли друг в друга, а то бы наши

мамы получили нас по воздушной почте в виде хо-

лодных посылок, упакованных в национальный флаг,

а русские мамы — ваших ребят, только в другой упа-

ковке. Выпьем за наших мам!.. А ты что здесь дела-

ешь? Бизнесмен? Или, как нам объясняли наши аме-

риканские комиссары, у вас бизнесмены запреще-

ны?» — «Да так, шпионю понемножку...— улыбнул-

ся я, насмотревшись в местных кинотеатрах фильмов

про небритых агентов ЧК, с которыми доблестно

сражаются свежевыбритые западные джеймсбонды.—

Профессия у меня такая шпионская: поэт. Увижу

что-нибудь интересное — и сразу в записную книжеч-

ку...» — «Значит, ты хороший шпион... — загоготал

• пимам.— Даже в темном ресторане обнаружил за-

маскированных американских моряков. Поэт — это,

ш.14ит, что-то вроде того парня, который написал

про >того... как его... индейца... Гайавату... Ну, а биз-

нес твой какой?» — «Стихи — вот и весь мой биз-

нес...»— «Ну и страна, где писать стихи — это биз-

нес, — покачал головой боцман.— Я всегда думал, что

по.г — это полусумасшедший-полуребенок... Впрочем,

я люблю детей. Они все хорошие, особенно в раннем

возрасте. Откуда только плохие взрослые берутся?»

Виски помогло нам разговориться. Выяснилось,

что чти парии холили на своем корабле у берегов Се-

верного Вьетнама. (Американцы вообще любят от-

крывать свои военные секреты, до известной сте-

пени, конечно. Однажды на Аляске я даже видел на

шоссе указатель: «Через 5 миль поворот на секрет-

ную ракетную базу».) «Не под ваши ли снаряды я

однажды попал во Вьетнаме?» — спросил я. «Какой

это был корабль?» — заинтересовался боцман. «Он

был далеко на горизонте — трудно было разобрать».—

«Где?» Я назвал место. «Знаю это место,— сказал

боцман.— Там девичья батарея — только одни де-

вушки у орудий...» — «Еще бы вам не знать — они в

вас часто попадали...» — «Ну, не так уж часто,— ус-

мехнулся боцман.— Это все больше пропаганда... Зна-

чит, девичья батарея. А что ты там делал?» — «Я

читал им стихи, а они пели народные песни. Потом

раздался сигнал тревоги, начался обстрел с моря, и

они побежали к орудиям. Девушки были такие ма-

ленькие, и им было тяжело поднимать снаряды...»—

«Девичья батарея...— размышлял боцман.— В де-

кабре^ Под рождество?» — «Под рождество...» Боц-

ман вдруг вцепился в меня трезвеющими, хотя все

еще КМС иными глазами. «Слушай, русский, ведь это

был наш корабль. Мы ведь могли убить тебя». Боц-

ман обвел взглядом притихших парней и лихорадоч-

но налил себе виски. «Мы ведь могли его убить, а,

ребята? И тогда бы мы не сидели бы здесь вместе и не

пили, как друзья. А вот мы сидим здесь и пьем за

наших мам, которые везде одинаковы, и вроде он и

мы — одинаковые люди. А если бы его убили, мы бы

даже не знали этого... Я тебе вот что скажу, русский:

когда-то давным-давно, когда люди начали убивать,

они все-таки хотя бы видели, кого убивают. Теперь все

по-лругому. Мы не видим лип. Мы только нажимаем

кнопки. А ведь у каждого, кого мы убиваем, есть ли-

цо. Проклятая кнопочная война. Мы стали вроде ро-

ботов. Я краем уха, правда, слышал, что там девичья

батарея. Стрелять по девчонкам, конечно, стыдно. Но

ведь я не видел этих вьетнамских девчонок в лицо.

Если бы там, на батарее, была моя девчонка, я бы еще

подумал. А если бы все-таки пришлось нажать кноп-

ку, то постарался бы не попасть. Но ведь есть такая

главная кнопка, которую может нажать какой-нибудь

сумасшедший. Конечно, главная кнопка под тройным

контролем, но что, если сумасшедшего будут контро-

лировать тоже сумасшедшие? Тогда уже не будет ни

перелета, ни недолета — мы все взлетим на воздух,

и ты, и я, и парни, которые с нами сидят, и наши ма-

мы, и даже от той книжки про этого... как его... Гай-

авату... останется только пепел, а может, даже и пеп-

ла не будет... Война — это дерьмо, и мне кажется,

что я весь измазан в дерьме... Поверь мне, я не убий-

ца по натуре, и эти парни тоже. Но я выполнял при-

каз, и такова сегодняшняя война, что я даже не знаю,

скольких я убил... И я мог убить тебя...»

В 1950 году, во время холодной войны, Гарри Тру-

мэн сказал: «Я пришел к выводу, что самым лучшим

средством спасти жизни нашей молодежи и жизни

японских солдат (!) было сбросить бомбу и положить

конец войне. Я это сделал. И я должен вам сказать,

что я это сделаю снова, если буду к этому вынужден».

Что можно сказать об этом? Бывает, конечно, вынуж-

денность применять жестокость как самозащиту, но

гордиться жестокостью, даже вынужденной,—это уже

дурно пахнет. В отличие от Трумэна, этот боцман не

гордился тем, что убивал. Он не хотел быть сверхче-

ловеком — он просто был человеком и в своих му-

ках совести был христианнее гордившегося своей на-

божностью бывшего президента. Вряд ли боцман чи-

тал Торо, но уверен, что ему бы понравились такие

слова: «Мне хочется напомнить моим согражданам,

что прежде всего они должны быть людьми, а потом

уже — при соответствующих условиях — американ-

цами...»

Эти слова в равной степени можно адресовать лю-

дям всех наций. А все-таки боцман воевал, хотя и про-

тип своих убеждений. Толстой по этому поводу заме-

тил: «Если бы все воевали только по своим убежде-

ниям, войны бы не было».

РЕЦЕНЗИЯ С ОПОЗДАНИЕМ НА СЕМЬДЕСЯТ ЛЕТ

Но был ли абсолютно прав гениальный писатель?

Действительно, редко удается встретить людей, ко-

торые открыто бы посмели заявлять, что необходи-

мость войн — их убеждение. Мне лично почти не при-

ходилось. Если оглядеться вокруг в хорошем наст-

роении, то может показаться, что нас окружают

сплошь сторонники мира. В Гамбурге я разговари-

вал с бывшим гитлеровским генералом — ныне ми-

лым пенсионным старичком, чей сын занимался в

университете русской литературой. Конечно, генерал

говорил, что воевал против своих убеждений. Он го-

ворил, что не ушел в отставку только потому, что

на его место пришли бы гораздо худшие люди. Ста-

рая теория! Кроме того, генерал говорил, что он тоже

человек, и боялся. Присутствовавшая при разговоре

жена трогательно добавила: «Наш телефон все вре-

мя прослушивался». Генерал говорил, что он ста-

рался сделать все, что от него зависело, для смягче-

ния жестокости войны. Он вспомнил, как под Орлом

лично распорядился выдать рулоны обоев рус-